Николай Спешнев - Китайцы. Особенности национальной психологии
Мо-цзы считал, что предметом человеческого знания являются исторический опыт прошлых поколений — дела совершенномудрых ванов. Их высказывания должны применяться в управлении страной и исходить при этом из интересов простолюдинов Поднебесной. [16, с. 196].
Та же мысль звучит в даосском трактате «Дао дэ цзин»: «Совершенномудрый исходит не только из того, что сам видит, поэтому может видеть ясно; он не считает правым только себя, поэтому может обладать истиной; он не прославляет себя, поэтому имеет заслуженную славу; он не возвышает себя, поэтому он старший среди других…» [16, с. 121]; «Когда совершенномудрый желает возвыситься над народом, он должен ставить себя ниже других. Когда он желает быть впереди людей, он должен ставить себя позади других» [16, с. 134]; «Он отказывается от самолюбия и предпочитает невозвышение» [16, с. 136].
Совершенномудрие на протяжении столетий считалось главным качеством китайца. Немногословие, определенная скрытность характера, отсутствие стремления раскрыть свою душу (качество, столь характерное для русского человека) заставляют обывателя подозревать в каждом китайце коварство и хитрость, которые скрывает улыбка — постоянная невербальная особенность любого китайца при общении с людьми. Интровертность — особая черта китайского характера, — таким образом, вполне объяснима. «Идеальный герой» не ушел в прошлое. Он присутствует и сейчас. Только теперь это современный герой, от которого не требуется совершенная мудрость, достаточно быть преданным идее. Не таков ли, к примеру, хорошо известный в Китае «идеальный герой» Лэй Фэн?
Интерес к этой теме в современном Китае выражается в постоянных публикациях, посвященных этому вопросу. Так, в 1998 г. вышла книга Сюй Цзилиня (составителя) под названием «В пределах внутренней мудрости и внешней царственности. Избранное Лян Шумина» [108]. Философ Лян Шумин (1893–1988) был представителем концепции духовного превосходства Востока над Западом. В 1930-е гг. в Китае в исторических кругах велась дискуссия по вопросу о том, менялось ли китайское общество в течение двух-трех тысячелетий. Лян Шумин всячески отстаивал консервативную точку зрения. Противоположное мнение высказывали Ху Ши и известный историк Цянь Му [74, с. 34].
Автор монографии «Поговорим о Гу Хунмине» Хуан Синтао предлагает такой подзаголовок к книге: «Духовный мир некоего оригинала в культуре». Гу Хунмин известен в Китае как выдающийся знаток китайской и западной культур, владевший многими европейскими языками, яростно отстаивавший традиционную культуру, обычаи и нравы маньчжурского Китая. Это был человек консервативных взглядов и незаурядного таланта, блестящий острослов, который до конца своей жизни носил косу и защищал, по словам Ху Ши, «уникальные ценности» Китая, к коим относились институт наложниц, евнухов, бинтование ног у женщин, наказание палками и право плеваться на улице [130, с. 5]. Создается впечатление, что произведения подобного толка, в которых просматривается мысль «не терять традиционную совершенномудрость», появляются время от времени как некое противодействие мощнейшему натиску иных духовных ценностей, которые исходят с Запада и оказывают все большее влияние на современную китайскую молодежь.
Приверженность традиционным идеям нэй шэн вай ван и понятию «идеального героя» присутствует в современном Китае и в наши дни. Таким образом, это лишний раз доказывает, что идея да тун есть статический, устойчивый, долговременный компонент психологии китайцев. Мало того, эти идеи с некоторыми оговорками рекомендованы для изучения и подражания студентам высших учебных заведений. Исследовательница истории китайской этики Ду Сижун пишет, что хотя идеальный характер, провозглашенный конфуцианцами, и противоречит многим явлениям сегодняшнего дня, тем не менее рассуждения философов на темы взаимоотношений людей, национального характера, нравственности и морали по-прежнему достойны внимания. Под нэй шэн она понимает духовность человека, а под вай ван — духовное «самосовершенствование», «гармонию в семье», «управление страной» и «умиротворение Поднебесной». Несмотря на то что идеальные личности в работах последователей Конфуция отличались друг от друга по характеру, все же они имели много общего. И это прежде всего человеколюбие, затем самосовершенствование, мужество в борьбе с трудностями и, наконец, высокая принципиальность и готовность к самопожертвованию [80]. При этом Ду Сижун ссылается на высказывания таких авторитетов, как Фань Чжунъянь — государственного деятеля и литератора, одного из реформаторов эпохи Сун, Гу Яньъу — философа-конфуцианца, просветителя-патриота XVII в., Лу Цзююань — неоконфуцианца XII в. и др.
Сказанное выше позволяет сделать следующие выводы.
1. Интровертный характер китайцев базируется на понятии нэй шэн — «внутренняя мудрость». Как следствие, китайцы не любят говорить о себе, не стремятся в беседе навязывать свою точку зрения, ведут себя скромно. Ошибочно считая иностранца таким же интровертом, китайцы в разговоре с ним, как правило, начинают расспрашивать его о семье, об учебе, о работе, т. е. «вторгаться» в его частную жизнь, вызывая этим некоторое недоумение, а нередко и раздражение у собеседника. Рассуждения китайца просты: раз он интроверт, значит, о себе рассказывать не будет. Дай-ка я проявлю вежливость и окажу внимание гостю и сам его расспрошу обо всем.
2. Стремление китайцев подражать образцу привело к формированию стереотипного способа мышления. В начальных школах некогда существовал даже предмет под названием сю шэнь («самосовершенствование»). На занятиях дети читали тексты, в которых действовали умные, прилежные, сообразительные, почтительные по отношению к родителям персонажи, которым следовало подражать [56, с. 82]. Образец, клише, формула, стандарт, рамки, раз и навсегда принятое правило есть определенный эталон для поведения и даже творчества. Не случайно в китайском языке слово гэвай дословно переводится как «за пределами рамки», т. е. «исключительный», «особенный». Наши исследования на восприятие носителями языка китайского текста, в котором сознательно была нарушена ритмика (вырезаны паузы между ритмическими группами), показали, что взрослые китайцы такой текст на родном языке воспринимали с трудом, ибо в нем был изменен привычный для них стереотип [55, с. 104–111].
Если говорить о китайском зрителе, то его не смущает любая «модернизация» содержания, если при этом сохранена прежняя форма. Так, известный эпизод борьбы У Суна с тигром из романа «Речные заводи» был в 1980-е гг. представлен зрителям в новой, осовремененной трактовке, где, в частности, между У Суном и тигром возникает оживленный диалог. Зритель подобные новшества воспринял положительно. Традиционный китайский зритель предпочитает, чтобы во время представления все было по-домашнему. Хорошо, когда рядом с вашим сиденьем столик, на котором стоит чайничек с чаем, тут же арахисовые орешки, и зритель чувствует себя почти как дома. Точно так было в старые времена в театрах пекинской оперы.
Ассоциативное мышление у китайских зрителей развито, только если эти ассоциации стандартны и в каждом случае возникают одни и те же. То есть опять же мы имеем дело с определенным трафаретом или стереотипом.
Стереотипы прослеживаются в национальной живописи гохуа, в музыкальной основе простонародных жанров китайского сказа и музыкальной драме, в китайском языке (чэнъюй и стандартные четырехсложные словосочетания — сы цзы гэ) и во многом другом. Следовать «золотой середине» (чжунъюн), не выходить за рамки положенного — вот основа истинной морали. Не случайно в китайском языке существует поговорка: «Первой гниет та балка, которая торчит из-под крыши».
Безусловное следование авторитетам древности привело к тому, что у китайцев превалирует так называемая ориентация в прошлое. Отсюда традиционное преклонение перед авторитетом, в особенности перед вышестоящим чиновником. Резкая критика интровертного характера китайцев, их раболепие присутствует во многих сочинениях современных китайских историков, психологов, социологов и государственных деятелей, которые считают, что эти негативные качества мешают стране развивать творческое начало в различных сферах современной жизни [90; 111; 131].
Начиная по крайней мере с династии Чжоу этика и политика были неразрывно связаны, образуя некую систему. Известный историк и филолог Ван Говэй говорил о глубоких связях политической системы и морали во времена династии Чжоу. Все этикофилософские школы отличались политической активностью, вниманием к морали и этике. Уже во времена Чуньцю и Чжаньго призыв «пусть соперничают сто ученых» имел под собой реальную почву.
