Георг Лукач - Проблемы теории романа
Это видно хотя бы из того, что он здесь ни разу не упомянул о меньшевистском характере своих ошибок. Кроме того, в его выступлении вкралась мысль, что эта меньшевистская теория на каком-то этапе развития марксистского литературоведения играла полезную роль, что она была как бы ступенью в развитии марксистского литературоведения.
Мы знаем, что меньшевистская теория никогда не могла быть не чем иным как уходом от марксизма, извращением марксизма. Не могла она быть, как это хочется думать В. Ф. и полезным орудием в борьбе с буржуазным литературоведением. Всякая меньшевистская теория всегда является мостом к буржуазной теории и может быть полезным оружием только для идеологов буржуазии в их борьбе с марксизмом.
В. Ф. сделал сегодня первый шаг для того, чтобы отойти от своих прежних позиций. Нельзя недооценивать того, что это публичное заявление. Это может помочь ему додумать вещи до конца и найти правильную политическую квалификацию переверзианства.
Выступление В. Ф. должно послужить уроком для тех, кто разделял в свое время его концепцию. Я говорю сейчас о тов. Фохте, который довел переверзевщину до конца и статьи которого самого Переверзева перепереверзивали. Ему надо быть особо осторожным в обращении, с этой методологией; между тем и выступление его и сегодняшнее заявление показывают, что он этого до сих пор не понял. Заявление Переверзева должно быть ему наукой.
Б е с п а л о в. — Два обстоятельства придали дискуссии такой основательный характер. Первое — это то, что в докладе все решения конкретных вопросов были тесно связаны с большими методологическими проблемами, так что обойти основные вопросы методологии литературоведения при обсуждении было нельзя. Второе — это выступление В. Ф. Переверзева, потребовавшее серьезной критики и, прежде всего, политического отпора. Исправленная стенограмма его первого выступления, которую я читал, с достаточной точностью передает содержание речи Переверзева, в частности тех слов, которые показывают полное непонимание им того, что происходит в нашей стране, и представляют собой совершенно неправильную, враждебную нам формулировку действительного положения вещей. Речь идет о том месте, где он говорил об "отдаленном" социалистическом обществе, где он говорил, что называть социалистическое общество пролетарским обществом есть злоупотребление терминологией. Переверзев не понимает, что мы уж вступили в стадию социализма, построили фундамент социалистической экономики, ликвидировали кулачество как класс, а пролетариат остается классом и сохраняет свою диктатуру. Он не понимает этих простых политических поло-женин, по поводу которых мы не будем дискутировать ни с Переверзевым, ни с кем-либо другим, а будем бороться с людьми, проповедующими взгляды такого порядка.
То, что сказал Переверзев сегодня, может быть, является его первым шагом к самокритике. Будем ожидать, чтобы в дальнейшей работе, на практике, В. Ф. Переверзев доказал бы, что он действительно покончил с переверзианством. Прежде всего он должен, однако, понять, как поняли многие из тех, кто некогда его поддерживал, что переверзианская методология и на прошлом этапе борьбы была вредной и по существу никогда не играла положительной роли для марксистско-ленинской науки.
Теперь перейду к проблемам, поставленным в докладе.
Доклад тов. Лукача отличается, по-моему, тем чрезвычайно важным достоинством, что он рассматривает все проблемы теории романа в плане построения марксистско-ленинской эстетики. Достоинство доклада заключается и в том, что тов. Лукач правильно избрал направление для поисков решения поставленной им проблемы. Наиболее важный в этом отношении вопрос — о соотношении исторического и логического и о возможности, на данном этапе развития нашего литературоведения, теоретических обобщений большого масштаба.
Переверзев говорил, что теория романа будет написана после того, как будет написана история романа. Это совершенно неверная точка зрения, она обрекает нашу теоретическую мысль на бездеятельность, ибо если так понимать соотношение исторического и логического, то мы вынуждены будем отказаться от какой-либо возможности притти к теоретическим обобщениям; ведь наши теоретические обобщения строятся не только на прошлом общественном развитии, но так-жe и на современности, постоянно обогащаются практикой, ростом литературы, развитием и выступлением в ней новых жанров, новых стилей и т. д. Таким образом, когда нам покажется, что мы уже составили всю историю романа, фактическая история литературы снова двинется вперед, а нам запрещено еще будет заниматься теоретическими обобщениями. Думаю, что теория романа должна, обобщая достигнутые результаты, вместе с тем давать нам принципы для дальнейшего изучения фактов. Никогда нельзя ведь сказать, какое количество фактов нужно для обобщения. 29 фактов я обобщил, а 30-й факт остался в стороне, имею ли я право сделать выводы или нет? Переверзев скажет, что не имею права. Однако, это наверно: мы имеем право делать выводы, поскольку мы подчеркиваем общие закономерности, типичность развития. И в этом отношении Переверзев неправ.
К вопросу о романе, к его определению, к теории его можно было бы подойти с точки зрения определения формальных признаков, ибо роман, несомненно, отличается от драмы и от лирического произведения своеобразием развития сюжета, положения действующих лиц, композиции. Однако, я думаю, что единственно правомерное разграничение родов искусств и видов поэзии возможно лишь на основе решающего принципа — содержания. С этой точки зрения необходимо установить, какое содержание, какая новая идеология определила появление или новое разграничение жанров.
Если мы будем исходить из принципа содержания, то наше разделение на роды и жанры поэзии будет отличаться от той классификации, которая была основана на описании формальных признаков. Тов. Лукач идет здесь но правильному пути. В этой связи можно лишь добавить, что для того, чтобы определить с точки зрения содержания роман, необходимо вместе с этим определить в том же плане эстетики и драму, ибо определение возможно лишь на основе сравнения, сопоставления. Эпос нужно было, очевидно, рассмотреть и в его отношении к лирике. Некоторые указания этого рода в докладе имеются, но они недостаточно развернуты.
Тов. Лукач был прав и в том, что он избрал исходным пунктом анализа достижения классической эстетики и в частности эстетики Гегеля. Здесь тов. Мирский бросил фразу, что, мол, эстетика Гегеля у нас переоценена. Это неверно (Голос — Наоборот). В большинстве наших работ, с которыми мне приходилось знакомиться, чувствуется, что эстетики Гегеля не знают и ограничиваются приведением некоторых, наиболее известных, цитат. А между тем эстетика Гегеля и эстетика гегельянцев имеют огромное значение, и достижения ее ни в коем случае не могут быть нами игнорированы, — в частности в вопросе об исходном пункте разделения на эпос, лирику, драму.
К числу достоинств доклада тов. Лукача относится и то, что он рассматривает диалектически переход различных форм проявления романа в буржуазном обществе. Направление, избранное тов. Лукачем для построения теории романа, — правильно, но это не значит, что им правильно решены все вопросы и преодолены все препятствия на избранном им пути. В докладе есть методологические недостатки, по моему мнению существенные.
Правильно основное положение, что в условиях буржуазного общества роман является ведущим жанром. Но для того, чтобы анализ был полным и конкретным, надо учесть, что во Франции, например, буржуазия имела возможность проявить свою идеологию и в драме. Надо учесть и то, что в Германии (у Лессинга. Шиллера и др.) буржуазная идеология проявилась в драме. Надо учесть, что бывают и такие буржуазные литературные направления, где не роман является ведущим жанром (например, романтизм). Для того, чтобы обобщения были полными, необходимо указать, что типичное, ведущее не исключает других явлений. Иначе теория даст осечку.
Одно из самых важных и существенных возражений заключается в следующем: тов. Лукач рассматривает появление романа и проявление буржуазии в атом жанре в сопоставлении и в противоречии с средневековым, с феодальным обществом, рассматривает роман как такой типичный жанр буржуазии, который противостоит литературе всех других классов. Нельзя сказать, чтобы тов. Лукач совершенно не учитывал здесь классовой борьбы. Но достаточно ли последовательно и полно проведена эта точка зрения в докладе? Некоторые положения заставляют
в этом усомниться.
Тов. Лукач, например, заявляет, что Сервантес, Рабле вели борьбу на два фронта с одной стороны, против деградации человека в отмирающем феодальном обществе, с другой стороны, против деградации человека в возникающем буржуазном обществе. Я перелистываю еще несколько страниц доклада и нахожу, что Гольдсмит и др. также вели борьбу на два фронта и, наряду с критикой отмирающих пережитков старого общества, давали самокритику собственного класса, строящего новое общество. Перелистываю еще несколько страниц и там, где говорится о русской литературе, — в частности о Гоголе, — указывается, что основное достижение романистов этого направления заключалось в противоречии между замыслом и реальным осуществлением.
