Альберто Мангуэль - История чтения
Все это — возможные прочтения. Некоторые читатели могут счесть одно или несколько из них неверными: они могут отвергнуть «историческое» прочтение, если не знают контекста событий; могут отклонить «аллегорическое» прочтение, сочтя ссылку на Христа анахронизмом; им может показаться, что «аналогическое» (через аналогию) и «анагогическое» (через библейскую интерпретацию) прочтения слишком сложны и требуют больших допущений. Даже «буквальное» прочтение может вызвать разногласия. Что, к примеру, означает «вышел»? Или «дом»? Или «владение»? Похоже, что на любом уровне, на котором читатель хотел бы прочесть текст, ему понадобится информация о его создании и об историческом фоне, о значении слов и даже о такой загадочной вещи, которую святой Фома Аквинский называл «quem auctor intendit», то есть намерения автора. Но в то же время читатель может извлечь какой-то смысл из любого текста: из дадаистского учения[176], гороскопа, герметической поэзии[177], компьютерного руководства и даже политической речи.
В 1782 году, через четыре с половиной века после смерти Данте, император Иосиф II издал указ, так называемый «Эдикт о веротерпимости», который в теории устранял большую часть барьеров между евреями и неевреями в Священной Римской империи, с намерением способствовать их ассимиляции среди христиан. Новый закон обязал евреев брать немецкие имена и фамилии, использовать немецкий язык во всех официальных документах, поступать на военную службу (что ранее было запрещено) и посещать немецкие общеобразовательные школы. Век спустя, 15 сентября 1889 года, в городе Прага семейная кухарка отвела шестилетнего Франца Кафку в «Немецкую начальную народную школу» у мясного рынка[178] немецкоязычное заведение, руководимое по большей части евреями среди расцвета чешского национализма, где он должен был начать свое образование согласно желанию давно покойного Габсбурга. Кафка ненавидел и начальную школу, и, несколько позже, Altstadter Gymnasium — старшую школу. Хотя учился Кафка хорошо (он с легкостью сдавал экзамены), ему все время казалось, что старшие просто до поры до времени не обращают на него внимания:
Часто я мысленно видел страшное собрание учителей, видел, как они собираются — во втором ли классе, если я справлюсь с первым, в третьем ли, если я справлюсь со вторым классом, и т. д., — собираются, чтобы расследовать этот единственный в своем роде, вопиющий к небесам случай, каким образом мне, самому неспособному и, во всяком случае, самому невежественному ученику, удалось пробраться в этот класс, откуда меня теперь, когда ко мне привлечено всеобщее внимание, конечно, сразу же вышвырнут — к общему восторгу праведников, стряхнувших с себя, наконец, этот кошмар.[179]
Из десяти месяцев учебного года в старшей школе треть была посвящена древним языкам, а остальное время немецкому, географии и истории. Арифметике придавали куда меньше значения, а чешский, французский и физическое воспитание вообще были факультативами. Ожидалось, что ученики будут запоминать уроки и изрыгать их по первому требованию. Филолог Фриц Маутнер, современник Кафки, отмечал, что «из сорока учеников моего класса, только три или четыре в конце концов достигли уровня, при котором им удавалось с грехом пополам переводить что-то из античной классики. Это, безусловно, не дало им даже отдаленного представления о духе Античности, о ее неподражаемом, несравненном своеобразии. …Что же касается остальных учеников, то они подходили к окончанию школы, не получая ни малейшего удовольствия от ежедневных заданий по латыни и греческому, и скорее всего начисто забывали об этих предметах сразу же после выпуска»[180]. Учителя же в свою очередь винили учеников за отсутствие должного энтузиазма и по большей части относились к ним с презрением. В письме к невесте много лет спустя Кафка писал: «Помню я одного учителя, который, читая нам «Илиаду», любил приговаривать: «Ужасно, что приходится читать это таким, как вы. Вряд ли вы способны это понять, и даже если вам кажется, будто вы что-то понимаете, на самом деле вы не смыслите ни бельмеса. Нужно прожить долгую жизнь, чтобы хоть чуть-чуть разобраться в этом». Всю свою жизнь Кафка читал с ощущением, что ему недостает опыта и знаний, чтобы хотя бы начать что-то понимать.
По словам друга и биографа Кафки Макса Брода, религиозное образование в гимназии было поставлено очень плохо. Ученики-евреи значительно превосходили по численности протестантов и католиков, и именно они оставались в классе, чтобы прослушать краткий рассказ об истории евреев в Германии и несколько молитв на иврите, языке, о котором большинство из них не имело никакого представления. Только позже Кафка обнаружил, что его собственные представления о чтении имеют много общего с идеями древних талмудистов, для которых в Библии содержалось множество смыслов, поиск которых и есть цель нашего пребывания на Земле. «Человек читает, чтобы задавать вопросы», — сказал однажды Кафка другу[181].
Согласно Мидрашу — сборнику исследований ученых, посвященному поиску значений сакральных текстов, — Тора, которую Бог дал Моисею на горе Синай, была одновременно и записанным текстом, и устным толкованием. В течение сорока дней, которые Моисей провел в пустыне, прежде чем вернуться к своему народу, он читал записанное днем и изучал устные заповеди по ночам. Идея этого двойного текста записанного слова и толкования читателя — подразумевает, что Библия позволяет постоянно совершать открытия, базирующиеся на Писании, но не ограниченные им. Талмуд состоящий из Мишны, собрания так называемых устных заповедей, прилагающихся к пяти основным книгам Ветхого Завета, или Пятикнижию, и Гемары, расширенного варианта этих заповедей в форме беседы, — был создан специально для того, чтобы сохранить разные слои чтения на много сотен лет, с V и VI веков до нашей эры (в Палестине и Вавилоне соответственно) до наших дней — еще в конце XIX века изучение Талмуда входило в обязательную школьную программу в городе Вильно.
Два разных способа чтения Библии были разработаны еврейскими учеными в XVI веке. Первый, распространенный в сефардских[182] школах Испании и Северной Африки, предлагал оценивать содержание абзаца, почти не углубляясь в детали и сосредоточившись на буквальном и грамматическом смысле. Другой, принятый в школах ашкенази[183], находившихся по большей части во Франции, Польше и Германии, подвергал анализу каждую строчку и каждое слово в поисках всех скрытых смыслов. Кафка следовал именно этой традиции.
Поскольку целью ученых-талмудистов школы ашкенази было исследование и толкование текста в поисках всех возможных значений и бесконечные комментарии к комментариям, талмудистская литература создавала самовосстанавливающиеся тексты, в которых каждая последующая редакция не замещала, а скорее включала в себя предыдущую. При чтении ученый-талмудист школы ашкенази обычно использовал одновременно четыре смысловых уровня, отличающиеся от тех, что в свое время предлагал Данте. Эти четыре уровня сокращенно назывались пардес: пшат, или буквальный смысл; ремез, или ограниченный смысл; драш, или разумное усложнение; и сод, или оккультный, тайный, мистический смысл. Именно поэтому чтение никогда не могло считаться завершенным. Рабби Леви Ицхак из Бердичева, одного из величайших хасидских вероучителей XVIII века, спросили, почему первая страница каждого из Вавилонских трактатов отсутствует и читатель вынужден начинать со второй. «Потому что сколько бы страниц человек ни прочел, — ответил Рабби, — он не должен забывать, что до первой страницы пока не добрался»[184].
У талмудистов было несколько методов чтения текста. Давайте рассмотрим один небольшой пример. С помощью системы, называемой гематрия, при которой буквам священного текста присваиваются цифровые эквиваленты, один из самых известных комментаторов Талмуда, Рабби Шломо Ицхак, живший в XI веке и известный под именем Раши, объяснял главу 17 книги Бытия, когда Бог говорит Аврааму, что его престарелая жена Сара родит ему сына Исаака. На иврите «Исаак» пишется четырьмя буквами — соответствующими русским буквам И, Ц, X, К. Раши соотносит каждую букву с числом:
И: 10, десять раз Авраам и Сара безуспешно пытались родить ребенка.
Ц: 90, столько лет было Саре, когда она родила Исаака.
X: 8, на восьмой день ребенку сделали обрезание.
К: 100, столько лет было Аврааму, когда родился Исаак.
После дешифровки на одном из уровней обнаружился ответ Авраама Богу:
Неужто будет у нас ребенок после десяти лет ожидания? Что! Ей девяносто лет! Ребенок, который должен быть обрезан на восьмой день? От меня, которому уже сто лет?
