Глеб Глинка - Погаснет жизнь, но я останусь: Собрание сочинений

Нас минами рвали,
Нас фосфором жгли,
Но мы устояли,
Костьми не легли.

Едва уцелели
В боях и в плену.
Приплыли без цели
В чужую страну.

Рожденье второе
И новая жизнь.
Один или двое —
Мужайся, держись.

Всё в жизни короткой
Хватай на лету.
Работой и водкой
Глуши пустоту.

Но мозг, словно в зыбке,
Качает тоска.
И спрятан в улыбке
Собачий оскал.

В боях мы не пали,
Костьми не легли.
Нам души взорвали,
Сердца нам сожгли.

Я имя свое напишу через ять,
Над именем крест будет ярко сиять.

И твердого знака надежен оплот.
С крестом и рулем мой корабль поплывет.

Пусть дикие бури встают на пути,
Мне скоро к причалу пора подойти.

Не помню названья, не знаю тех мест.
Там новый над свежей могилою крест.

Прощенье грехов, разрешенье забот…
Я знаю, что имя мое не умрет.

Ведь мне немного надо:
Хотел бы тишины.
Восставшему из ада
Забавы не нужны.

С любимыми своими
Я тут живу давно,
Не с прежними – с другими;
Что ж, это все равно.

Что было, то уплыло.
Но след остался там,
Где смерть за мной ходила,
Как нянька, по пятам.

Лишь ты меня не мучай,
С укором не смотри,
Когда сушу, на случай
Ржаные сухари.

Не мудрено, не мудро
Жить с горем пополам.
Сейчас в России утро
И где-то, где-то там…

Бывало, многие людишки –
И молодые и в годах –
Беспечно резались в картишки
В любых российских городах.

И мы, уже со школьной парты
Идеями начинены,
Всю жизнь не брали в руки карты –
Ни после и ни до войны.

И провидение в отместку
Готовило исподтишка
Нам проигрыши не в железку,
А в подкидного дурака…

И вот, едва от бурь остывши,
Мы принимаемся опять
О всем несбывшемся и бывшем
С авторитетом толковать.

Но от изрядного азарта
Мы, как и прежде, далеки…
Географические карты
Играют нами в дураки.

Чтоб быта жалкий прах
Не столь казался мерзок,
Ни в жизни, ни в стихах
Нельзя ж без занавесок.

Но выбито стекло.
Упрямый ветер резко,
Со зла или назло,
Играет занавеской.

Пусть на ковре, как лед,
Куски стекла. В отместку
Залез я на комод
И сбросил занавеску.

Чтоб не жить как на вокзале,
Чтобы люди не мешали,
Как на гору Чатырдаг,
Он взбирался на чердак.

Там писал стихи и прозу,
От которых вяли розы.
Но поэту не до роз:
Он давно их перерос.

Задыхались в норах мыши,
Дохли голуби на крыше.
В трубах, мрачен и уныл,
Бесприютный ветер выл.

Всё ж не в нудной позевоте,
Но в экстазе и в работе
Сам себя сжигал чудак…
А потом сгорел чердак

С голубями и мышами,
С прозой, драмами, стихами;
И от творчества сего
Не осталось ничего.

Мы можем слышать то и дело
В любой стране, в любом краю,
Что жизнь собачья надоела.
(Должно быть, нет собак в раю.)

Грыземся из-за каждой кости,
Собачьей ярости полны.
А ночью от тоски и злости
Терзают нас собачьи сны.

Разодран мир собачьей сворой,
Нам от собак невпроворот.
Добычу рвут, как вор у вора…
Устроить бы переворот!

Собачью жизнь, собачьи нравы
Давно пора пересмотреть.
По человеческому праву:
Собакам всем — собачья смерть.

Собак к расстрелу!.. Всё иначе:
Мир соблазнительно хорош,
И только верности собачьей
Теперь нигде в нем не найдешь.

Уж на что хитра лисица,
Человек еще хитрей,
Но ему несладко спится
После всех его затей.

Надоели побрякушки:
Пушек гром, кимвалов медь.
Нуклеарные игрушки
Захотелось нам иметь.

Крокодилам, попугаям
Не понять нас. Бровь дугой.
Мы ведь только попугаем
Для острастки раз-другой…

Но теперь у всех, как бремя,
Та же сила, тот же страх.
И ползет зловеще время
На бессмысленных часах.

Ни любовное свиданье,
Ни работа, ни коньяк
В этом жутком ожиданьи
Не помогут нам никак.

И для всех, по меньшей мере,
Жить бы легче в стороне.
Может, лучше на Венере
Или, скажем, на Луне.

Кружится, как в легком вальсе,
Сонм бесчисленных планет.
Есть ли всё же жизнь на Марсе?
Очевидно, тоже нет…

Поэт не понарошке,
Хоть без высоких прав,
Он шел своей дорожкой,
Имел особый нрав.

Но пересохла глотка.
Откуда что взялось?..
Стихи горьки, как водка,
А вот попробуй — брось.

Как в зеркало въедаясь,
Кусал себя навзрыд…
Душа совсем седая,
И все-таки болит.

Без воплей, не по-волчьи,
К луне не пяля пасть,
Сжав крепко зубы, молча
Решился он пропасть.

Захлопнулась калитка.
Осмелился, посмел.
Как шоколада плитку,
Сломал себя и съел.

Надежд сомнителен приют.
«Надежды юношей питают,
Отраду старцам подают»,
Но все же постепенно тают.

И, наконец, на склоне дней
Вдруг понимает человече
Тщету надежд, тщету идей…
«Иных уж нет, а те далече»,

В очках и при карандаше,
Пред выкипевшим самоваром,
Он размышляет о душе,
О временах, прошедших даром:

Подобно самовару дух,
Быть может, так же выкипает?..
Ну что же, не ругайтесь вслух,
Ведь в жизни всякое бывает.

Опустел наш российский Парнас:
Нет Одарченки, нет Иванова
И Ахматовой нету у нас.
Хоть бы Сирина встретить живого.

Что ж, пожили, пора, не беда.
Вот пройдет лет пяток или годик –
И меня увезет навсегда
«Пароход, пароход, пароходик».

Потухают талантов огни,
Удивляешься, вылупив зенки:
Остаются на свете одни
Евтушенские и Вознесенки.

Соба одна, соба без «ка».
Какая же она?
Поверхностна иль глубока
И в чем отражена?

Кой-кто умеет с нею пить,
Топя тоску в вине.
Тут он не прочь поговорить
С собой наедине.

Себя без толку не тревожь,
Доволен будь собой,
А если не доволен, что ж,
Соба дана судьбой.

Ведь торговать собой – позор,
Собой гордятся все.
Соба не вымысел, не вздор
Во всей ее красе.

Лишь с удивлением большим
И как бы с похвалой
Мы почему-то говорим:
Покончил он с собой.