Николай Анциферов - Петербург Пушкина
Как бы ни были различны политические взгляды участников тайных обществ, как бы ни были разнообразны интересы представленных ими групп дворянства, членов тайных обществ того времени увлекала борьба против деспотизма, питаемая пламенной любовью к «святой вольности». Сердца их действительно «свободою горели».
В кружках обсуждались смелые политические планы. В речах собравшихся то звучали имена деятелей революции, то цитаты из «просветителей» XVIII века, то раздавался вольный стих Пушкина. Здесь светло разгоралась вера в близость появления на русском небе «звезды пленительного счастья»,[10] вера в наступление века «борений бурных неправды с правдою святой». Здесь все дышало готовностью отдать свою жизнь «на алтарь отечества». Порывы веры сменялись сомнениями в возможности победить, но сомнения не заставляли отступать перед «грозными судьбами».[11] Этих патриотов воодушевляло сознание неизбежности жертв. «Кровь мучеников — семя обращения».[12]
Таков был Петербург с его противоборствующими силами, когда Пушкин, вырвавшийся на волю из лицейского «монастыря», со всей страстью юности отдался кипению жизни. Однако это была не первая встреча его с этим «городом роковым»:[13] на заре жизни поэт дважды посетил Петербург.
О первом посещении столицы Сашей Пушкиным сохранилось семейное предание. При встрече Павел I сорвал с ребенка картуз и выбранил его няню.[14]
Вторично мальчик Пушкин был привезен в Петербург летом 1811 года своим дядею, поэтом Василием Львовичем, для поступления в лицей.
На тройке пренесенный
Из родины смиренной
В великий град Петра…
Дядя и племянник остановились в модной гостинице («трактире») Демута на Мойке.[15] Тут же по соседству остановился адмирал Пущин, также привезший своих внуков для определения в лицей. В приемной министра Разумовского Александр Пушкин познакомился с Иваном Пущиным. Мальчики быстро сошлись. Они гуляли вместе в Летнем саду, на ялике ездили кататься на острова.
После поступления в лицей, согласно строгому уставу этого учебного заведения, Пушкин был отрезан от Петербурга. Однако близость столицы живо ощущалась лицеистами, и тяга к ней была очень велика. Пушкин с нетерпением ожидал, когда
… время протечет,
И с каменных ворот
Падут, падут затворы…
и он вырвется в «пышный Петроград».[16]
Но и воспетый Пушкиным «городок» (Царское Село) имел для него много привлекательного. К одному из любимых учителей Пушкин обращался с призывом скорее приехать в Царское Село:
Оставь Петрополь и заботы,
Лети в счастливый городок.
Замечательно, что поэт избегал в те годы называть столицу ее официальным именем — Петербург. В первом случае она названа «градом Петра», затем «Петроградом» и, наконец, даже «Петрополем». Видимо, западническое название отталкивало Пушкина.
По выходе из лицея Пушкин поселился в квартире своих родителей на окраине Петербурга, на Фонтанке, в доме флотского капитана Клокачева, родственника дружеской Пушкиным семьи Тургеневых, которые жили на другом конце канала.[17] Это был большой по тому времени каменный трехэтажный дом, лишенный всяких украшений, кроме оконных наличников и рустовки первого этажа. Дом Клокачева находился в «тихой Коломне», близ Калинкина моста с его четырьмя башенками, и резко выделялся среди мелких домишек этого района. Коломна в начале прошлого века была петербургским захолустьем. Ее заселяли ремесленники, чиновники и обедневшие дворяне. К числу последних принадлежала и семья поэта. Пушкин провел в этом доме бурные годы своей петербургской жизни перед высылкой его на юг (1817–1820 годы). Как жизнь поэта в московской Огородной слободе у Харитонья нашла отзвук в его творчестве,[18] так много позднее отразил он район, связанный с его юностью, в поэме «Домик в Коломне».
… Я живу
Теперь не там, но верною мечтою
Люблю летать, заснувши наяву,
В Коломну, к Покрову…
Коломна упомянута и в ряде других его произведений.[19]
Пушкина, слушавшего в лицее Куницына, Галича, Будри (брата Марата), всей душой тянуло к той среде, в которой возникали тайные общества. Однако друзья Пушкина, оберегая поэта, не хотели связывать его судьбу со своею.[20] Даже первый его друг, И. И. Пущин, держал в тайне от него свою связь с «обществом». Пушкин что-то подозревал и негодовал на друга за его скрытность.
«Самое сильное нападение Пушкина на меня по поводу общества было, когда он встретился со мной у (Николая Ивановича) Тургенева, где тогда собрались все желавшие участвовать в предполагаемом издании политического журнала. Тут, между прочим, был Куницын и наш лицейский товарищ Маслов. Мы сидели кругом большого стола. Маслов читал статью свою о статистике. В это время я слышу, что кто-то сзади берет меня за плечо. Оглядываюсь — Пушкин!.. „Как же ты мне никогда не говорил, что знаком с Николаем Ивановичем? Верно, это ваше общество в сборе? Я совершенно нечаянно зашел сюда, гуляя в Летнем саду. Пожалуйста, не секретничай, право, любезный друг, это ни на что не похоже!“»[21]
Подобные ранние случайные впечатления, а в особенности позднейшие встречи и беседы, уже после событий 14 декабря 1825 года, дали материал Пушкину для десятой главы «Евгения Онегина», им уничтоженной. Кое-что дошло до нас, отчасти в зашифрованном виде. Пушкин вспоминал, как «было над Невою льдистой».
Витийством резким знамениты,
Сбирались члены сей семьи
У беспокойного Никиты,
У осторожного Ильи.
Никита Михайлович Муравьев был видным представителем Северного общества, автором проекта конституции. В доме его матери, на Фонтанке (№ 25), собирались заговорщики: братья Муравьевы-Апостолы Сергей и Матвей, Лунин, Николай Тургенев. Сюда заглядывал посещавший Петербург Пестель. В варианте наброска десятой главы вместо «беспокойного» стоит «вдохновенного». «Осторожный Илья» — это Илья Андреевич Долгоруков, отошедший в дальнейшем от тайного общества и избежавший правительственной кары.
Друг Марса, Вакха и Венеры,
Тут Лунин дерзко предлагал
Свои решительные меры.
Михаил Сергеевич Лунин — один из руководителей Северного общества, настаивавший вместе с Якушкиным на цареубийстве, один из наиболее стойких и последовательных декабристов, подвергшийся сильнейшим репрессиям и в сибирской ссылке.
Далее поэт говорит о самом себе:
Читал свои Ноэли Пушкин…
«Ноэлями» назывались сатирические песни, которые пелись во Франции на Рождестве. В ноэлях высмеивали представителей правящих классов. В то время была популярна ноэль Пушкина: «Ура! в Россию скачет кочующий деспот».
Далее в десятой главе «Евгения Онегина» поэт писал:
Меланхолический Якушкин,
Казалось, молча обнажал
Цареубийственный кинжал.
Одну Россию в мире видя,
Преследуя свой идеал,
Хромой Тургенев им внимал
И, плети рабства ненавидя.
Предвидел в сей толпе дворян
Освободителей крестьян.
Николай Иванович Тургенев был видным членом Северного общества, республиканцем, горячим противником крепостного права, автором книги «Опыт теории налогов».[22]
Тайное общество, естественно, должно было оставаться в тени. Вместе с тем, стремясь воздействовать на общественную и литературную жизнь столицы, оно хотело подчинить своему влиянию отдельные кружки. Такими кружками, среди членов которых был и Пушкин, являются «Арзамас» и «Зеленая лампа».
Собрания литературного общества «Арзамас» происходили в разных местах, в том числе и у Тургеневых, на Фонтанке, против Инженерного замка (дом сохранился, ныне № 20). Общество объединяло в то время прогрессивных литераторов, боровшихся с реакционной «Беседой любителей русского слова», во главе которой стоял адмирал Шишков. Среди членов «Арзамаса» были: А. И. Тургенев, В. Л. Пушкин (дядя поэта), В. А. Жуковский, П. А. Вяземский, а позднее и сам Александр Сергеевич Пушкин, примкнувший к направлению «Арзамаса» еще в лицейский период. В стихотворениях его ученических лет постоянно встречаются выпады против «Беседы» и ее членов.
В своей вступительной речи Пушкин воскликнул:
Венец желаниям! Итак, я вижу вас,
О други смелых муз, о дивный Арзамас![23]
С течением времени собрания «Арзамаса» стали принимать более серьезный характер. Этим они в значительной степени обязаны участию в обществе будущих декабристов: Никиты Муравьева, Николая Тургенева и Михаила Орлова.
