Павел Берков - История советского библиофильства
Но кто же такой — библиофил в отличие от книголюба?
Вновь надо со всею решительностью сказать, что точных граней между обоими понятиями, обозначающими по сути одно и то же, нет и быть не может. Но скорее библиофилом, не книголюбом, назовем мы того, кто испытывает радость, впервые взяв в руку книгу как предмет (это — слова и определение А. М. Горького, бывшего скорее бескорыстным книголюбом, нежели библиофилом). Библиофилом был блестяще характеризованный П. Н. Берковым (в его книге 1967 г.) Д. В. Ульянинский, предпочитавший хранить книги свои неразрезанными, то есть непрочитанными, «девственными», не освоенными никем, даже им самим! Увы, от библиофила совсем недалек его отвратный двойник, больной и внушающий жалость библиоман! — Библиофил же истинный и правомерный будет в книге внимательным ко всему, что в ней есть. И к формату, и к бумаге, на которой напечатана книга, и к ее шрифту, и к оформлению ее, и к качеству набора, т. е. к осуществлению книги, что в наших глазах несравненно важнее одной только «техники», одной только «внешности», одной только «эстетики» или даже «формы» книги.
В 1920-х годах много споров было вокруг понятия «искусство книги». Противники самого этого понятия упорно хотели видеть в «искусстве» только форму, тогда как в советском понимании искусства «форма» всегда и неразрывно связана со смыслом, с содержанием, с идейным и общественным значением. Искусство — высшее по качеству воплощение или осуществление внутреннего во внешнем, с которым оно слито в диалектическом единстве, и сказать об этом здесь не мешает, потому что именно внимание к этому качеству воплощения книги в ее печатном процессе и есть особенность библиофила. Можно (вновь парадоксально!) сказать, что книголюб будет любить всякую хорошую книгу, будь она столетней давности или пробита пулей на войне. Библиофил — по всей вероятности — нет! Д. В. Ульянинский с пренебрежением возвращал антиквару-букинисту Н. Соловьеву «не удовлетворивший» его экземпляр искомой книги — предпочитая не иметь вовсе том не очень аккуратный, нежели иметь тот же текст, то же издание в чуть обрезанном или не вполне чистом виде…
Но настоящий друг книги и подлинный книголюб будут уважать книгу всегда и везде, и в чужом собрании, в государственной, строго охраняемой библиотеке, и в единичном экземпляре, и в многотиражном издании. Для подлинного библиофила «любование», оценка книги со стороны совершенства ее осуществления (так мы теперь толкуем «искусство книги») отнюдь не зависит от ее редкости, не совпадает с ее дороговизной. П. Н. Берков очень тонко и тактично говорил об этом последнем.
Библиофил же к понятию «книголюба», как думается, как это вытекает из трудов и мыслей П. Н. Беркова, добавляет пафос собирательства. Коллекционирование, дань восхищения которому воздавали и Гёте, и Эйнштейн, и которым в наше время прославился Н. П. Смирнов-Сокольский и сам П. Н. Берков, — благородная, зажигающая и огнем этим очищающая человека страсть, — как раз та «окраска», которая отличает библиофила от книголюба вообще. Собирать — искать! Открывать! Находить! С облегчением (про себя лучше, нежели вслух) вздыхать: «Наконец-то»… Все это — радости. Они были подвигом порою, когда надо было спасать и восстанавливать разоренные вражеским нашествием музеи и книгохранилища, они были и бывают восторгом открывателей во время экспедиций за старинными рукописями и печатными книгами, при разборе архивов и запасов. Они могут быть следствием или наградой длительных поисков и многолетних попыток напасть на след желанной книги, произведения любимого мастера, именно такого (или «именно этого»!) экземпляра книги, эстампа, рисунка, чего угодно еще.
Собирательство — чудесная, умная и правильная деятельность человека у нас, при советском строе. Она оборачивается отвратною торгашеской жадностью и влечет за собою или преступное, или смешное предпринимательство подделок и обманов в мире монополий. Думается, что призвание коллекционирования, составление собственной библиотеки, большой или малой, специализованной или универсальной, — как раз то, что является отличительным признаком библиофила как такового. С другом книги и с книголюбом вообще библиофила роднят чувства любви и уважения к книге как к слову или как произведению издательски-типографских (или, для изучателей древности, рукописных) процессов, но для библиофила открыты три основные радости или награды его творчества. Это радость находок. Это радость личного общения. И последняя и самая высокая — радость дара. Отдачи добровольной и ничего не дающей, кроме высокого морального удовлетворения, что, понятно, является субъективным, необязательным… И не столь частым!
В чем радость личного общения с книгой, которую библиофил (наконец!) нашел или получил? В чувстве собственности? — Нет, это недостойно, это снимает и умаляет социальное высокорадующее удовлетворение, которое испытывает библиофил, когда он гордится не тем, что он имеет, а тем, что показывает, изучает, т. е. предоставляет свой образцовый экземпляр другим. Или библиофилия — в чувстве владения «редкостью», небывалым «уникумом», неповторимым и особенным чем-либо? Здесь столь часто закономерная гордость может переключиться в самодовольство, в чванство. Библиофил не библиоман, охотящийся неизвестно за чем и неведомо почему и прячущий свои книги, которые он не читает и никому не показывает. Но есть и весьма неприятный тип библиофила — хвастуна, себялюбца, который готов свои книги демонстрировать не ради них самих, а ради — себя. «Вот какой я». «У тебя-то нет, а у меня есть». «У меня экземпляр особый, вот здесь — опечатка, а в твоем обычном экземпляре ее нет» (это последнее — французская эпиграмма XVIII в.)…
П. Н. Берков очень тонко выискивает и знает особенности библиофилов. Он умеет видеть за собраниями книг именно живых людей, их собирающих. Можно, конечно, больше остановиться на творчестве библиофилов-собирателей. В их обязанности неизбежно входит забота о книге. Ее переплет, если она в нем нуждалась. Ее хранение. Устройство библиотеки. Систематизация. Описание. Обработка и библиотеки и отдельного экземпляра. Экслибрис как знак, запечатлевающий и увенчивающий любовь к книге и образ библиотеки. У самого П. Н. Беркова была очень большая и ценная библиотека по его специальности, литературоведению. Была изумительно им составленная картотека, поступившая после его кончины в Пушкинский Дом Академии наук. Библиотека сохранена тщательно наследницею — вдовою Павла Наумовича Софией Михайловной. И был для нее заказан прекрасный и скромный экслибрис[1].
Покойный автор предлагаемой книги был и ученым, и мыслителем, и другом книги, и книголюбом, и книгособирателем и библиофилом. Немного еще надо сказать только о том, каким был он историком. То, что он «библиофилии» — качеству отдельных библиофилов — противопоставил библиофильство как общественное явление и советское, более демократичное, движение противопоставил дореволюционному — любительскому, аристократически-снобистскому книголюбству или любованию отдельными редкостями, — безусловная заслуга.
Настоящая книга продолжает издания «О людях и книгах» и «Русские книголюбы». В первой и второй главах новой — посмертной — книги своей П. Н. Берков отчасти повторяет некоторые материалы, освещенные уже в его первых книгах. Сюда относятся места, где говорит он об антологии «Похвала книге» И. А. Шляпкина, о «Кружке любителей русских изящных изданий». По поводу деятельности последнего стоило бы упомянуть, что неоспоримой заслугой «Кружка» останется издание Гоголевского «Невского проспекта» с иллюстрациями Д. Н. Кардовского и, конечно, «Материалов для библиографии русских иллюстрированных изданий».
Очень ценно в новой книге П. Н. Беркова все, что говорит он на основании весьма мало известных материалов об опыте организации первого библиофильского объединения в Москве, связанного с именем Н. М. Лисовского, неутомимого пропагандиста книговедения, науки о книге, выделяемой им из общей науки библиографии.
Большою заслугою П. Н. Беркова является его постоянное внимание к состоянию издательского дела и книжной торговли в советском революционном государстве в ранние годы и в последующие десятилетия вплоть до 50-летнего юбилея Советской власти. Известные дополнения автору данного вступления надо сделать, пожалуй, только к третьей главе книги П. Н. Беркова, где рассказывается о деятельности московского Русского общества друзей книги в 1920-х годах. Бывший одним из его основателей и затем его весьма активным членом, автор этих строк, как указано, не смог полностью передать П. Н. Беркову всех данных о деятельности РОДК) тем более о его «внутренней истории».
Русское общество друзей книги возникло в начале 1920-х годов по общественной инициативе передовой части русской интеллигенции, как старой, дореволюционной, принявшей без оговорок новую, Советскую власть и ставшей добровольно сотрудничать с нею, так и молодой, перед которой революция открыла возможности творческого участия в бурно развивавшемся культурном строительстве. В составе учредителей и руководства, затем основного ядра Русского общества друзей книги (принявшего это последнее наименование сознательно в противоположность и Кружку любителей в старом Петербурге, и предлагаемому Н. М. Лисовским Обществу библиофилов) были работники музеев, как В. Я Адарюков, писатели-искусствоведы, как П. Д. Эттингер, деятели издательства и вполне «интеллигентских» книжных магазинов, как Д. С. Айзенштадт и А. М Кожебаткин. К «старшим» принадлежал и обаятельный собеседник и изучатель русской литературно-художественной среды С. Г. Кара-Мурза. Пишущий эти строчки, только-что получивший звание профессора А. А. Сидоров; музейный работник, прекрасный знаток искусства Н. В. Власов; недавний военный А. М. Макаров; букинист, человек редкого художественного чутья А. Г. Миронов — упомянуты с большей или меньшей степенью подробности в третьей главе книги П. Н. Беркова. В обществе почти участия не принимал М. П. Келлер. По первому плану, задуманному более тесною группой учредителей РОДК, А. М. Кожебаткин был бы в нем представителем старой (подразумевалось — XVIII–XIX вв.) русской книги, М. П. Келлер — специалистом по книге зарубежной. Вскоре и М. П. Келлер и А. М. Кожебаткин перестали принимать участие в РОДК. Отошел от общества и Н. Н. Орлов. С Русским библиографическим обществом отношения РОДК не были ни регулярными, ни тесными. Наоборот, некоторые выступления, в РОДК встреченные с общим сочувствием (доклады старейшего букиниста П. П. Шибанова и др.), в Библиографическом обществе встречали критику. РОДК, однако, имел другую «базу», о которой П. Н. Берков не сказал; но отделение «библиофильства» от научной, исторической, литературной или искусствоведческой работы не позволяет восстановить полную культурную картину жизни Москвы 1920-х годов.
