Ефим БАРБАН - Чёрная музыка, белая свобода
Интерпретатор и импровизатор
Несомненно, что многие музыканты традиционного джаза отличались и высокой индивидуальностью, и значительной художественной одаренностью. Конечно, на старом джазе лежала печать эстетической ограниченности массовой культуры, хотя историческая обусловленность этого понятна; но не следует обманывать себя: личностная заурядность при незаурядной художественной индивидуальности — характерная особенность музыканта традиционного джаза, где она встречается чаще, чем в авангарде.
Не нужно думать, что в классической («серьезной») музыке музыкант —личность более значительная, духовно превосходящая джазового музыканта. Нет, скорее наоборот. Но в «классике» музыкант — не композитор, не творец, а интерпретатор. От среднего исполнителя в музыке академической традиции требуется высокий профессионализм (техничность) да элементарный вкус (встречается реже). Его творческий потенциал по сравнению с талантом джазмена другого порядка. На исполняемую им музыку его личность накладывает меньший отпечаток, чем личность джазмена. Композиторская, а не его индивидуальность запечатлелась в музыке, композиторские, а не его мышление, вдохновение, гений создали эту музыку, которая существовала до него и будет существовать после концерта. Несомненно, индивидуальность исполнителя в традиционной «Классике» — очень важная, но не главная составляющая значительности музыки. Не то в джазе. Джазовая музыка не отделима от музыканта. Ее не существовало до него, она исчезает с ним. Но композиторский дар джазмена —талант особого свойства. Многие ли композиторы способны создавать музыку высокого качества без подготовки, длительной работы, отделывания и переписывания (скажем, как пушкинский Моцарт)? Немногие. Счет пойдет не на десятки, а на единицы. А между тем высокоразвитая импровизационная способность — явление заурядное в джазе. Конечно, это говорит вовсе не о личностном превосходстве джазмена над композитором или музыкантом-«классиком», а лишь о своеобразии джазового таланта и о качественно иной роли личности джазового музыканта в творческом акте создания музыки по сравнению с музыкантом неджазовым. В конце концов главное — это не умение музыканта, не его ремесленный навык, а содержательность и глубина музыки, им исполняемой. А это уже находится в прямой зависимости от личностной значительности сочинителя.
К сожалению, традиционное неджазовое исполнительство почти не предоставляет музыканту возможности для серьезной личностной самореализации. «В жизни каждого серьезного исполнителя, — замечает Хиндемит, — наступает пора, когда он осознает, что выступления в некой возвышенной роли общественного шута не могут быть конечной целью его существования и что должна быть какая-то более высокая цель, чем сосредоточение в течение всей жизни на мысли, как взять требуемый звук нужной силы в надлежащий момент».[34]
Лишь в неоавангардистской европейской музыке наметился перелом в этом отношении, сближающий ее исполнителя с джазменом. Благодаря использованию подвижных форм, введению алеаторики, импровизации, вероятностного принципа в технику создания музыкального текста (нередко композиция вообще не имеет традиционной партитуры) неизмеримо возросла роль исполнителя в продуктивном творческом процессе. В связи с изменением и усложнением техники создания музыки проблемы интерпретации замещаются в новой музыке проблемами ее реализации, а идея верности написанному однозначному тексту уступает место принципу поливерсии. Развитие современного исполнительства явно идет в направлении сближения с джазовым музицированием. Создается новый тип исполнителя, который по необходимости должен обладать высоким продуктивным (а не только репродуктивным) творческим потенциалом.
Симптоматично, что художественное достоинство музыки в новом джазе стало зависеть от гармоничного единства художественной одаренности и личностной значительности музыканта. Одного из этих компонентов (в отличие от старого джаза) стало уже недостаточно, ибо в свободном джазе музыкант из адепта существующей художественной системы направления становится создателем собственного художественного мира. А так как формирующим принципом в эстетике авангардного джаза становятся духовные и эмоциональные особенности музыканта, которые он с максимальной непосредственностью пытается донести до слушателя, то личностная значительность художника — основа высокого эстетического эффекта в свободном джазе.
Личностную ничтожность, бездуховность, эмоциональную тривиальность импровизатора в новом джазе уже не скрыть техническим совершенством исполнения чужой (или якобы своей, но отчужденной) музыки, идеальным выполнением эстетических предписаний (пустопорожней виртуозностью) — изменилась сама техника создания эстетической конструкции.
Новый джаз и поэтика Достоевского
Авангардный джаз в центр своей эстетической системы ставит человеческую личность, а не абстрактную закономерность или природную объективную реальность. Это означает, что в основе эстетической системы свободного джаза лежит представление не о всеобщей эстетической или стилистической истине, единой для всех музыкантов направления, а о плюрализме этой истины. Следовательно, художественная система нового джаза представляет собой открытое единство индивидуальных личностных (нередко противоположных) эстетических сущностей (истин, художественных правд, идей, сознаний). Этот принцип художественного функционирования нового джаза роднит его с созданным Достоевским полифоническим методом художественного мышления.
Первооткрыватель и блестящий интерпретатор созданного великим писателем способа художественного познания Михаил Бахтин впервые (еще в 20-е гг.) дал философское обоснование глубочайшего реализма полифонического метода художественного мышления — единственного способа художественного изображения идеи, т. е. жизни человеческого сознания. Бахтин впервые вскрыл механизм неизбежного превращения положения о монизме бытия в идеалистический принцип монизма сознания при изображении в искусстве жизни идеи монологическим художественным способом, ориентированным на одно-единственное сознание — носитель абсолютной истины.
Монологический способ художественной организации, когда он претендует на изображение личностного самовыражения, неизбежно должен игнорировать множество существующих «эмпирических человеческих сознаний», ибо главный принцип философского монологизма — отрицание возможности существования индивидуальной истины, утверждение существования истины лишь в виде не закрепленного за личностью метафизического истинного сознания вообще («абсолютного духа», «абсолютного слуха», нормативного сознания), т. е. идеалистическое утверждение самодостаточности для постижения истины одного (или единого, всеобщего) сознания. «Должно отметить, — пишет Бахтин, — что из самого понятия единой истины вовсе не вытекает необходимость одного и единого сознания. Вполне можно допустить и помыслить, что единая истина требует множественности сознаний, что она принципиально не вместима в пределы одного сознания, что она, так сказать, по природе событий-на и рождается в точке соприкосновения разных сознаний. Все зависит от того, как помыслить себе истину и ее отношение к сознанию. Монологическая форма восприятия познания и истины — лишь одна из возможных форм. Эта форма возникает лишь там, где сознание становится над бытием и единство бытия превращается в единство сознания»[35].
Понятно, что на монологической платформе невозможно никакое плодотворное диалогическое общение, подлинное художественное взаимодействие сознаний. «В сущности идеализм знает лишь один вид познавательного взаимодействия между сознаниями: научение знающим и обладающим истиной не знающего и ошибающегося, т. е. взаимодействие учителя и ученика, и, следовательно, только педагогический диалог»[36].
Примечательно, что джазовый тип восприятия по сути своей всегда был чужд монологическому восприятию. В традиционном неджазовом музыкальном произведении «знающим, понимающим, видящим в первой степени является один автор. Только он идеолог»[37]. Лишь автор музыки (композитор) — носитель идеи, содержания. Музыканты (исполнители) практически не оказывают влияния на идею, смысл музыки. Их индивидуальность влияет не на идею, смысл или форму, а лишь на интерпретацию «подачи», на трактовку внешней стороны обрамления «музыкальной картины», освящение и интерьер, в которых она экспонируется (вещи тоже немаловажные). Их творчество вторично по своей сути. Лишь одно сознание, одна точка зрения господствует в музыкальной пьесе — авторская. Этот принцип неизбежно проявляется в музыке как элемент ее формы, а значит, и как идея, смысл.
