Китайцы. Моя страна и мой народ - Юйтан Линь

В китайской литературе, поэзии и пословицах очень часто отражается эта даосская философия. Такие выражения, как: «Теряя пешку, выигрываешь партию», «Из 36 стратагем [30] лучшая — это бегство», «Настоящий герой никогда не будет рисковать», «Отступи на шаг в своих мыслях», свидетельствуют о восприятии жизненных проблем, свойственном китайскому складу ума. Жизнь предоставляет много возможностей пересматривать те или иные решения благодаря «36 стратагемам», помогающим сглаживать острые углы, в результате чего человек обретает то подлинное добродушие и степенность, которые олицетворяют китайскую культуру.

Хуже всего то, что лукавство, высочайшее достижение китайского интеллекта, отвергает приверженность идеалам и любую деятельность. Оно отбило у людей желание что-либо реформировать, оно высмеивает любые человеческие усилия, считая их бесполезным занятием; поддавшись ему, китайцы утратили способность мечтать, желать, действовать. Лукавство удивительным образом сводит человеческую деятельность до уровня работы пищеварительного тракта и других, еще более элементарных потребностей человека. Великим лукавцем был Мэн-цзы, провозгласивший главными потребностями человека пищу и женщин, т.е. утоление голода и размножение. Покойный президент Ли Юаньхун тоже был незаурядным лукавцем, когда произнес крылатое выражение, которое так понравилось китайским политикам и философам, что стало прекрасным рецептом решения споров между всеми китайскими партиями и группировками: «Если есть рис, то пусть его разделят на всех». Президент Ли и не знал, что он сугубый реалист. Он исходил из экономической точки зрения, говоря о современной истории Китая. Он так и не сумел оценить собственный интеллект. Рассмотрение истории Китая с точки зрения экономики, равно как и биологическое толкование законов развития общества, принадлежащее школе Эмиля Золя, — дело не новое и хорошо известно китайцам. Однако толкование Золя — это причуда интеллектуала, а наша позиция в известной мере отражает национальное самосознание. В Китае человеку не нужно учиться, как стать реалистом, потому что он с рождения таков. Ли Юаньхун не был семи пядей во лбу, но как китаец он инстинктивно ощущал, что все политические вопросы — это всего лишь проблема чашки риса. Будучи китайцем, он дал, насколько я понимаю, глубочайшее толкование китайской политики.

Такое холодное и прагматичное отношение ко всему основано на весьма трезвом взгляде на жизнь, что характерно только для старых людей и древних наций. Те же, кому еще нет тридцати, равно как и молодые нации Запада, не разделяют подобных взглядов. Возможно, это не простая случайность, что у автора даосской библии «Дао дэ цзин» («Канон Пути и благодати») было имя Лао-цзы, что означает «Старый Ребенок» [31]. Кто-то сказал, что человек после сорока становится хитрецом, плутом. Как бы там ни было, несомненно, что с годами мы теряем стыд. 20-летняя девушка редко выходит замуж по расчету; женщина же 40 лет редко выходит замуж по какой-либо иной причине и объясняет свой шаг словами «надежность», «уверенность», «гарантия». Есть один греческий миф со скрытым смыслом. Икар летел слишком высоко, и жар Солнца растопил воск на его крыльях, и он упал в море, а его старый отец Дедал летел ниже и благополучно вернулся домой. С возрастом у человека развивается склонность к низким полетам. Идеализм сдерживается холодным, уравновешенным, здравым смыслом, как, впрочем, и отношением к деньгам. Таким образом, реалистическое отношение к жизни свойственно старости, а идеалистическое — молодости. Когда человек, которому за сорок, не становится лукавцем, он или слабоумный, или гений. К гениям — этим «большим детям» — относятся Лев Толстой, Роберт Льюис Стивенсон и сэр Джеймс Барри [32], чья природная ребячливость, сочетающаяся с реальным опытом, способствовала их вечной молодости, которую мы называем бессмертием.

Все это, однако, есть чистейший даосизм в теории и на практике, поскольку нет более полного описания жизненной философии, столь глубоко пронизанной духом плутовства, чем «Дао дэ цзин» Лао-цзы. Даосизм как в теории, так и на практике предполагает некую хитрость, напускные бесстрастие и безразличие, проклятый и опустошающий скептицизм, насмешку над тщетой усилий всякого, кто пытается вмешаться во что-либо, насмешку над всеми общественными институтами (в том числе над браком) и системой управления, а также неверие в любые идеалы, и не столько из-за недостатка энергии, сколько из-за недостатка веры. Эта философия противоположна позитивизму Конфуция, она призвана сыграть роль предохранительного клапана от последствий несовершенства конфуцианского общества. Конфуцианцы относятся к жизни позитивно, а даосы — негативно (раз уж мы коснулись вопроса о негативном отношении к жизни, то попутно заметим, что буддизм — это просто даосизм, слегка подкрашенный остроумием), и сплав этих двух элементов породил бессмертное явление — китайский национальный характер. Вообще, все успешные китайцы являются конфуцианцами, а неудачники — даосами. Конфуцианство в нас созидает и борется, а даосизм наблюдает и усмехается. Китайский ученый в присутственном месте разглагольствует о морали, а дома пишет стихи, и обычно это хорошая даосская поэзия. Теперь понятно, почему почти все китайские ученые пишут стихи и почему почти во всех собраниях сочинений китайских писателей поэзия занимает лучшую и большую часть.

Даосская идеология, подобно морфию, удивительным образом притупляет чувства и, стало быть, успокаивает нервы, улучшает самочувствие при головных болях и сердечных болезнях у китайцев. Романтизм даосов, их поэзия и поклонение природе помогают китайцам во времена волнений и беспорядков переносить горе и печаль, так же как философия конфуцианства приносит пользу во времена мира и покоя. Так, когда страдает тело, даосская философия льет бальзам на душу китайца и предлагает безопасный путь к отступлению. Одна даосская поэзия может сделать строгую жизненную модель конфуцианства вполне сносной. Ее романтизм не дал китайской литературе превратиться в сборник од и гимнов, воспевающих императора. Вся хорошая китайская литература, вся китайская литература, стоящая затраченного на нее времени, все интересные, дающие пищу уму и успокаивающие сердце произведения китайской литературы, в сущности, пропитаны духом даосизма. Даосизм и конфуцианство — это отрицательный и положительный полюсы, инь и ян, китайской мысли, и это делает возможной достойную человека жизнь в Китае.

Китайцы по натуре даосы, а по воспитанию — конфуцианцы, притом больше даосы, чем конфуцианцы. Как народ мы достаточно велики, чтобы на основании принципов справедливости создать государственный свод законов, но мы также достаточно велики, чтобы не доверять судейским и судам. 95% конфликтов, требующих судебного разбирательства, улаживаются за пределами суда. Мы достаточно велики, чтобы детально разработать свод церемоний, но мы также достаточно велики, чтобы считать одним из величайших парадоксов тот факт, что погребальные церемонии предписывают во время похорон устраивать пышные и веселые празднества; достаточно велики, чтобы осуждать порок, но мы также достаточно велики, чтобы оставаться безучастными к пороку и не удивляться ему. Мы достаточно велики, чтобы всколыхнуть одну революционную волну за другой, но мы также достаточно велики, чтобы пойти на компромисс и вернуться к прежнему режиму. Мы достаточно велики, чтобы создать совершенную систему импичмента должностному лицу, систему государственной гражданской службы, свод предписаний для работы транспортной системы и правила для библиотек-читален, но мы также достаточно велики, чтобы разрушить все системы, не считаться с ними, обходить различные правила и предписания, нарушать их, наконец, быть выше всех этих систем и правил. Мы не читаем нашим студентам курс государственного права, из которого можно узнать, как правительство должно работать, но мы учим их на повседневных примерах, каковы реальные действия центрального правительства, а также муниципальных и провинциальных правительств. Непрактичный идеализм нам не нужен, потому что у нас не хватило бы терпения для доктринерской теологии. Мы не учим нашу молодежь, как стать сынами Божиими, но мы учим их вести себя как нормальные, трезвомыслящие человеческие существа. Вот почему я верю, что китайцы по своей сути гуманисты, и христианство здесь или должно потерпеть неудачу, или же должно измениться до неузнаваемости, чтобы его приняли в Китае. Единственная часть христианского учения, которую китайцы в состоянии воспринять, это заповедь Христа [апостолам, проповедовавшим Его учение]: «Будьте мудры, как змии, и кротки, как голуби». Именно эти две добродетели — голубиная кротость и змеиная мудрость — свойственны лукавцам.