Сергей Капков - Эти разные, разные лица (30 историй жизни известных и неизвестных актеров)
Любим, очень любим. Но у всех разные методы работы. Я не жалею, что потратил на это интервью столько времени. Общение с Вициным, человеком умнейшим и неординарным, доставляет колоссальное удовольствие. Жаль только, что затронули мы очень мало тем. Хотелось бы поговорить об очень многом.
– Георгий Михайлович, почему вы не любите давать интервью?
– Я с детства понял, что самое неприятное в жизни – это экзамены. Когда ты должен отвечать на чьи-то вопросы. Имеется в виду и учительница, и директор школы, и милиционер или, как вот сейчас, журналист. А ты должен вразумительно, а главное спокойно на все вопросы отвечать. Лично я всегда волновался, поэтому с первого класса прятался за спину товарища, чтобы меня не спрашивали.
И вообще, кто придумал экзамены? Это ужасно. Поэтому, когда срывалась учеба в школе – пожар там или 25 градусов мороза, – мы, дети, радовались, так как появлялась возможность сделать передышку для нашей детской нежной нервной системы.
– И что же заставило вас выбрать профессию актера? Она же влечет за собой и внимание и, главное, много волнения?
– Да, но она влечет за собой и необходимое лечение, как я считаю. Это я тоже очень рано понял. Я должен был бороться со своей детской закомплексованностью, и инстинктивно меня потянуло к лицедейству. Надо было приучить себя к аудитории, побороть стеснение. И я выбрал актерское дело, стал заниматься в драмкружках.
С одной стороны, я был чересчур нервным ребенком, а с другой – меня все смешило. Я понимал и любил юмор, и это тоже меня спасало. На уроках мы с товарищем, таким же смешливым, все время «заражались» друг от друга и хохотали. И нас выкидывали из класса к нашей же великой радости.
– Значит, вы с детства над собой работаете. Вы сильный человек!
– Я упрямый. Уже будучи взрослым актером, я стал понимать, что нашел настоящее лечебное средство против застенчивости. И когда я случайно узнал от замечательного доктора-психолога Владимира Леви, что он подростков успешно избавляет от заикания путем игры в театр, я убедился еще раз в том, что я на правильном пути в своем «лечении».
Георгий Вицин родился в Петрограде 23 апреля 1917 года, за полгода до революции. Мать его была женщиной работящей, настоящей труженицей. Ей приходилась влачить на себе все заботы по дому, так как муж вернулся с войны тяжелобольным человеком – он был отравлен газом, поэтому прожил недолго. Матери пришлось сменить множество профессий, но человеком она оставалась всегда веселым, с большим чувством юмора. Когда она поступила на работу билетерши в Колонный зал Дома Союзов, частенько стала брать с собой на работу сына. Там-то он и приобщился к искусству. Гоша рос шустрым, юрким, но послушным. Уважал людей, любил животных, всем старался помогать. В школе стал посещать драмкружок. В первом же спектакле он с таким неистовством исполнил танец шамана, что ему прочили балетную карьеру. Но он выбрал профессию драматического актера. После окончания школы Вицин прибавил себе год и поступил в училище Малого театра. Но вскоре его отчислили с формулировкой «за легкомысленное отношение к учебному процессу». Осенью Вицин вновь решил испытать свои силы. Он показался сразу в трех студиях – Алексея Дикого, Театра Революции и МХАТа-2 – и был принят сразу во все. Свой выбор остановил на студии второго МХАТа, по окончании которой был зачислен в этот театр. А вскоре поступил в труппу театра-студии Николая Хмелева (сейчас театр имени М. Ермоловой).
– Вы начинали как театральный актер – закончили школу-студию второго МХАТа, много лет проработали в театре имени Ермоловой. А оставили сцену из-за кинематографа?
– Нет. Сначала я много лет совмещал кино с театром, и театр шел мне навстречу. Хотя директор у нас был довольно сложной, но занятной фигурой. Например, когда у меня возникла острая необходимость отдохнуть от работы денька три, он сказал: «Мне нравится, что вы не участвуете ни в каких группировках вокруг меня, я вас уважаю...» И в тот же момент: «Я, конечно, человек (а он, действительно был человек, выпивал), но в кабинете я директор!» – и требовал справку от врача и т.д.
А вообще-то для меня нет понятия «киноартист». Есть понятие «актер», которое рождается в театре в общении с живым зрительным залом. Если актер не работал в театре, это ужасно, потому что пропущена учеба, где складывается актерская индивидуальность. Я прошел школу театра – это 35 лет – и в кино уже не был беспомощен. Я мог представить себе несуществующего зрителя.
– А как вы впервые попали в кино?
– Так получилось, что первой моей киноролью стал Гоголь. Из Ленинграда в Москву приехала ассистентка Григория Козинцева, чтобы найти исполнителя на эту роль в фильм «Белинский». Она ходила по театрам, смотрела портреты артистов. «Нашла» меня, пригласила на пробы. Видимо, у меня было что-то гоголевское и внутри, раз я пришелся по душе. Все прошло благополучно, Козинцев был очень доволен. Но недовольным остался один партийный чиновник: он вдруг обвинил меня в мистике. Это когда я в образе Николая Васильевича с ехидной улыбкой говорю: «Если что-нибудь написал плохо – сожги...» Что-то напугало партийных «цензоров», и они заставили вырезать этот кусок. Но оператор Андрей Николаевич Москвин сохранил его и подарил мне. А спустя несколько лет Алексей Баталов, снимая «Шинель», попросил показать ему этот эпизод. Вероятно, для вдохновения.
– Насколько я знаю, Козинцев вас очень ценил.
– Да, он почему-то считал меня серьезным актером. Но когда случайно увидел «Пса Барбоса», как мне рассказали ленинградцы, был расстроен, что я снимаюсь в такой «муре».
– Есть ли у вас любимая роль?
– Мне больше других нравится роль сэра Эндрю в «Двенадцатой ночи» режиссера Яна Фрида. Она была отмечена в Англии – вышла статья, очень приятная для меня, где было написано, что я точно ухватил английское чувство юмора. Я даже получил письмо от одного студента из Оксфорда, где он изливался восторгами. Но Би-Би-Си, говоря об этой роли, называло меня почему-то Выпин. Возможно, оно и предсказало будущие мои «пьяные» кинороли.
Но все заготовки к роли сэра Эндрю зародились опять же в театральном сундуке. Была такая пьеса Флетчера «Укрощение укротителя». Я играл старика Морозо, сексуально озабоченного, но уже ничего не могущего. С этим спектаклем у нас было много «всего». Во-первых, он получился очень пикантным, и даже был такой случай: пришел генерал и жаловался, что он привел свою шестнадцатилетнюю дочь, сел с ней в первый ряд и был возмущен тем, что говорилось со сцены. А говорилось все с современным прицелом. Сексуально. В замечательном переводе Щепкиной-Куперник. Так мы потом эту пьесу два раза сокращали. У меня, например, была фраза: «Мой полк заляжет тоже!» А слуга в ответ: «Заляжет и не встанет!» Переписали: «Мой полк заляжет тоже». А в ответ: «Он слишком слаб, чтоб мог стоять». Неизвестно, доволен ли был генерал. Но думаю, что если бы он и пришел, то уже без дочки.
– В одной из стареньких рецензий я прочел, что зрители, приходя на спектакль Театра Ермоловой «Укрощение укротителя», спрашивали в кассе, кто сегодня играет. И если играл не Вицин, они даже не брали билеты.
– Может быть. Но мне запомнился такой факт. Увидев в Доме актера отрывок из этого спектакля, мой самый строгий педагог по школе-студии Серафима Германовна Бирман мимоходом также строго бросила: «Вы мне напомнили Мишу Чехова!»
Серафима Германовна действительно была очень строгой и требовательной. Она постоянно всех одергивала и очень бдительно следила за нашим поведением, и я помню такие ее фразы в мой адрес: «Вицин, изящнее!», «Вицин, уберите свою вольтеровскую улыбку!», «Вицин! Вы как заядлый халтурщик на радио! Откуда у вас такое резонерство?» Она предсказала мою дальнейшую жизнь – я действительно часто выступал на радио.
Позднее я вылепил скульптурку – этакий дружеский шарж на нее. Когда актеры МХАТ-2 это увидели, предупредили: «Ты только ей не показывай ни в коем случае!» Но позже я ей про скульптурку все-таки сказал, и она загорелась ее увидеть. Но, к сожалению, не успела...
В своей преданности сцене, любви к ней Серафима Бирман была одержима. Как-то она случайно увидела, что одна из молодых актрис прошлась по сцене просто так... Сцена была пуста, горела одинокая дежурная лампочка, и актриса просто прошлась. И вдруг раздался дикий крик: «Станиславский ходил по сцене на цыпочках!» Начался страшный разнос: «Как вы могли просто так, бесцельно, вразвалочку пройтись по сцене?!» В общем, девушку довели до истерики.
А юного Вицина Серафима Германовна взяла в свою постановку «Начало жизни» по пьесе Первомайского. О гражданской войне. Дала серьезный эпизод – пастушка, на глазах которого убили коммуниста. И он сидел на сцене и рассказывал, как это было.
Спустя несколько лет Вицин и Бирман, ученик и учитель, встретились на съемках фильма «Дон-Кихот» у Григория Козинцева. Георгий Михайлович очень смешно рассказывал об этой встрече: «Голос у Козинцева был таким же, как у Бирман. Тоже высокий тембр. По старой памяти Бирман стала делать мне какие-то предложения по роли. Козинцев услышал и стал кричать: „Серафима Германовна! Не учите Вицина!“ Она: „Я не учу! Я просто предложила ему, как сделать лучше!“ Он: „Нет, вы его учите! А мы уже все обговорили!“ Она: „Да с чего вы взяли? Не учу я его!“ И вот оба они стоят друг напротив друга с одинаковыми профилями и абсолютно одинаковыми высокими дребезжащими голосами друг на друга кричат. Я еле сдержался, чтобы не рассмеяться...»
