Александр Гейман - Три эссе - О итогах культуры на конец ХХ века - размышления непосвящённого
И все же дело не было безнадежно. Ведь истина была не в том, чтобы ее знать, но она была в нравственном выборе человека, а это высшее чудо дано всем поровну и каждому без изъятия,- и тогда - что терять в промежуточном? Правда, это Векслер понял не сразу, а сначала ему тоже казалось, что надо, во-первых, достичь чудесного инознания, а во-вторых, овладеть для этого тайной тела. Вот почему он рылся в текстах о совершенном дыхании и вот почему перестал, устыдившись единоличной хорошести, что с ней он бросит других в беде, и тут не совершенство, а воровство, обираловка. Подумаешь, чудесность,- в нее входит и солдат, взвинченный кровью, и куритель наркотика, и женщина, дуреющая в похоти,- а с чем возвращаются? - да все с тем же, пустые.
Нет, не здесь путь, не здесь искомое, n'eti,- и вот, едва Векслер отбросил остатки желания что-то иметь себе, едва ему стало ничего не нужно, как само собой что-то сдвинулось, а вслед за тем - и не как награда, но просто потому, что ничего другого уже не оставалось - начались и не переставали какие-то удивительные изменения, как если бы он поймал наконец нужный воздушный поток и отдался ему, как если бы он был допущен в некую лавку чудес и теперь их поочередно рассматривал,- и чувства его были ярки, мысли наполняли все новое, и тело, радостно им откликаясь, все надежней помогало Векслеру, и само бросало курить, и само отказывалось пить крепкий чай, и все смелее, как собака, забегающая вперед охотника, указывало на какие-то, самому Векслеру неясные возможности,- наверное, там был и полет, и память грядущего, и много, много высокого,- но еще выше было оставить это в возможности, а самому идти дальше, дальше, как и вела Векслера его мощная йога. Уже он знал снег не отдельностью мира, но и не собой, а как нечто совместное, уже разрешал себе увидеть поворот солярного цикла и догадывался дальше - до Великого круга вещества, что протекает сквозь человека, удивляется в нем и так строит здание мира, уже все чаще находил себя частицей свободной радости, парящей там, где светящиеся были не звезды, а печатлели что-то еще, глубже по смыслу,- благодарные, внимательные, лучистые, они были повсюду и поддавались прочтению, поддавались прочтению, поддавались прочтению... Теперь пора было в лес - понимать язык птиц и зверей, опрокинуться в сплетенный разум растений и, прорастая его, догадываться о Незримом не прямоугольным языком техносферы, но ближе - лопнувшей почкой и движением в корне воды.
Но тут Векслер почувствовал какой-то новый порог,- его сдерживал город,- не так пылью и грязным воздухом, но, главное, держать обретенное при себе становилось опасно, - Векслер был теперь как бы в резонансной точке схождения мировых линий, а тут все было непросто. Векслер помнил, как прошлым летом к нему привязались двое и ему пришлось-таки одному из них двинуть в лоб. Все бы ничего, но обернулось-то это южнокорейским самолетом, - а что же может случиться сейчас? Нет, здесь можно было оставаться только хранителем - средоточить в себе досягаемые биения мира и уравнивать их собственным пульсом: да расточится тьма, да не посмеет зло! - но так Векслер себя не чувствовал. Получалось, надо оставлять кого-то взамен (Векслер уже видел здесь Мальчика), а самому уходить. Но куда? Здесь был не Восток, даже не Запад, Страна же больше не почитала своих странников, в ее расхищенной и изуродованной культуре уже не отводилось места для л_е_с_а, и, хотя, скитаясь, прожить было можно, но это все был не л_е_с.
И тут Векслер вспомнил свой давнишний сон о переселении на Марс. Там шел XХI век, когда люди, издеваясь над природой, сумели задеть что-то в святая святых планеты, и планета сошла с ума. Векслер был там в числе детей, которых в спешном порядке вывозили на Марс, в поселения под стеклянными куполами. Сквозь иллюминатор он смотрел на отдавлившуюся Землю, и даже ему, мало понимающему в происходящем ребенку, было видно, что планета бредит. Потом был Марс, ночная посадка, красный песок, бьющийся о стекло освещенного купола, и кто-то говорил, что теперь этот красный песок, хлещущий по стеклу, на долгие месяцы будет единственным ликом мира, а Векслер - не переселяемый ребенок, а тот, кто смотрел сон,- понимал, что это так и есть, что планета потеряна безвозвратно, что на ней творится непотребно нечеловеческое - мешаются времена, из-под земли вылазят ядовитые злаки, невообразимая нечисть расползается по пустым городам,- и это уже непоправимо.
Вспомнив это, Векслер понял, к исполнению какой задачи вел его путь. Земля не должна была обезуметь, а значит - Векслера ждала ночь между Западом и Востоком.
3.07.1988
* * * ............................................................
...Перестань, ну, убился Векслер в своем махапаринирвана, ну, не вытащил Алик Ленку из ресторанных шлюх - слабо,что еще? - ах, да, - Саша Попов не въехал в столицу на белом пегасе,- это еще не все скорби мира, не конец их, но, значит,- не конец и миру. "Но я,- скажешь ты,- и не собираюсь предаваться вселенской скорби из-за придуманных или чужих мне людей, мне только больно, когда в моей живой жизни мучаются близкие мне люди или я сам, - ведь не может же мне это быть все равно?" "Ага! - скажу я. - Значит, все-таки нет причин винить мироздание в краеугольной несправедливости, а все дело только в бедах нашей жизни? Но это уже, как-никак, наша жизнь, ее живем мы, и в ней наш выбор,- так в чем же дело?" Ты заспоришь, но не спорь, я это знаю, - слишком легко знать про правящие погодой жизни циклоны истории, про несчастные случаи наподобие врожденных увечий или неумных родителей,- но трудней и важней понять другое: что у тебя в_с_е е_с_т_ь. В повседневности это почти неуследимо, тем более это не увидеть в минуту уныния или когда после вчерашнего раскалывается голова, - это делается иначе, на взлете, я скажу как,- ведь и мне, кстати, нужно, чтоб было с кем сверить вопросы и ответы, чтоб ты все знал сам и мог объяснить мне. А для этого так: сначала вспомни свое лучшее - удивленный полуоборот любимой девушки, высокое-высокое небо детства, ребят где-нибудь у костра,- что было,- помни это все ярче, на полную, а потом легко и свободно, и уже забудь все, и теперь смотри сам.
Вот взрывается вечность и в новосозданном небе во все стороны мчится звездная пена, вот лепятся из нее солнце, луна, земля, вот остывает вода, и на тысячи лет пошел дождь, и наполняется океан, вот двоякодышащая кистеперая рыба выползает на его берег, вот последние следы оставляют на нем исполинские ящеры, вот мохнатый, с бивнями, мамонт, как живой, идет по стене пещеры, вот раскинулась в степи скифская конница, вот взлетает в космос Юрий Гагарин, а вот - ты,- паришь, как бог над библейскими водами, в космосе материнского живота, и рождаешься, и кричишь, и теперь твой черед жить. Ты получаешь имя, ты пачкаешь пеленки и сосешь материнскую грудь, ты учишь слова и уже умеешь ходить, ты совершаешь другие великие подвиги на радость своим родителям, тебе повезло,- ты не попал в рабство к наследственным миллионам, ты не родился где-нибудь в Венесуэле и теперь не ночуешь вместе с другими беспризорниками в яме с пистолетом на животе,- обошлось, ты обычный мальчик, ты идешь в школу, учишь уроки, слушаешься учительницу,- у тебя все как у всех, вот только бессмертие твое почти безвозвратно загублено, потому что в тысячах ошибок воспитания упущено время научить ему, потому что с водой и воздухом ты каждый день глотаешь все больше яда, потому что за появление на этот свет - виновен! - тебе дали десять лет школы, потому что проклятье работы лежит на твоих родителях, ведь им некогда заниматься тобой, они еще молодые, и после рабочего дня им еще надо успеть жить. Но ты не знаешь об этом, ты поймешь это позже, а пока ты веришь в своих родителей, что они не обычные смертные, ты ловишь каждое слово любимой учительницы, и тебе радостно знать, что ты родился у н_а_с, где все всегда правильно и хорошо, и ты только не понимаешь, почему нельзя унести с собой самый большой грузовик в магазине, тебе только обидно, что твоя Всезнающая и Справедливая отличает из всего класса подлизу Соньку да тупицу директорского сына, ты только удивляешься, как это мама учит поступать хорошо, а сама, приехав к тебе в летний лагерь, сует тайком лакомство и говорит, чтобы ты съел его ни с кем не делясь. Зато бескрайни прерии и удивительны приключения в них, зато меток Соколиный Глаз и бесстрашен Спартак, зато отважны, благородны, всегда вступаются за обиженных твои герои, и когда в седьмом классе ты видишь, как тискают в углу самую красивую одноклассницу, то, конечно, кидаешься на ее защиту, но останавливаешься, потому что она и не думает обижаться, только взвизгивает и хихикает, и ты не знаешь, что делать. Так, помаленьку, ты и осваиваешь премудрость жизни, ее ритуалы и их изнанку, но все же и после школы, даже отслужив в армии, даже поступив в институт, ты до последнего противишься осознать,- и все же делаешь это с ужасом и отчаянием, - что твоя великая, могучая, непобедимая Страна далеко не безупречный образец совершенства, что если б одна ее электроника была хуже и дороже японской, что ее пьянство и прочие безобразия давно стали притчей во языцех во всем мире, что в ней, как везде, лгут и воруют, и что ни тебя, никого, и не собираются спрашивать, как с этим быть. Ты мог бы родиться где-нибудь в Сенегале или Исландии, и тогда тоже самое ты бы понял иначе,- например, ты бы знал цену, какой дается твоему народу хранить себя в здравой памяти среди сильных мира сего, и ты бы чувствовал боль и гордость, но ты родился в большой, действительно великой Стране, и сейчас тебе так же больно и стыдно, как если бы, случайно зайдя в суд, ты увидел свою мать на скамье подсудимых. Поэтому ты говоришь и слышишь самые радикальные речи, но это не в храме науки, куда ты вступил с таким трепетом,- там что-то много торгующих, - а в вашем приятельском кругу,- это здесь тебя приобщают наконец к Сальвадору Дали и Мандельштаму, а еще ты узнаешь про летающие блюдца Шамбалы и про то, что только постоянно развивающийся человек способен оценить все до единого звуки - действительно, хорошей - рок-группы "Лед Зеппелин",- и ты, конечно, стремишься быть таким человеком, а еще - как ты ее раньше не замечал? - у нее необыкновенные глаза, голос, походка,- ты влюбляешься. А она - нет, ее избранник - известный на весь факультет шалопай, и хотя он заджинсован сверху донизу и хотя вообще-то хороший парень, чем он лучше тебя? У него нет к ней такого, - а к ней должно быть только такое, почему она соглашается на меньшее? И ты одну за другой делаешь глупости, а в мечтах их делаешь еще больше, и не можешь найти себе места, потому что твое лучшее, чего ты не создашь ни в какой книге, ни в какой музыке - громче "Дамб" "Цеппелина", звездней "Sanctus"'а Баха - оказывается никому не нужным, пропадает зря, как будто это какая-нибудь никчемная ветошь, хлам, и тогда ничего не нужно, и вселенная рушится от неправды, и незачем больше жить, - а меж тем, пока ты слеп ко всему вокруг, за тобой точно так же бегает девочка из твоей группы и с ней творится то же, что и с тобой.
