Дмитрий Быков - Статьи из газеты «Известия»
Все это тем более грустно, что всех ведь не усыновят. Всегда останутся те, «кого не взяли». А потому единственное решение — делать приемлемые, нормальные, хорошие детдома. О которых не страшно думать, мимо которых не страшно проходить. Благотворительность не решает ни одной проблемы — в лучшем случае она повышает самоуважение благотворителя. Страна, в которой не хватает воспитателей, педагогов, игрушек и одежек для сирот и беспризорников, не решит ни одной своей проблемы. Потому что она аморальна, а аморальным Бог не помогает.
28 сентября 2006 года
Перманентная Россия
Какое счастье, что химическая завивка, столетие которой широко отмечается во всем мире, была изобретена немцем Карлом Несслером (в Лондоне, где у него был собственный парикмахерский салон) лишь в 1906 году!
Если бы судьбоносное изобретение стало покорять мир, допустим, в начале XVIII века — о, к каким чудовищным последствиям оно привело бы в России, переживавшей пик петровских реформ! Несслер дважды сжег шевелюру своей жены Катарины, добиваясь совершенства; завивка по первости была рискованным и травматичным делом. Если бы Петр I начал насаждать в подведомственной ему России этот символ европейской цивилизации, не ограничиваясь рубкой бород, — сколько боярских шевелюр выгорело бы начисто! Сколько девичьих кос было бы безжалостно обрублено рукой великого модернизатора, дабы красавицы являлись при дворе исключительно в европейском виде! Российским колонизаторам обычно невдомек, что азиатское насаждение европейских ценностей обесценивает их на корню; но с другой стороны — как и внедрять новые ценности в стране, где любые перемены, от идеологических до климатических, достигаются исключительно натиском сверху! Если бы в Европе в петровские времена появились бигуди, при дворе не осталось бы неокудрявленного существа, и жутко подумать об участи лысых: Петр и его веселые соратники не остановились бы перед тем, чтобы завивать их ниже живота.
Хорошо, что перманент не появился и при Анне Иоанновне, когда петровская диктатура повторилась в гротескном и выхолощенном виде. Так всегда бывает у нас на этапе подмораживания, когда содержание реформ выхолащивается начисто, а жестокость доходит до прямого садизма. У реформатора есть сверхцель, у постреформатора — только страстное и самоцельное желание укрепить дисциплину; и если при Петре химзавивка внедрялась бы ради европеизации — Анна с другом Бироном завивала бы всех ради чистого доминирования. Страшно представить себе свадьбу двух шутов в перманенте посреди Ледяного дома; еще страшней вообразить казнь Волынского — только за то, что отказался завиваться. А насильственная ода Тредиаковского, воспевающая щипцы?! За ним бы не заржавело…
Екатерина не насаждала бы завивку, но поощряла ее; осторожное высказывание Радищева о том, что барыни завиваются у заезжих французов, в то время как крестьяне не имеют хлеба, стоило бы ему отправки в Илимский острог. Зато уж Павел, отменяя установления ненавистной матери, наряду с круглыми шляпами немедля запретил бы и завивку, сию англо-германскую заразу, несущую на Русь свободомыслие. Кудрявым от природы пришлось бы немедленно развиваться; развитие сделалось бы лозунгом момента. Головы летели бы, как кочаны. После убийства курносого самодержца Александр I провел бы первым делом либерализацию, разрешив кудрявость — естественную и даже искусственную, но Николай решительно повел бы борьбу с кудрями, поскольку с русским духом перманент никак не согласуется. Самодержавие, православие, народность предполагают возвращение к традиции: русские смазывают волосы маслом, добиваясь зеркального блеска, и эта гладкость символизирует покорность народа Богу и монарху. Что это там курчавится? Что противится гребню? Немедля загладить, а при сопротивлении обрить! Уваров непременно подвел бы под гладковласие идеологическую базу; кучерявость стала бы опасным символом нелояльности, и Пушкину, после некоторой паузы согласившемуся отречься от вольнодумных заблуждений, пришлось бы долго доказывать, что кудрявость его арапская, а не перманентная. «Они сами, сами вьются, государь!» — пояснял бы он растерянно в ответ на суровый выговор: «Пушкин, ведь ты обещал, что ты теперь МОЙ Пушкин. А Бенкендорф докладывает, что ты опять завился. Полно, прилично ли это твоим летам? Ведь ты историограф и женатый человек!» И уж конечно, несчастный Бенедиктов за вольнолюбивое стихотворение «Кудри девы-чародейки, кудри — блеск и аромат» был бы сослан в Вятку, где подружился бы с Герценом, так что у его отдаленного потомка по фамилии Венедиктов, тоже очень кудрявого, были бы личные причины ненавидеть диктатуру…
Некоторая либерализация настала бы только в шестидесятые годы, когда наряду с освобождением крестьян была бы частично разрешена и химзавивка. Либералы тотчас кинулись бы завиваться в знак солидарности с поумневшей и подобревшей властью — разночинцы, напротив, демонстративно носили бы гладкие прически, выражая тем самым недовольство половинчатыми реформами. «Вам кинули кусок, а вы радуетесь!» Тургенев бы завился, Чернышевский демонстративно приглаживал бы и без того гладкие льняные волосы, а Некрасов, не в силах выбрать между ними, благодарил бы судьбу за то, что рано облысел. Кучерявость опять попала бы в опалу лишь при Александре III. Победоносцев лично стриг бы непокорных — это заменило бы пафосную процедуру гражданской казни; революционерки тайно делали бы перманент в подпольных парикмахерских, где изготовлялись также и бомбы.
Большевики шли бы к власти под лозунгом «Даешь перманент!», поскольку всякий пролетарий имеет естественное право быть курчавым, а самодержавие не смеет регламентировать цвет и фактуру волос; даже Манифест 1905 года, который разрешил бы кудри наряду со свободой слова и собраний, не остановил бы волну народного возмездия. Правда, сразу после своей победы большевики запретили бы химзавивку как неуместную роскошь — именно так они поступали со всеми замечательными вещами, за которые боролись на пути к власти. Единственно правильной прической была бы объявлена ленинская.
Хорошо, что перманент был изобретен только в 1906 году. Иначе в России сажали и истребляли бы писателей, мыслителей и рядовых граждан еще и под предлогом их естественной или искусственной кучерявости. У нас ведь это могут делать по любому поводу, а то и вовсе без всякого. Чему вы удивляетесь, живя в стране, где признаком нелояльности считалась борода, маркером свободомыслия — круглая шляпа, а залогом государственничества — интерес к горным лыжам?
5 октября 2006 года
Анекдот начал новую жизнь
Слухи о его кончине были сильно преувеличены
Наш вклад в мировую культуру
В качестве литературного жанра анекдот конституировал Андрей Синявский, написав в 1974 году (эссе «Река и песня»), что главный вклад России в мировую культуру ХХ века — блатная баллада и анекдот. Остальное тоже было, и хорошее, но романы-эпопеи и даже хорошие стихи писали во всем мире. А русский литературный анекдот, чаще всего политический, из серии «три-пятнадцать» (три года — слушателю, пятнадцать — рассказчику), по-настоящему расцвел только у нас: даже в нацистской Германии такого не было. Вероятно, потому, что тамошний тоталитаризм был тотальнее: СЛИШКОМ боялись.
У нас же даже в расцвете террора, в самые черные ежовские и бериевские годы, даже при позднем Сталине, ничего уже не стеснявшемся, анекдот процветал, служа главным (наряду с матом) всенародным утешением.
Рискну предположить — вслед за историософом М.Тартаковским, — что сталинизм со всеми его ужасами был все же родным, своим, вытекал из логики развития русской революции и русской же имперской идеи, как бы сегодняшние патриоты ни открещивались от большевизма; гитлеризм же был все-таки чужой, оккультный, средневековый, искусственный. Дурное фэнтези. Отсюда обилие анекдотов при Сталине — и относительное затишье при Гитлере.
А может, анекдот вообще русское национальное изобретение, ибо такое раздвоение сознания — очень наше: делать все как положено — и отслеживать со стороны, смеясь над этим.
Русский человек никогда не бывает вполне лоялен ни к одной идее: даже самый правоверный коммунист какой-то частью сознания иронизирует над своей правоверностью. Фанатиком может быть китаец, немец, еврей — но вот в русских, слава богу, отвратительная эта черта встречается куда реже: здравый смысл не перешибешь. «Русский мужик произносит имя Божие, почесывая себе кое-где», — замечал Белинский в письме Гоголю; это же касается не только Божьего имени, но и Марксова, и сталинского, и андроповского. И путинского.
Вечная ироническая дистанция
Иное дело, что анекдот — то есть главный способ народной рефлексии, стороннее самоироническое отслеживание, — возникает не только тогда, когда «смешно». В России всегда смешно. У нас такая политическая жизнь, что не надо особо напрягаться для сочинения хорошего анекдота. Надо лишь, чтобы власть при этом соблюдала видимость приличий.
