Андрей Марчуков - Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.
Глава IV
Малороссия в русской литературе и общественной мысли до Гоголя
Как бы то ни было, но первые десятилетия XIX века были временем невероятного увлечения российского общества Малороссией. «Здесь так занимает всех всё малороссийское», — с удивлением писал Гоголь матери вскоре по приезде в Петербург[100]. По словам дореволюционного историка литературы А. Н. Пыпина, в то время «малорусское чувствовалось как что-то родственное, а вместе и чужое, но любопытное по своей близкой оригинальности», что и поддерживало «бессознательный интерес к тому, что отличало жизнь малорусскую»[101].
Симптоматично, например, как высказывался поэт и литературный критик П. А. Вяземский о романе своего современника, известного писателя, малоросса по происхождению В. Т. Нарежного «Два Ивана, или Страсть к тяжбам» (1825 г.). Роман он оценивал высоко (не скрывая имевшихся в нём художественных изъянов) и особо подчёркивал новаторство автора. «Мне казалось, — писал Вяземский, — что наши нравы, что вообще наш народный быт не имеет или имеет мало оконечностей живописных, кои мог бы охватить наблюдатель для составления русского романа». Но, к счастью, Нарежный развеял эти опасения[102]. «Подлинно народными русскими» называл романы Нарежного (часть из которых основывалась на общероссийском, а часть — на местном малороссийском материале) и другой именитый журнальный критик Н. И. Надеждин (в обоих случаях выделено мной. — А. М.)[103]. И в то же время Вяземский говорит: «.правда, автор наш наблюдатель не совершенно русский, а малороссийский»[104]. Речь шла не об этническом происхождении Василия Трофимовича, а о материале романа, действие которого происходит в Малороссии. Вот так, и быт наш, и нравы наши, и романы народные русские, но всё же не совсем. По мере накопления знаний, разработки малороссийской темы этот образ становился всё менее «чужим» и всё более «родственным» и даже «своим».
Впрочем, при всей своей ясно различимой специфике малороссийское уже тогда понималось как часть русского. Ещё со второй половины XVIII века в репертуар придворных и аристократических хоровых капелл и хоров входят украинские песни. Этому во многом способствовали и вкусы их устроителей, среди которых было немало вельмож — малороссов, и приток в эти музыкальные коллективы малорусских кадров. Включается украинский песенный материал и в сборники русских песен (там были представлены как песни, имевшие литературное происхождение, так и народные, бытовавшие в городской и сельской среде). Таковы «Собрание русских простых песен с нотами (1776–1795 гг.)» Н. Ф. Трутовского, «Полное новое собрание российских песен» (1780 г.), составленное Н. И. Новиковым, «Собрание наилучших российских песен» Ф. Майера (1781 г.), песенники Н. А. Львова и И. Прача (1790, 1793 гг.), И. Д. Герстенберга и Ф. А. Дитмара. Присутствовали малороссийские песни в сборниках «Вечера» (1774 г.), «Живописец» (1795 г.). Например, в нотный журнал «Музыкальные увеселения» (1774 г.) были включены танец «Дергунец», песни «Як сказала матуся», «Ой, пид вишнею» (первая публикация данной песни)[105].
Причём украинские песни помещались либо в отдельном разделе, как, скажем, у Львова и Прача, либо просто вперемежку с великорусскими — как у Трутовского (кстати, малоросса) или Герстенберга и Дитмара. Последние, например, поясняли этот принцип тем, что малороссийские песни бытовали в русской городской среде. Биография того же Гоголя полна свидетельств, что малорусские песни с удовольствием слушали и исполняли многие его друзья и знакомые-великороссы. Симптоматично, что никакие другие народные песни (скажем, татарские, польские или грузинские) в «русские» не зачислялись.
Очень точно выразил тогдашнее отношение русского общества к малороссам и малороссийскому составитель первой малороссийской грамматики великоросс А. Павловский. Создание «Грамматики малороссийского наречия» (1818 г.) он объяснял желанием «положить на бумагу одну слабую тень исчезающего наречия сего близкого по соседству со мною народа, сих любезных моих соотчичей, сих от единыя со мною отрасли происходящих моих собратьев»[106]. Ближайшие соседи великороссов, соотечественники, единокровные братья — вот три ипостаси этого образа, которые воспринимались либо вот так, слитно, через запятую, либо в зависимости от обстоятельств, времени, личных мотивов говорящего и ещё целого ряда причин выступали вперёд какой-то одной своей стороной.
Малороссийская тематика активно разрабатывалась в русской художественной литературе и фольклористике, обсуждалась на страницах журналов ещё до появления украинских повестей Гоголя. В первые десятилетия XIX века «малоруссистика» была представлена несколькими течениями: собственно малорусским, великорусским, а также польским, и каждое из них искало в этой тематике что-то своё. Если малорусское и великорусское направления можно рассматривать как подвиды одного общего интеллектуально-эстетического течения, то польское увлечение Украиной стояло несколько особняком. И в территориальном плане, но главное, по своим побудительным мотивам и целям.
В отличие от малорусского и великорусского направлений, представленных в столицах, Слободской Украине и, в меньшей степени, в Малороссии, польское было локализовано в основном на Правобережье и Волыни, ещё не так давно бывших «Польшей», и где польский элемент почти безраздельно господствовал в сфере культуры и образования. Присоединяя этот край, российские власти понимали, что возвращают древние русские земли, и даже публично подчёркивали это. Так, на медали, отчеканенной после разделов Речи Посполитой, были выбиты слова «Отторженная возвратих».
Однако всё это нисколько не поколебало польское доминирование в крае: ни социально-экономическое, ни культурное. Наоборот, оно только усилилось, особенно в правление Александра I. В учреждениях и присутственных местах звучала польская речь, русский язык поляки изучать не спешили, и в душе вообще не признавали российскую власть «своей». И всё это происходило на фоне откровенно полонофильской политики властей, выражавшейся в том числе и в том, что побеждённая Польша, ещё вчера сражавшаяся против России под знамёнами Наполеона, получила от российского монарха права и свободы куда большие, чем имелись в самой России. Многим русским современникам — от Карамзина на консервативно-традиционалистском фланге общественного спектра и до декабристов на антисамодержавно-демократическом и националистическом[107] — такая ситуация казалась странной и унизительной. Они были удивлены столь благодушной и милостивой политикой по отношению к давнему и кровному врагу, считая, что надо заставлять поляков плясать «по дудке русской», а не самим подлаживаться под них[108].
На деле же подлаживаться чаще приходилось как раз русской стороне. И не только в землях, возвращённых по разделам. Начали поляки активно проникать и на Левобережье, где их до того не было уже почти полтора столетия. В частности, попечителем Харьковского учебного округа (в ведении которого находился и Харьковский университет) был назначен С. Потоцкий. Оказались поляки и в числе преподавателей этого университета. Польское присутствие стало сильно ощущаться и в Киеве. Так, дворянские сословные организации города практически полностью оказались в их руках, росло представительство и влияние поляков в образовательных учреждениях. Это польское «культурное наступление» на Киев даже заставило Гоголя резко воскликнуть: «Он наш (то есть малорусско-русский. — А. М.), он не их»[109]. На Правобережье же поляки чувствовали себя полновластными хозяевами: в их руках находился Виленский учебный округ, охватывавший восемь губерний, присоединённых к России в 1772–1795 годах. Подчинённые ему гимназии, Кременецкий лицей и Уманское базилианское (униатское) училище являлись проводниками польского культурного и политического влияния[110].
С конца XVIII века в польских дворянских кругах и интеллигенции господствовала идея-мечта о восстановлении независимой Речи Посполитой и реванша против тех, кому принадлежали её территории. По решению международного Венского конгресса (1814–1815 гг.) воссозданная Наполеоном польская государственность была вновь ликвидирована. Большая часть собственно польских земель с Варшавой отошла России. Впрочем, они существовали в виде Царства Польского, имевшего свою конституцию и широкую автономию. А вот на тех польских территориях, что пребывали в составе Австрии и Пруссии, ничего подобного не было. Однако своим главным врагом польские патриоты-националисты считали не Пруссию и Австрию, и не Великобританию, дирижировавшую Конгрессом, а именно Россию. Более того, восстановления Речи Посполитой они желали в границах 1772 года, рассматривая белорусские и малороссийские земли как свою историческую собственность.
