А. Андреев - Мир тропы. Очерки русской этнопсихологии
– Лучший способ отомстить другим – это убить себя,- сказал я Похане, ощущая, что голос мой изменился.- Наказать их всех самоубийством! Хлопнуть дверью и сбежать!
– И какое решение он принимает, раз осознал это?
– Он снова глядит на реку. Раз он снова глядит на реку… то есть в пространство настоящего Мира, получается… значит, он будет жить и драться за свою жизнь,- все в том же изменившемся состоянии произнес я одно из самых первых заклинаний, которому меня много лет учили на Тропе. Мне думалось о том, что Я еще много раз буду заново и заново понимать его смысл.
Течет речка по песочку.
Бережочек точит.
Молодой казак, молодой казак
Атамана просит!
Какое-то время я был точно в эйфории, но внезапно почувствовал чуть ли не тоску. Я прятал ее, сколько мог, но тут в избу вернулась откуда-то тетя Катя, и я не выдержал и спросил ее:
– Теть Кать, ну почему я такой тупой?!
Она только засмеялась и предложила покормить нас. В сущности, вопрос был обращен к Похане, и он это понял. Он движением руки отправил бабку и задумался.
– Это не ты тупой… Просто ты пока не различаешь видение и очевидности. Тебе говорили про очевидности?
Да, мне действительно очень много говорили про очевидности. Дядька чуть не неделю рассказывал мне про них, а Степаныч, проделывая всякие чародейские штуковины постоянно повторял, что я попадаюсь на очевидности. Степаныча я не понимал совсем, после Дядьки в моей голове осталась сложнейшая почти никак не связанная каша заумных понятий. Когда я его слушал, мне казалось, я все понимаю, но после вопроса Похани вдруг стало ясно, что я не хозяин этим знаниям. Я начал копаться в своей памяти, но дед остановил меня.
– Потом, потом сядешь и повспоминаешь. А сейчас, значит, пора пощупать самому,- сказал он и начал освобождать комнату для борьбы.- Вставай, вставай в любки!
Любки, на любки – чисто Владимирское обозначение русского кулачного боя. Любая драка может идти "на любки", то есть не на смерть. Но то, чем владел Поханя, было вполне самостоятельным видом этого боя, возможно, с довольно древними корнями. Во всяком случае, его самого учили деды. Мы с ним частенько занимались любками прямо в этой горнице, поэтому я поднялся и встал напротив него.
– Давай, борись,- велел он.
Я начал осторожно приближаться. С ним я не рисковал действовать напропалую.
– Да ну! Чего ты ходишь?! Борись давай как следует – я не буду ничего делать. Ну, не расшибай только сильно, если бросишь.
Я понял, что он просто хочет что-то показать, и осмелел. Стараясь быть поточнее, я подобрался к нему и сделал захват правой за его левую руку поближе к плечу, как бы для броска через бедро. Точнее, мне показалось, что сделал, потому что, хоть он и не убрал свою руку, но моя словно провалилась сквозь пустоту и я повалился назад.
– Да не бойся, не бойся, хватай сильнее!- подбодрил меня Поханя.
Не понимая, как же это я так оконфузился, я вскочил на ноги и сделал захват левой за его правую, а правой за шею и упал сквозь все ту же пустоту вперед, едва успев подставить руки, так что даже отбил ладони об пол. Тут уж я понял, что что-то не так, и начал действовать с предельной осторожностью, но быстрее. И при каждом входе в захват оказывался в пустоте, которая хлестко била меня об пол. С какого-то момента я уже не надеялся провести бросок и бился лишь за то, чтобы не упасть, устоять на ногах. Мне все казалось, что теперь я понял и у меня получится. Но не получилось раз двадцать, если не больше. При этом сам Поханя даже не делал попыток меня не то, что бросить, даже подтолкнуть слегка. Он только смеялся, а потом начал спрашивать:
– Понял? Ну, понял? Видишь ее? Нет? Да?
"Ее" я не видел, но какое-то понимание у меня начало появляться. Наконец я не выдержал и спросил его:
– Да кого видеть-то?
Тогда он отодвинулся от меня и показал на свою грудь, даже постучал по ней:
– Смотри! Плотная штука? Я кивнул.
– Потрогай!
Я потрогал, даже постучал по ней кулаком.
– Очевидно?
– Очевидно.
– А я тебе говорю, что это пустота! – Как?
– Так! Это и есть основная западня, в которую нас ловит мышление. Очевидность – это только человеческое мнение, а не закон! Не закон природы! Это твое личное право – верить в нее или не верить. Вот ты веришь, что тело плотное,- он еще раз постучал по груди,- и ты плотный. А я не верю! Я просто вижу пустоту – и я пустой! Я – пустота! Ну-ка возьми меня!- и он опять начал двигаться вокруг меня, и его тело исчезало, точно тая, из моих рук. В любках эта работа называется пустеньем, но говорить о ней надо особо.
В тот раз, вернувшись от Похани домой, я действительно долго просидел, вспоминая все, что мне говорили про очевидности.
ДЯДЬКА
Когда-то в детстве я слышал, как моя бабушка пела песню про "Девку-семилетку". Я вспомнил об этом только очень много лет спустя, когда ее спели однажды Дядька и его жена тетя Нюра. Пели они ее не совсем так, как звучала она у меня в памяти, а сейчас на Тропе ее поют тоже по-другому. Очевидно, песня бытовала очень широко, почему и известно так много разночтений. Чтобы было понятно, о чем речь, я приведу текст, близкий к тому, что пели они. Для начала разговора я воспользуюсь самым кратким из найденных мною вариантов. Это из собрания Шейна "Великорус в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказках, легендах и т.п.":
Как по мосту, по мосточку
Шла девка семилетка,
За девушкой сын купецкой:
"Постой, девка семилетка,
Загадаю три загадки,
Изволь девка отгадати:
А что ростет без кореньев?
А что цветет без алаго цвету?
А что шумит без буйнаго ветру?
– Растет камень без кореньев,
Шумит вода без буйна ветру,
Цветет сосна без алаго цвету
[8, с. 213, № 813].
– Это, наверное, самая старая песня, которую я помню,- сказал я, вспоминая бабушку, когда песня отзвучала. Дядька не упустил возможности "запрячь меня в работу" и тут же спросил:
– А о чем она?
– О деревенской жизни, наверное…- не очень уверенно ответил я.
С этого и начался разговор об очевидностях.
Для полноты понимания мне придется добавить к песне недостающие в этом варианте куски. У того же Шейна другая запись заканчивается словами:
"Отгадала ты, девица, отгадала,
Уж и быть за мною, быть моей женою".
Этот вариант записан Афанасьевым, и открывает в сборнике Шейна раздел "Песни-загадки", вероятно, из-за своей эпичности, а значит, вероятной древности. Есть смысл привести его [8, с. 213, № 812]:
"Загадать ли тебе, девица, шесть загадок?"
– Отгадаю, сын купеческий, хоть десяток.
"Уж и что это, девица, краше лета?
Уж и что это, девица, выше леса?
Уж и что это, девица, чаще рощи?
Уж и что это, девица, без коренья?
Уж и что это, девица, без умолку?
Уж и что это, девица, без ответу?"
– Краше лета, сын купеческий, красно солнце,
Выше леса, сын купеческий, светел месяц,
Чаще рощи, сын купеческий, часты звезды,
Без коренья, сын купеческий, крупен жемчуг,
Без умолку, сын купеческий, течет речка,
Без ответу, сын купеческий, судьба Божья.
Что сразу бросается в глаза – это стилистическое и смысловое сходство с духовными стихами и "Голубиной книгой". Я бы уточнил это мое ощущение словами составителей сборника русских народных духовных стихов XI-XIX веков "Голубиная книга" Солощенко и Прокощина: "Многие из "первообразов" древних духовных стихов наверняка не сохранились. Традиция отбирала и шлифовала лишь то, что в любых условиях жизни отвечало не всегда осознаваемой потребности в вечных ценностях" [9].
Как проговорит Володемир князь,
Володемир князь Володемрович:
"Ино ой же еси, сударь,
"Перемудрый царь Давыд Евсеевич!
"Ты скажи-ка-ся нам, проповедывай:
"Отчего зачался у нас белый свет,
"Отчего зачалось солнце красное,
"Отчего зачался светел месяц,
"Отчего зачались зори ясныя,
"Отчего зачались звезды частыя,
"Отчего зачались дожди сильные,
"Отчего зачались ветры буйные?"
Я привожу этот отрывок из Бессоновских "Калек перехожих" по книге Федотова "Стихи духовные" [10].
По сути, сопоставляя народные песни с духовными стихами, я хочу лишь подчеркнуть не такую уж новую для науки мысль – выплеснувшийся в духовных стихах поиск ответов на Вечные вопросы об устройстве мира имел свою предысторию в дохристианской народной культуре. Основой духовных стихов послужили так называемые апокрифы – "отреченные книги1' первых веков христианства на Руси. Вот что пишет о них историк Клибанов: "Апокрифы сами суть продукт преломления христианства через призму "языческого" мировоззрения". В них – "так называемое "двоеверие", оно же "бытовое" христианство, восточное и западное, представляющее собой переработку христианства в духе народного миропонимания" [11].
