Александр Орлов - Героическая тема в русском фольклоре
Ранее наука полностью игнорировала историческое и патриотическое содержание былины. Главным вопросом считался вопрос о времени ее сложения. Орест Миллер основное внимание обратил на стреляние Добрыни из тяжелого лука. Такое стреляние имеется в древнеиндийском эпосе (Гариванза, Магабгарата, Рамаяна), в эпосе античном (Одиссея), из чего Ор. Миллер заключает об индоевропейской древности этого мотива (Ор. Миллер. Ук. соч., с. 503–520). Марков (Этногр. обозр., 1904, с. 53–59) отождествлял Василия Казимировича нашей былины с летописным новгородским воеводой Василием Казимиром, упоминаемым в летописях под 1471–1481 гг. Он был сторонником новгородского сепаратизма и вел двурушническую политику по отношению к Москве. О нем известно, что он возил дары великому князю московскому Ивану III от Новгорода. Эти поездки с «данью» будто бы и положили, по мнению Маркова, начало былине, в которой русский герой отвозит дань Батыю. Таким образом, Иван III, при котором татарскому игу был нанесен решительный удар, в народном эпосе будто бы превратился в Батыя. Ошибочность точки зрения Маркова была ясна Всев. Миллеру, хотя Миллер и не понимал всей чудовищности ее. Он пишет: «Перелицовка Московского великого князя в татарского царя Батыя мне представляется маловероятной». Всев. Миллер правильно определил, что основным героем былины является не Василий Казимирович, а Добрыня. Так как былина воспевает освобождение от татарского ига, Всев. Миллер полагает, что она сложилась после княжения Ивана III. Он допускает, что Владимир этой былины — Иван Грозный. Наличность новгородского имени — Василия Казимирова, по мнению Всев. Миллера, указывает на новгородский район сложения этой былины (Очерки, II, с. 186–210).
К стр. 600. Некоторые позднейшие былины об отражении татарщиныМожно предполагать, что число песен об отражении татар было больше, чем мы знаем. Сохранились только те песни, которые в идейном отношении наиболее значительны и в художественном наиболее удачны. Наряду с многочисленными и неоднократно записанными песнями имеется некоторое число менее удачных, но все же весьма интересных и показательных песен, имеющихся лишь в единичных записях. Сейчас не всегда можно решить, какие из них относятся к временам татарщины и какие создались позднее. Некоторые из таких песен представляют собой переработку или развитие отдельных эпизодов из классических песен, другие, несомненно, сами весьма древнего происхождения, но по тем или иным причинам не удержались в большом количестве, а дошли лишь в отрывках и имеются в единичных записях.
Данила Игнатьевич и его сын. Данила Игнатьевич на старости уходит в монастырь и вместо себя выставляет своего 12-летнего сына Михаила. Владимир недоволен. Враги не должны знать, что «на Руси богатыри во старости постригаются». На Киев наступает Кудреванко (Калин) с татарами или другие враги. Михаил отправляется на бой, но предварительно заезжает в монастырь к своему старому отцу. Отец призывает его не давать своему сердцу воли и быть осторожным. Михаил забывает о завете отца; он вместе с конем падает в выкопанную татарами яму и попадает в плен, но не сдается и продолжает биться. Конь без седока прибегает в монастырь. Могучий старик бросается на татар. В пылу боя он принимает сына за татарина, но сын называет себя, и боя между отцом и сыном не происходит. Владимир на пиру богато награждает Михаила (См. Кир. III, 39, 41; Рыбн. II. 104; Гильф. 192; Марк. 12, 76; Сок. Белоз. 6; Григ. II, 19, 46, 77, 81, III, 343, 385; Онч. 72, 96; Тих. и Милл. 21, VI, с. 61–67; Милл. 43, 44. 45, 46; Крюк, I, 36, 37). Древнейшим мы должны признать мотив замены старика-отца молодым сыном. Этот мотив был притянут к былинам об отражении татар. Некоторые эпизоды (наступление татар, герой в плену и др.) переносятся почти дословно из былин о Калине. Былина не содержит антагонизма между богатырями и Владимиром. Связь этой былины с циклом былин о Калине рассмотрена в работе В. И. Чичерова «Об этапах развития русского исторического эпоса» (см. Историко-литературный сборник, 1947, с. 3–60).
Алеша Попович и Илья Муромец. Алеша из Ростова отправляется в Киев. Не доезжая до города, он видит, что Киев осажден «неверной ордой». Алеша со своей дружиной напускается на врагов и сметает их. Он мечтает, что слава о нем дойдет до Ильи Муромца: этой славой он дорожит. В Киеве Владимир его расспрашивает, но не зовет Алешу за почестен стол. Алеша уезжает из Киева обратно в Ростов. Слава об Алеше действительно доходит до старого Ильи. Илья едет в Киев и заставляет Владимира вернуть Алешу в Киев и устроить в его честь пир. Владимир это делает и вместе с Апраксой принимает и чествует Алешу. Песня эта известна только в одной записи (Тих. и Милл. 31). Она представляет собой переделку былины «Алеша и Тугарин». Здесь тот же выезд, то же распутье и камень на нем. Но вместо того, чтобы заставить Алешу совершить подвиг змееборства, певец заставляет его совершить более высокий и важный подвиг — подвиг освобождения Киева от татар. Былина явно вызвана стремлением возвысить образ Алеши.
Братья Дородовичи (Королевичи из Крякова). Михаил Дородович видит в поле шатер и входит в него. В шатре лежит тяжело раненный молодец. Молодец рассказывает о том, как порвалась тетива его лука, расшаталось копье, сломалась сабля. Михайло смотрит в подзорную трубу и видит несметное количество татар. Он бросается на татар и прибивает всех до единого. Михаил возвращается к шатру и выспрашивает раненого об отце-матери, чтобы отвезти им поклон. В раненом он узнает старшего брата Федора. Федор умирает от ран. Михаил предает его тело земле и привозит родителям поклон (Аст. II, с. 772; Гильф. 247, 252 и др.). Широкого наступления татар на русскую землю в этой былине нет; центр тяжести ее — в узнавании братьев. Этим определяется балладный характер этой былины.
Алеша и Добрыня. Алеша с Добрыней ночуют в шатре. Проезжает татарин. Добрыня не будит Алешу, а выезжает против татарина один. Но татарин его одолевает и убивает. Утром Алеша видит коня Добрыни без седока. Алеша разыскивает татарина и одолевает его, а Добрыню оживляет при помощи живой и мертвой воды от пролетающего мимо ворона. Добрыня на всю жизнь обещает Алеше благодарность (Марк. 63. См. также Крюкова, I, 31; Марк и Богосл. I, 6). Такого рода песни, в которых богатыри встречают не войско, а отдельных бродящих татар, несомненно историчны и отражают своего рода партизанскую борьбу против насильников.
Татарский полон. Песен, в которых девушка оказывается в татарском плену, чрезвычайно много, но они относятся не к области эпоса, а к области лирической песни и баллады, и здесь не могут быть рассмотрены.
К стр. 609. Микула и ВольгаНекоторые исследователи главное внимание уделяли не Микуле, а Вольге. Ор. Миллер, рассматривая Вольгу как божество охоты, видит в Микуле не реального пахаря, а божество земледелия (Илья Муром., с. 188 и сл.). А. В. Марков видел в нем не языческое божество, а христианского святого — Николая или Миколу (Микола Угодник и святой Николай. СПб., 1892). Всев. Миллер отказывается рассматривать фабулу, а ограничивается вопросом о месте сложения этой былины. Он считает ее новгородской (Очерки, I, с. 166–186). В более поздней работе Всев. Миллер искал происхождение сюжета на Востоке. Он находит источник его в «Александрии», подвергшейся обработке в поэме Низами «Счастье Искандера». Здесь Искандер встречается с прекрасным юношей, пашущим землю. Искандер зовет его с собой, но юноша отказывается. (Очерки, I, с. 443 и сл.). В советское время образ Микулы часто также толковался неправильно. (См. Б. М. Соколов. Русский фольклор. Вып. 1, 1931, с. 35. Здесь Микула рассматривается как кулак). В академическом издании «Русское народное поэтическое творчество» Микула и Вольга рассматриваются не как антагонисты, а как союзники. «Вольга Всеславьевич действует в союзе с Микулой Селяниновичем» (РНПТ, I, с. 202). Былина о Микуле рисует «представителя народа на службе у князя» (там же, с. 189), «Вольга с Микулой благополучно собирают „получку“, и Вольга награждает Микулу» (с. 199). <…>.
К стр. 627. СухманЛитература, посвященная этой былине, показывает обычную картину поисков в ложном направлении. Искали прежде всего «источники» и видели их либо в литературных произведениях, которым былина будто бы подражала, либо в исторических событиях, искаженно представленных в былине. Орест Миллер определил позднее происхождение этой былины по боярской вотчинно-поместной обстановке, окружающей Владимира. Владимира он сближает с Грозным, видя в нем черты самодурства (Илья Муром., с. 617–619). Халанский (Великорусск. былины, с. 50–57) сопоставляет былину о Сухмане с летописным рассказом о смерти Демьяна Куденевича, который один совершал чудеса храбрости в борьбе с половцами под Переяславлем, но был убит в бою и оплакан князем и народом. Халанский предполагает общий источник для обоих памятников. На самом деле этот рассказ представляет собой совершенно другой сюжет. Демьян Куденевич не кончает самоубийством и не имеет никаких причин для этого. На несостоятельность взглядов Халанского впервые указал П. В. Владимиров (Введ. в ист. русск. литер. Киев, 1896, с. 228–229). К мнению Халанского примкнула А. С. Якуб (К былине о Сухмане. Этногр. обозр., 1904, № 1, с. 43–67). Все, что не совпадает с летописным рассказом, автор считает общеэпическими местами и «позднейшими наслоениями». Эту же точку зрения поддержал П. П. Миндалев, сблизивший летописную повесть о Демьяне Куденевиче и былину о Сухмане с повестью о Меркурии Смоленском (Повесть о Меркурии Смоленском и былевой эпос. Казань, 1913. Отт. из сборника статей, посвященного Д. А. Корсакову). С. Шамбинаго (Исторические переживания в старинах о Сухмане. Сборн., посвященный В. О. Ключевскому. М., 1909, с. 503–516) полностью отрицает теорию Халанского и Якуб. Шамбинаго возводит сибирскую редакцию (представленную одной записью) к литературному источнику, а именно к циклу повестей о Мамаевом побоище, героем которых является Дмитрий Донской. В основе же всех остальных вариантов лежит мотив опалы на победителя. Шамбинаго сближает Сухмана с историческим победителем крымских татар Михаилом Воротынским, который был сожжен Грозным по подозрению в измене. С нашей точки зрения сибирский вариант — вариант дефектный: в нем отсутствует основной конфликт — конфликт между князем и героем. Сухман этой былины нисколько не походит на Дмитрия Донского. Каким образом этот же Дмитрий Донской в других вариантах, по Шамбинаго, оказывается Михаилом Воротынским, остается неясным. Теорию Шамбинаго, утверждавшего связь былины с повестями о Мамаевом побоище, поддержал Борис Соколов (Непра-река в русском эпосе. Изв. ОРЯС, т. XVII, кн. 3), обосновав ее приведением некоторых текстуальных совпадений (разлив реки и др.). Однако эти совпадения доказывают обратное: они проникли из эпоса в литературу, а не наоборот, так как народное содержание повести требовало и народного стиля. Всев. Миллер в отчестве Сухмана «Довмонтьевич» видит следы воспоминаний о псковском князе-герое XIII века Доманте. В остальном же он примыкает к мнению тех, кто относил эту былину к эпохе Грозного (Очерки, III, с. 159–173).
