Александр Жабинский - Другая история литературы. От самого начала до наших дней
Вот таковы, если верить историкам, были цари в Индии, когда в Европе жили еще пещерные люди! За исключением «желтого зонта», который тут вставлен совершенно некстати (так как дело происходит не в Китае), все это описание слово за слово могло бы быть отнесено к событиям в любой стране в устах поэта хоть XVI, хоть XVIII века нашей эры в Европе. А впрочем, возьмите да и сравните с «Королем Лиром» Шекспира.
А теперь посмотрим один образчик действительно индийского эпоса, и мы увидим огромную разницу с «Рамаяной» в стиле и конструкции. Причем и в этом случае о «древности» судить невозможно.
«СУНДАС И УПАСУНДАС»:
Ты послушай со вниманием
Эту повесть, что скажу тебе.
…
В роде доблестных асурасов[105]
Был один – Асур по имени.
Он между вождями Дайтиев[106]
Своей силой и отвагою
Так блистал, как солнце яркое,
И два сына родились у него —
Такие же богатыри крепкие,
Сунд и Упасунд, по имени.
Груб и жесток был нрав их,
Сердца их были железные.
Но думою одной сопряженные,
Всегда заодно друг с другом действуя,
Два эти суровые Дайтия,
На единый миг не расставалися.
Радость и горе были у них общие,
Друг без друга и не ели они,
Друг без друга не ходили никуда,
Лишь угодное друг другу делали
И говорили друг другу – угодное.
Мысля заодно, поступая заодно,
Оба сделавшись существом одним,
Они выросли, великие богатыри,
И единою думою дело задумали:
Все три мира завоевать захотели они,
Землю, и воздух, и небо самое.
А чтобы власть получить для этого,
Они к горе Виндгьях пошли
И свершили там покаянья страшные.
Лишь воздух да ветер служили им пищею,
И на кончиках пальцев, как камни недвижные,
Стояли они, подняв руки вверх,
Не вращая глаз, много времени…
Их жар бесконечный горел до того
Что гора Виндгьях накалилась им
И проникнул огонь ей в каменные кости,
И дым покатился столбом к небесам,
И страшно и чудно зарделась гора.[107]
И Праотец мира к ассурам великим
На гору Виндгьях низошел,[108]
Почтил их вопросом: «Чего вы хотите?»
А Сунд с Упасундом, суровые братья,
Предстали пред богом, сложив свои руки,
И так говорили великому богу:
– Если нашим покаяньем
Был отец миров доволен,
То пред нами да не будет
Сокровенных тайн волшебства,
И оружие врагов всех
Об наш щит да сокрушится…
Пусть все твари нас страшатся,
Мы же кроме себя только
Никого не убоимся.
– Что желали, что сказали,
То даю, – ответил Брама.[109] —
Лишь по вашему ж желанью,
Не иначе, вы умрете.
Благодать принявши Брамы,
Вожди дайтьев, братья оба,
Возвратилися в дом отчий.
И весь город славных дайтьев
Утопал в увеселеньях.
В наслаждениях бессменных
В упоении год целый
Был не год, а день единый.
…
Приступив к завоеванию,
Что ни есть, земли всей твердыя,
Они созвали дружины все
И такую речь суровую
Ополчениям своим молвили:
– Все цари – дарами щедрыми
А брамины – совершением
Жертв своих преумножают здесь
Крепость, блеск богов и счастье их.
Их молитвами смиренными
Расцветает слава божия.
А ассуры всем враги они,
Значит нам единодушно всем
За работу взяться надобно,
Умерщвлять их всюду надо нам,
Где лишь только мы ни встретим их.
Затем идет явный сбой ритма повествования:
Так на восточном берегу моря великого
Два богатыря говорили своим войскам
Слова эти страшные,
И жестокосердных помыслов преисполненные,
Они разошлись на все стороны, по всей
Что ни есть, твердой земле.
И везде дваждырожденных[110]
И богам творящих жертвы,
Умерщвив насильственной смертью,
Подвигалися все дальше.
По обителям отшельников,
Просветленных созерцанием,
Рати дайтиев надменные,
Сам огонь жертвопылающий
Побросали в воду с яростью…
Обнаружив, какое зло творят братья, Всевышний собрал что-то вроде пленума с президиумом из богов и премудрых и, выслушав мнения делегатов, решил остановить Сунда и Упасунда, перессорив их между собой (ибо только по собственной воле они могут умереть). Он создал специальную женщину-красавицу с одной функцией: влюбить в себя братьев, и назвал ее Тилеттамой.
…А в то время Тилеттама,
Проходя в лесу дремучем,
Рвет цветы. Наряд прельщения
Покрывает ее члены,
Словно радуга, спустившись,
Эти члены обхватила,
Словно всю ее одело
Легкое зари сияние,
За которым видно солнце.
Она рвет цветы, идя вдоль
По потоку, незаметно
За цветочками следит все.
И пришла она в то место
Где сидели асурасы.
А они, упоенные питьем благородным,
Вдруг увидели эту женщину с чудной поступью, —
Запылали страстью к ней очи богатырские
И сердца их стеснилися тоской несказанною.
Воспрянувши с мест и оставив свои престолы,
Оба побежали туда, где стояла дивная,
Оба к ней любовью загорелись неистовой,
Оба обладать ею желали одинаково.
Ее правую руку схватил тогда Сундас,
Упасундас ухватил за левую руку.
И своим могуществом собственным упоенные,
В чаду от богатства, от камней дорогих,
В чаду от питья разжигающего,
Друг на друга они брови наморщили.
– Мне невеста, тебе – невестка! – говорит Сундас.
– Мне невеста, тебе – невестка! – говорит Упасундас.
– Не твоя!
– Нет, моя!
Ярость дикая
Вдруг вошла в них, и овладела ими.
От упоенных красотой ее
Удалилась дружба и приязнь.
И тот и другой схватили по палице страшной,
И любовью к ней помраченные,
Палицами сраженные, на землю оба упали они
С членами, обагренными кровию,
Словно с неба упали солнца два.
После этого все их красавицы
Разбежались, а дружины дайтиев
Все под землю в тартарары пошли,
Пораженные исступлением и ужасом.
А Великий Отец после этого
Вместе с богами и с премудрыми
Вниз сошел, с душой пресветлою
Чтобы возвеличить достойно Тилеттаму.
И спросил ее Всевозвышенный:
– Какой благодати желаешь ты?
И выбрала она в благодать себе —
Миры, озаренные светом могущественным,
Непогасающие чистотой и красотой своей.
И благодать ту отдавая ей,
Сказал ласково Праотец так:
– По мирам, по которым солнце расхаживает,
Ты расхаживать будешь, возвышенная,
И не быть тому во всех мирах,
Кто на тебя, сияньем огражденную
В любое время смотреть бы мог.
И эту благодать отдавши ей,
Праотец великий всех миров
Возвратил над ними Индры власть
И улетел Всевозвышенный снова в царство Брамы-Слова.
Сразу после того, как поэма стала известной в Европе, было отмечено, что этот индусский миф напоминает греческое классическое сказание о восстании титанов, то есть шести гигантских сыновей Неба и Земли (по-гречески Урана и Геи), против бога Отца (Зевса).
Посмотрим теперь и на древнейший текст Междуречья. Ритуальная «Любовная песня» датируется специалистами концом третьего тысячелетия до н. э., оснований для чего, кроме хронологии Скалигера, тоже нет. Это разговор молодого человека с Иннанной Нинегаллой:
Девушка, не заводи ссоры!
Иннанна, обменяемся речами достойно!
Иннанна, не заводи ссоры!
Нинегалла, посоветуемся достойно!
Мой отец твоего не хуже!
Иннанна, обменяемся речами достойно!
Моя мать твоей не хуже!
Нинегалла, посоветуемся достойно!
…
Речи, что сказаны, – речи желанья!
С ссорою в сердце вошло желанье!
Голова Саргона Древнего из Ниневии. XXIII век до н. э., линия № 3 «старовавилонской» волны.
Синусоида позволяет датировать этот текст несколькими веками от VIII до XII. К концу этого же периода относится самое знаменитое произведение «Древней Месопотамии» – «Поэма о Гильгамеше», о которой А. И. Немировский пишет:
«Перед нами – выдающийся памятник мировой литературы. Уже в первых его строках мы сталкиваемся с литературным приемом, впоследствии использованным Гомером в поэмах «Илиада» и «Одиссея»: общая характеристика героя до рассказа о его подвигах, содержания поэмы и ее идеи. Так же как и в гомеровских поэмах, в «Поэме о Гильгамеше» действие развертывается в двух сферах: в земной, где живут, сражаются и гибнут герои, и в небесной, где боги наблюдают за ними и решают их судьбу. Автор вавилонской поэмы выдвинул на передний план и разработал тему, которой не избежал ни один из классиков современных национальных литератур: смысл человеческой жизни, имеющей один исход – смерть. Все герои мировой литературы, совершая свои подвиги, одерживают если не физическую, то моральную победу над смертью, обеспечивая бессмертие своему роду, городу, народу.
Гильгамеш – первый из этих героев не только по времени, но по гуманистической мотивировке поставленной им перед собой цели. Он совершает немыслимое путешествие в страну, откуда нет возврата, в подземный мир ради своего побратима и друга Энкиду. В союзе Гильгамеша и Энкиду впервые выражена идея, которая впоследствии будет без конца разрабатываться поэтами и философами, – идея противоположности естественного состояния человечества и прогресса. Гильгамеш – человек городской цивилизации, уже в самые ранние эпохи враждебной миру природы. Гильгамеш испорчен преимуществами своего происхождения (на две трети бог и на одну треть человек), своей властью, дающей ему возможность осуществлять произвол над подданными. Энкиду – дитя природы, естественный человек, не знающий ни благ, ни зла цивилизации. В схватке между Гильгамешем и Энкиду нет победителя (герои равны физической силой), но Энкиду одерживает моральную победу над Гильгамешем. Он уводит его из города в степь, выпрямляет характер, очищает душу».
