Фелипе Фернандес-Арместо - Цивилизации
Проницательные современники считали капитана Смита Мюнхгаузеном — фантастом, который создал себе репутацию обманом и писал романтические книги, где восхвалял себя и расписывал свои приключения. Когда прочитаешь его собственные рассказы о том, какую сексуальную энергию он проявил в гареме турецкого султана, ни за что не поверишь его утверждениям, будто Покахонтас его любила. Его рассказы вызвали появление нескольких сатирических поэм о «не знающе себе равных в доблести капитане Джоне», который —
Как чума, сражает оба пола,
Ибо ранит не только дам, но и рыцарей:
В юности он был так гладок лицом,
Что королева земли Нет думала, что он
Искусснейший брадобрей из Польши,
И он поистине был не любим богами,
Ибо оставил ее так нелюбезно…
Короче, трубы славы воспевают его деяния,
Хотя свинопас на его месте был бы более уместен[1083].
За время пребывания в плену у индейцев Поухатана Смит, как утверждалось, «так очаровал эти бедные души… демонстрируя им круглую форму земли, ход луны и звезд, причину смены дня и ночи, огромные размеры морей… что они сочли его пророком»[1084]. Кое-что в этом рассказе, возможно, правда (хотя он подозрительно напоминает утверждения о себе Колумба). При первой своей встрече с английскими захватчиками индейцы Виргинии действительно были изумлены астрономическими приборами: но автопортрет проницательного героя, силой интеллекта побеждающего врагов, очень древний литературный прием, который следует воспринимать со здоровым скептицизмом. Это часть легенды, которую сочинил о себе сам Смит. То, что он выделился среди первых виргинцев, свидетельствует только о том, как жалок был состав первой партии переселенцев. В совет его выбрали, потому что он один из немногих побывал на военной службе, наемником в Турции, и потому имел хоть какой-то нужный опыт.
Когда он пострадал при несчастном случае и был вынужден вернуться в Англию, колонисты обрадовались. «Дикари тоже поняли, что Смит уехал, восстали, уничтожали все и убивали всех встреченных»[1085]. Колония лишилась всего: безопасности, работы, еды.
Теперь нам всем не хватает капитана Смита, и даже самые большие его недоброжелатели сожалеют об утрате. Теперь мы не получаем от дикарей ни кукурузы, ни продовольствия, ни дани, одни только смертельные раны, нанесенные дубинками и стрелами. Что касается наших свиней, кур, коз, овец, лошадей и прочих животных, их пожирают наши командиры и офицеры; нам же достаются лишь жалкие объедки. Мечи, стрелы и многие вещи мы продаем варварам, чьи пальцы перепачканы нашей кровью: из-за жестокости местных жителей, несдержанности нашего губернатора и утраты наших кораблей через шесть месяцев из пятисот человек осталось не более шестидесяти бедняг. Невозможно описать, что мы вытерпели, но виноваты только мы сами, отсутствие у нас предусмотрительности, трудолюбия и управления, а не недостатки и бедность местности, как обычно полагают.
Новые поселенцы, приплывшие из Англии в мае 1610 года, увидели сломанные палисадники, раскрытые двери, снятые с петель ворота и пустые дома (обитатели которых умерли), разграбленные и сожженные… Если наши люди выходили за пределы блокгауза, их убивали индейцы; а внутри свирепствовали голод и болезни[1086].
Правление Смита было лишь временным средством. Подлинным спасителем колонии стал предприимчивый заядлый курильщик по имени Джон Рольф. Недовольный табаком, который курили виргинские индейцы, он в 1611 году додумался до доставки с Карибского моря семян испанского табака. Его идея сработала. В 1617 году было собрано двадцать тысяч фунтов табака. В 1622 году, как сообщалось, «все лето ничего не делали, только оборонялись и сажали табак, который здесь ходит как серебро, и многие, собирая и высушивая его, богатеют, но многие остаются бедными»[1087]. В этом году, несмотря на возобновление войны с индейцами, было выращено шестьдесят тысяч фунтов[1088]. В 1627 году Виргиния произвела полмиллиона фунтов табаку, а в 1669 — пятнадцать миллионов.
Табак сделал колонию жизнеспособной, но климат по-прежнему убивал приехавших сюда англичан: из пятнадцати тысяч человек, приплывших в Виргинию с 1607 по 1622 год, выжило всего две тысячи. Число индейцев уменьшалось из-за войн с колонистами и распространения незнакомых болезней, завезенных из Европы. В конечном счете оказалось, что рабочую силу может обеспечить только ввоз черных рабов. В колонии еще до упоминания о первом корабле, доставившем негров в 1619 году, были чернокожие: голландский военный «продал нам двадцать черномазых». В следующие несколько десятилетий в списках белых слуг и наряду с такими списками в документах колонии упоминаются и черные рабы, обычно без имени и даже без даты прибытия: эти упущения очень важны, потому что позволяют отличить от рабов слуг, у которых существовал определенный срок службы, определявшийся размером долга. До 1660-х годов число рабов оставалось небольшим, потому что постоянно прибывали бедняки-мигранты из Англии, которые могли выполнять ту же работу и стоили примерно вдвое дешевле африканского раба. Однако и использовать белых бедняков оказалось дорого — среди вновь прибывших был очень высок уровень смертности: вместо двух рабов приходилось нанимать четверых белых. С 1650 до 1674 год прибыло сорок пять тысяч работников. К этому времени здесь было, вероятно, не больше трех тысяч черных рабов. Однако позже соотношение начало быстро меняться на противоположное[1089].
Скоро определенную роль в виргинском обществе начали играть свободные черные, но обычно это были освобожденные рабы, а не слуги, отработавшие свой долг. «Антонио Нигро», проданный как раб в 1621 году, в 1650 превратился в свободного человека Энтони Джонсона, у него была черная жена, собственные рабы и двести пятьдесят акров земли. Фрэнсис Пэйн купил ему свободу за 1650 фунтов табака[1090]. Другие черные не принимали свободу от белых, они убегали в леса и создали там мини-Африку. В 1672 году банда таких маронов[1091] вызвала такой страх, что белым по закону разрешено было охотиться на них и убивать без предупреждения; это даже поощрялось. В 1676 году колонию сотрясали восстание белых фермеров-бедняков и страх перед мятежом негров, которые могли заключить в союз с голландцами. В 1691 году черный партизан по имени Минго возглавлял целый отряд, охотившийся за едой и оружием[1092].
Мир, созданный рабамиКак следствие, отдельные части Виргинии больше напоминали «новую Африку», чем «новую Европу». Но в Новом Свете в целом атлантическая цивилизация, постепенно оформившаяся в XVIII веке, была подлинно, распознаваемо атлантической — перемещенной через океан с африканского берега в той же степени, что и с европейского. Это была уже не просто европейская — атлантическая цивилизация, потому что, хотя и родилась в Европе, большая часть составлявших ее людей — человеческий фактор цивилизации — пришла из Африки.
Юг Виргинии, как и южная часть Бразилии, был преимущественно миром черных и в начале XVIII века воспринималась как «вторая Гвинея»[1093]. Другие общие особенности виргинского образца также повторялись на большей части атлантического побережья Америки, в том числе на островах Карибского моря и в южных районах бразильской Сьерра-ду-Мар: новые виды растений, рассчитанных на широкомасштабный экспорт, система плантаций; следствием везде был расчет на черных рабов. Количественное преобладание черных среди заатлантических колонистов было подавляющим: в среднем свыше семидесяти процентов мигрантов, перевезенных между 1520 и 1820 годами, были черными[1094]. Из всех массовых миграций, происходивших в период развития океанских коммуникаций, самым массовым стало переселение из Африки в Америку. Более того, на всем атлантическом побережье Америки культура, завезенная африканцами, оставалась африканской, и присутствие европейских хозяев или соседей лишь незначительно влияло на нее, если влияло вообще[1095].
В этот период большинство рабских общин Америки не воспроизводились естественным путем по причинам, которые нам еще не совсем ясны, но в их числе явно было и бесчеловечное обращение, какому подвергались рабы. Англиканский священник Морган Годвин, «защитник негров», осуждал крайности, свидетелем которых был в 1660-е и 1670-е годы в Виргинии и на Барбадосе: плантаторы видели в неграх вьючных животных; они противились крещению рабов, потому что по обычаю рабов-христиан полагалось через пять лет освобождать[1096]; они держали рабов голодными и успешно уничтожали младенцев, не позволяя матерям кормить их. Среди наказаний числились избиения, отрезание ушей и оскопление[1097]. Иезуитский пророк и придворный проповедник Антонио де Виейра, чья бабушка была мулаткой, сравнивал страдания рабов в Бразилии с крестными муками Христа; но его благожелательный совет сводился к терпению, а не к освобождению — за исключением освобождения сознания:
