Жан Бодрийяр - Сборник статей
Здесь — ключ к решению проблемы: пытаясь сохранить (даже «преодолевая их диалектически») любую из обособленных инстанций структурной сетки коммуникации, мы запрещаем себе любые фундаментальные изменения и оказываемся обреченными оставаться в рамках хрупкой манипуляторной практики, которую весьма опасно принимать за «революционную стратегию». В этом смысле единственным стратегическим решением было бы радикальное разрушение господствующих форм.
Совершенное преступление
Перевод Д.А. Бабушкиной, ноябрь 1999 г.
Если бы не внешние проявления, мир был бы совершенным преступлением, иначе говоря, преступлением без преступника, без жертвы и мотива. Преступлением, в котором нет улик, поэтому правда скрыта на веки и тайна навсегда останется тайной. Но в реальности преступление не может быть совершенным, потому что мир раскрывает себя через внешности — следы, ведущие еще от его несуществования. Эти следы и составляют непрерывность связи с небытием, через которую мир передает свою тайну. Так он позволяет почувствовать себя, все время скрывая себя за внешними проявлениями.
Художник всегда близок к совершенному преступлению, суть которого — не говорить ничего. Но он бежит от него, и его — след преступного несовершенства. Художник, по мнению Мишо, — это тот, кто всем своим существом сопротивляется фундаментальной необходимости не оставлять следов. Что же касается того, является ли язык следом изъяна мира, то история Джона, как никакая другая, исчерпывающе это разъяснит. До 16 лет Джон, красивый, счастливый и одаренный во всех отношениях молодой человек, был нем. И вот однажды за чаем он произнес: «Мне бы хотелось немного сахара». Его мать восторженно воскликнула: «О, Джон, ты говоришь! Но почему же ты молчал до сегодняшнего дня?» И Джон ответил: «До этого момента все было безупречно».[31]
Совершенство преступления заключается в том, что оно всегда уже совершено. Даже еще до того, как оно родится, оно — обходной путь мира, как такового. Уже поэтому никогда не будет окончательно приговора и наказания. Конца не будет, потому что все уже случилось. Ни решения, ни прощения — только неизбежное распутывание последствий.
Преломление первоначального преступления (возможно ли обнаружить свое смехотворное очертание в бесчисленных преломлениях симулякра?). Наша судьба тогда — свершение преступления, его неутомимое продолжение, непрерывность зла, небытие. Мы никогда не проживем его основную сцену, но в каждый момент проживаем его судебное преследование и искупление. И этому нет конца и последствия бесчисленны.
Как непостижимы первые секунды Биг Бена, так неопределимы первые мгновения первоначального преступления. Подобно музыке камня, окаменевшее преступление рассеяно во вселенной. И энергия преступления подобна Большому взрыву, распространяющемуся по всему миру, пока он окончательно себя не истощит.
Это — мифическое видение первоначального преступления, которое искажает мир в игре соблазна и внешних проявлений, и его определенной иллюзии. Это — ипостась тайны.
До тех пор, пока иллюзия не осознана как ошибка, она ценна именно тем, что является эквивалентом реальности. Но как только иллюзия признана как таковая, она больше таковой не является. Вот какова концепция иллюзии, и это единственное, что является иллюзией.
Раньше философия билась над вопросом: «Почему что-то предпочтительнее, чем ничто?» Сегодня актуален другой вопрос: «Почему ничто предпочтительнее, чем что-то?»
Отсутствие вещей в себе, их мнимое присутствие, тот факт, что внешнее проявление предваряет суть, и как следствие, ничто не может быть идентично себе — все это материальная иллюзия мира. И все это лежит в основе большой загадки, повергающей нас в ужас, от которой мы и защищаемся формальной иллюзией правды.
Под угрозой страха мы должны расшифровать мир, и этим уничтожить материальную иллюзию. Мы не потерпим ни пустоты, ни тайны, ни чистого проявления. Но зачем мы расшифровываем мир, вместо того, чтобы позволить иллюзии сиять во всем своем блеске? — Это тоже загадка; как загадочно и то, почему мы не выносим загадочности. Согласие с миром — вот та причина, по которой мы не можем вынести ни иллюзии, ни чистого проявления. Мы бы не допустили ни высшей правды, ни очевидности — даже если бы таковые существовали.
Правда жаждет появиться голой, демонстрировать свою наготу. Она отчаянно ищет наготы, подобно Мадонне[32] в фильме, принесшем ей известность.[33] Более того, Мадонна — наилучший пример этой принудительной истины. Приходит на ум образ человека, который страстно желает быть голым и показывать свою наготу и никогда не может справиться с этим желанием. Она постоянно взнуздывается, если не металлом и кожей, то вульгарным желанием быть голой — искусственно созданная традиция эксгибиционизма. Внезапно наступает всеобщее торможение и, со стороны зрителя, — полная холодность.
Этот безнадежный стриптиз и есть реальность, которая буквально обнажает себя, предлагая доверчивому взгляду вуайеристов проявление наготы. Но фактически, это нагота представляет ее во второй оболочке, которая не обладает более даже эротической притягательностью одежды.
Реальность проституирует, добровольно отказываясь от себя, чтобы стать частью гиперреальности — и не нужно иметь ученую степень, чтобы суметь вывести ее на чистую воду, — и добровольно отрекается от оптической иллюзии ради стриптиза.
Мое принципиальное возражение действительности касается ее имманентной черты — безоговорочной капитуляции в любую гипотезу, которую кто-либо выдвигает по ее поводу. Таким образом через свой прискорбный конформизм она обескураживает даже самые великие умы. Вы можете согласно своим принципам (но, что же они делают, как не соединяются и порождают бесчисленные очевидности?) отнестись к реальности с самой суровой жестокостью, побудить ее к самому непристойному поведению, измыслить парадоксальнейшие инсинуации: она с неизбежным раболепием поставит все с ног на голову. Действительность — сука. И в этом, во всяком случае, нет ничего шокирующего, так как она была рождена от внебрачной связи глупости с математическим умом — ort[34] священной иллюзии, брошенной шакалам науки.
Чтобы снова обнаружить следы Ничто, совершенного преступления, необходимо отделить реальность от мира. Чтобы вновь найти форму тайны, необходимо вычленить накопление реальности. Вычесть, вычесть.
То же должно не добавляться к тому же и так далее до бесконечности. То же самое должно быть вырвано из того же самого. Всякое изображение должно брать из реальности мира; за каждым изображением, за каждым фрагментом реальности, должно быть что-то, что исчезло, как залог непрерывности бытия — не поддаваясь, тем не менее, искушению уничтожения, потому как это исчезновение должно сохранить жизнь, следы преступления должны оставаться живыми.
Добавляя к реальному, добавляя реальное к реальному стремясь в к абсолютной иллюзии (один из гиперреальных стереотипов), мы всегда наносим удар в самое сердце иллюзии. Порно, добавляя измерение к изображению секса, тем самым отдаляет от желания и дисквалифицирует всю соблазнительную иллюзию. С другой стороны, the trompe-l'oeil,[35] удаляя из реальных вещей измерение, придает натуральность их магии, точность их иллюзорности. The trompe-l'oeil — экстаз реальных объектов, живая иллюзия очевидного, которая добавляет к обыденному очарованию живописи духовное обаяние обмана, мистификацию чувств. Для возвышенного этого не достаточно: необходима еще утонченность, нюанс, который состоит в отвлечении реальности при рассмотрении ее буквально.
Вычитать, вычитать, изымать, оттенять. Что мы не узнали из современности — вычитание придает силу; власть рождается из отсутствия. Мы никогда не прекращаем накапливать, добавлять, предъявлять большие претензии, и если мы более не способны выносить символическое мастерство отсутствия, то это оттого, что сегодня мы погружены в обратную иллюзию, разочарованную иллюзию изобилия, современную иллюзию пролиферации экранов и изображений.
Сегодня все стремятся создать изображение, которое больше уже не является изображением, другими словами, точнее, изображение, которое удаляет из реального мира измерение и вводит во власть иллюзию. Сегодня со всеми формами демонстрации реальности и виртуальной реальности, они хотят, чтобы мы вошли в изображение, в экран, в трехмерное пространство — реальная жизнь должна исчезнуть — таким образом, разрушая любую родовую иллюзию. Временный эквивалент тот же, что и в реальном времени, содержащийся в скорости света — коей является та же самой информация — чтобы установить нас в абсолютном настоящем, упраздняя всю иллюзию прошлого и будущего.
