Василий Верещагин - Повести. Очерки. Воспоминания
Владимир старался перенести свои мысли на Соню или на ту барышню, за которою ухаживал в Петербурге, но не мог: первая была разменная монета, а вторая уж слишком казовая невеста, видимо, настойчиво желавшая выйти замуж, если можно, за него, а коли нельзя, так и за другого кого-нибудь, только поскорее; она даже намекала ему на свое действительно большое приданое.
Орудийный выстрел, совсем близкий, заставил его вздрогнуть и оглядеться: он проехал деревню Сгаловицы и незаметно поднялся на высоту, с которой стали открываться плевненские позиции и дымки выстрелов.
Расспросив встретившегося казака из главной квартиры о том, где находится его светлость, и узнав, что князь уехал сегодня на левый фланг, Владимир взял в ту же сторону в намерении поскорее встретить отца-командира, всегда требовавшего от ординарцев скорой езды и немедленного донесения о результате поручения.
Завидевши группу в лощине, он принял было ее за тех, кого искал, но скоро увидел ошибку и распознал офицеров штаба генерала Глотова.
— Утром он проехал здесь, — объяснили ему, — на левый фланг; теперь он должен возвращаться, тут скоро где-нибудь и встретите его.
Владимир приложил руку к козырьку и проехал далее. Немного правее, пониже, открылась батарея; он поехал к ней рысью, чтобы не представлять из себя мишени для турецких выстрелов, но не обошлось, однако, без того, чтобы две-три гранаты из заметившего его редута не перелетели через голову.
— Не проезжал ли здесь его светлость и если проехал, в какую сторону, чтобы мне не разъехаться с ним?
— У нас начальство редко бывает, — ответил артиллерийский офицер, — турки слишком любезно принимают всех приезжих… Видите, как они и вас приветствуют! — В самом деле, гранаты одна за другою стали ударять по брустверу батареи. — Слышали, что проехал на левый фланг, только отсюда не видели его.
Поблагодарив, Половцев воротился на дорогу и тут уже не вытерпел, пустил лошадь вскачь, с редута стали угощать его шрапнелью так старательно, что он невольно упрекнул себя за любопытство, заставившее без нужды рисковать жизнью. «Что сказала бы мама?» — мелькнуло у него в голове.
Спустись еще раз в лощину, Володя опять поднялся и увидел множество всадников, далеко державшихся один от другого и ехавших прямо к нему навстречу; он узнал своего начальника со свитою.
— Половцев, в сторону! — крикнул ему издали милейший Г., — вы привлекаете выстрелы!
И в самом деле, вблизи шлепнула граната, за нею другая.
Князь был в добром расположении духа и, когда возвышенность скрыла из глаз турецкий редут, подозвал Владимира, расспросил о том, что он узнал и сделал в командировке, потом поблагодарил за быстрое, толковое исполнение поручения.
В тот же день вечером Владимир имел случай видеть офицера, приехавшего с левого фланга, много рассказывавшего о делах у Скобелева за эти дни и, между прочим, сообщившего, что ординарец-волонтер генерала Верховцев завел дальше, чем было приказано, Ветлужский полк, сильно через это пострадавший.
«Да неужели же это правда, — думал Володя, — и зачем он только взялся не за свое дело?»
Так как офицер возвращался в ту же ночь к своему генералу, то Половцев попросил его передать Верховцеву поклон и просьбу не очень рисковать, отдохнуть. «Надеюсь, вы будете завтра в Плевне», — полушутя, полусерьезно заметил он ему на прощанье.
— Будто в самом деле завтра состоится общая атака?
— Конечно, — ответил Володя, удивленный таким наивным вопросом, — а что?
— Войска нет, с чем мы будем атаковать?.. Непременно отобьют!
— Ну, теперь поздно об этом толковать, — отозвался Половцев возможно хладнокровно, хотя сердце его сжалось. «Не предчувствие ли это?» — по обыкновению подумал он.
На другой день все, от рассыльных казаков до старшего начальства, поднялись очень рано.
Давно уже моросил мелкий дождик, до того размывший почву, что и по ровному месту трудно было ходить, — на целые вершки приставала глина к подошвам, — взбираться же на высоты было еще труднее.
«Как наши пойдут сегодня?» — думал Володя, глядя на обложенное кругом небо, однако воздержался от сообщения своей мысли, так как понимал, что, ввиду сделанных приготовлений, рассуждать больше не будут, а станут действовать.
«Почему бы, однако, не отменить штурма? — опять мелькнуло у него в голове; но суета кругом, сборы и все распоряжения дали понять, что такой мысли суждено остаться праздной. — Наверное, не отменят». Мелькнуло затем и другое предположение: «А что, как сегодня возьмем Плевну?.. Авось!»
Половцев поздно вышел к чаю, за общий стол, где шли те же разговоры, что и обыкновенно. Остроумный Горяинов рассказывал о новом подвиге своего казака Паршина на трудном поприще добывания ячменя для лошади, — подвиге воровском и хитром в то же время; он рассказывал так забавно, что все, не исключая начальства, смеялись. Впрочем, было уже как-то заведено, что если Горяинов рассказывал что-нибудь, то всем непременно было смешно; его большой рот еще только открывался для рассказа, как уже лица всех присутствовавших расцветали, в долг.
На другом конце стола шел бойкий спор о собаках.
Горяинов потом перешел к рассказу о том, как общий всем знакомый, начальник наградного отделения Белищев, приходил в отчаяние от ухаживанья за ним чуть ли не всей армии: «Волочатся за мной, — будто бы жаловался он, — точно за хорошенькою женщиной!» У него заболели ноги, старый ревматизм, и вот всякий приходящий справиться о награде считал нужным скорчить постную физиономию и выразить ему соболезнование: «Как ваше здоровье, Петр Дмитриевич? Что ваша нога? Что с вашею ногою, Петр Дмитриевич? Лучше ли ноге вашей?» — «Я уж, — будто бы говорил он, — прерываю всегда эти нежности вопросом в упор: говорите прямо, о чем вы хотите справиться, о чине или о кресте, не будем терять время!»
Все за столом смеялись, не отставали, конечно, и те, у которых рыльце было в пушку, т. е. которые частенько заглядывали в наградное отделение справляться о ходе своего представления к наградам.
Начальство скоро уехало на позицию с несколькими офицерами; за ними, наскоро допивая и доедая, заторопились и остальные.
Володя поднимался на гору вместе с уланом Дементьевым, тучным и добрым малым, регулярно каждый день смешившим весь стол своими попытками глотать водку тайком от начальника. Дело в том, что ему строго запрещено было докторами все спиртное и хозяин сам смотрел и всем велел наблюдать, чтобы Дементьев не опрокидывал традиционных «рюмочек очищенного» ни перед завтраком или обедом, ни в продолжение их. Опекаемый с этим, однако, не мирился и всегда улучал минуту, чтоб обмануть бдительность начальства; что же касается других охранителей, то все они, смеясь, потворствовали, заслоняли, под столом передавали рюмки. Только Володя, новичком принявши дело к сердцу, вздумал было громко заявить о только что проглоченной рюмке горькой, но ему так внушительно показан был кулак, что он более не покушался шпионить упрямого улана и скоро сделался с ним большим приятелем.
Александр II под Плевной 30 августа 1877 г.
Теперь, въезжая на гору, товарищи перекидывались замечаниями о предстоявшем деле, когда за ними раздался оклик: «Дорогу, дорогу!» Офицеры едва успели дать шпоры лошадям, отскочить в кусты и взять под козырек, как запряженная четверкою вороных коляска промчалась мимо них и скрылась, провожаемая казаками.
……………………………………………………………………………………………………………
На горе шли приготовления к божественной службе перед походною церковью, помещавшеюся в довольно просторной зеленой палатке.
Владимир окинул взором картину, расстилавшуюся перед ним: на сером фоне плевненских окрестностей и укреплений, перед церковною палаткой, начальство с большою свитой, все на коленях. Меж раскатов неумолчной ружейной дроби и пушечной пальбы слышится голос священника, молящегося о даровании победы и одоления.
Небо тяжелое, точно свинцовое; продолжает моросить все тот же мелкий дождичек. Вдруг страшный треск ружейных выстрелов в центре обратил на себя общее внимание: как, откуда, отчего так рано? Все знали, что по диспозиции дело должно было начаться в три часа, — очевидно, или вышло недоразумение, или напали сами турки. Был послан офицер с поручением разузнать, откуда эта преждевременная стрельба ……………………………………………………………………………………………………………
Дым от орудий и от непрекращавшихся ружейных выстрелов закрыл все поле битвы. Некоторое время видны еще были дымки выстрелов дальних турецких редутов и нашего левого фланга, потом и они задернулись и слышны были только крики: «Ура! Ура! Алла! Алла!» — перешедшие с началом общего дела в непрерывный рев нескольких десятков тысяч голосов.
