Пьер Антонетти - Повседневная жизнь Флоренции во времена Данте
Собственно брачная церемония (sposalizio), как правило, происходила вскоре после обручения, в среднем от двух до двенадцати дней. Однако этот интервал мог растягиваться на годы, если жених и невеста были слишком молоды. В этот период жениху разрешались деликатные ухаживания за невестой в ее доме под неусыпным присмотром женщин из семьи его будущих родственников. Тем временем улаживались все формальности. Официально, в нотариальном порядке фиксировался размер приданого, которое, хотя и было ограничено законом, могло достигать целого состояния. Данте возмущался этой практикой, вспоминая о добрых старых временах своего прапрадеда Каччагвиды, когда во Флоренции:
Отцов, рождаясь, не страшили дочки,
Затем что и приданое и срок
Не расходились дальше должной точки.
(Рай, XV, 103–105)
Как бы то ни было, забота о приданом важна для любой семьи. Нет приданого, нет и свадьбы. Выдать замуж несколько дочерей (случай вполне типичный) — какое финансовое кровопускание! Вот почему правители — их мудрость является не чем иным, как выражением их интересов, — пытаются обуздать это сумасшествие, происходящее вокруг приданого. Но тщетно — слишком сильно страстное желание блеснуть перед другими. Жених, со своей стороны, следуя старинному германскому обычаю, наутро после первой брачной ночи подносит супруге «утренний дар» (Morgengabe), соответствующий размеру ее приданого и в каком-то смысле уравновешивающий его.
Отметим несколько особенностей заключения брака.
В церкви не происходит ничего необычного по сравнению с нашими временами. За ее пределами — непривычного не больше, если не считать, что регламент флорентийской коммуны ограничивает число приглашенных сотней гостей (в следующем веке этот лимит будет увеличен согласно пожеланиям аристократии и крупной буржуазии, прибравших к своим рукам власть в городе, до двухсот человек). А вот продолжительность свадебных пиров не может не изумить. Начинают с пира в доме новобрачного или на площади перед его домом, в его личной лоджии. Первый пир будет продолжаться в следующем веке три дня. Затем переходят в дом новобрачной, где празднуют еще несколько дней (в эпоху Данте этот второй свадебный пир обычно происходил спустя восемь дней после первого, когда новобрачная, возвратившись на несколько дней в дом своих родителей, окончательно поселялась в доме мужа).
Стоит особо рассказать о двух милых обычаях. Согласно первому из них новобрачная, можно сказать, не прикасается к еде, а в конце пира, когда пальцы ополаскивали в воде, она, дабы на загрязнить эту воду, тщательно вытирает руки салфеткой. Должен ли был этот обычай символизировать собой волнение, обычно охватывавшее юную девушку из хорошей семьи накануне перехода ее в новое качество — замужней женщины? Второй, еще более забавный обычай — это своего рода комедия, которую должна была разыграть новобрачная после свадебного пира, притворно изображая, что она боится своего супруга, о прибытии которого возвещают, перед тем как удалиться, ее родители.
Лишь после этого спектакля, смысл которого вполне очевиден, молодая вступает в брачные покои. Существовал ли во Флоренции обычай, древнеримский по своему происхождению, выставлять напоказ простыню с кровавым пятном, наглядное свидетельство девственности новобрачной? Трудно сказать, но я готов держать пари, что флорентийцы были слишком большими скептиками, чтобы подвергать себя подобному риску…
Смерть
Целый ряд новейших исследований[34] показал, что средневекового человека неотступно преследовала своего рода навязчивая мысль о смерти, ибо ее повседневное присутствие ощущали на себе и стар и млад.
Высока смертность младенцев, пришедших в мир, где им суждено прожить несколько дней: поэтому их стараются окрестить прямо в день рождения, дабы невинные души не умножали несметное число тех, кто не мог найти покоя в лимбе — преддверии рая. Незабываемый поэтический образ оставил нам Данте:
Там я, — среди младенцев, уязвленных
Зубами смерти в свете их зари,
Но от людской вины не отрешенных…
(Чистилище, VII, 31–34)
Сквозь тьму не плач до слуха доносился,
А только вздох взлетал со всех сторон
И в вековечном воздухе струился.
Он был безбольной скорбью порожден,
Которою казалися объяты
Толпы младенцев, и мужей, и жен.
(Ад, IV, 25–30)
Смерть часто посещает рожениц, изнуренных повторявшимися одна за другой беременностями. Бесчисленные кончины приносят с собой голодные годы, случающиеся с угрожающей регулярностью. Сеют смерть непрерывные войны, гражданские и межгосударственные. Без счета косят людей эпидемии, систематически опустошающие Европу и являющиеся проповедникам в образах всадников из Апокалипсиса Иоанна Богослова. Многочисленны жертвы жестокого правосудия, пускающего в ход костры, виселицы и топоры палачей. Постоянным контрапунктом звучат проповеди церковников, неустанно напоминающих об ужасных мучениях в загробном мире, которые находят материальное воплощение на фресках церквей и кладбищенских часовен: пляски Смерти обретут навязчивую силу после страшной эпидемии чумы 1348 года. Наконец, как можно было избавиться от мысли о смерти в обществе, где средняя продолжительность жизни столь коротка — тридцать лет! Как не думать беспрестанно о «старухе с косой»: столетием позднее великий мистик Гуго увидит ее в самый разгар страшной «жатвы». И как не готовиться заранее к ее приходу?
Готовиться к смерти — и как можно лучше — заставляет вера в загробную жизнь с ее неизбежными карами и невыразимыми воздаяниями и осознание собственных грехов: роскоши, зависти, алчности, ростовщичества, гневливости, лжи — повседневных в обществе, жестоком к слабым и побежденным.
Из этого букета грехов выберем один, весьма распространенный во Флоренции, — ростовщичество. Ростовщиков (их во Флоренции множество), сколь бы суровому осуждению они ни подвергались со стороны Церкви (Ж. Ле Гофф отмечал, что теологи считали оскорблением для Бога их деятельность, заключавшуюся в «торговле временем», принадлежащем только Ему одному[35]), все же принимают в ее лоно: они признаются в грехе на исповеди, составляют завещание, обязывая наследников раздать часть неправедно нажитого добра жертвам. Но страсть к деньгам столь неодолима, что зачастую, как только минет угроза, умирающий тут же аннулировал собственное великодушное распоряжение, откладывая на потом урегулирование своих отношений с Небесами и нашей святой матерью Церковью.
О завещаниях не стоило бы и говорить, если бы не та их особенность, что они в отличие от нашего времени почти всегда составляются in articulo mortis (при смерти), под влиянием исповедников, изводящих несчастного картинами ожидающих его мучений. Снова обратимся к Данте, чтобы увидеть, какие муки ждали ростовщиков:
Они все время то огонь летучий
Руками отстраняли, то песок.
Из глаз у них стремился скорбный ток;
Так чешутся собаки в полдень жгучий,
Обороняясь лапой или ртом
От блох, слепней и мух, насевших кучей.
(Ад, XVII, 46–51)
Примечательно, что ростовщики, имен которых поэт не называет, флорентийцы — все, за единственным исключением!
Другое существенное отличие от практики составления завещаний в наши дни заключается в обязательном присутствии рядом с нотариусом священника, чаще всего не одного. Известен случай, когда поименно перечислены семь священников — очевидно, из-за недоверия к этим «святым» отцам, которые к тому же контролировали друг друга. Что касается содержания, то поражает число месс за «покой души грешного завещателя», значение, придававшееся раздаче милостыни бедным и заключенным (причина проявления особого внимания к последним будет объяснена позднее), и в особенности — количество и размеры отказов в пользу церквей, монастырей и нищенствующих монашеских орденов. Естественным во всем этом кажется лишь стремление искупить вину, порожденную жизнью, потраченной на стяжание богатств. Однако завещание, случалось, содержало шокирующую нас оговорку: некий смертельно раненный ростовщик оставляет внушительную сумму в 500 флоринов тому, кто отомстит за него!
Особенно отчетливо видны различия между эпохой Данте и нашим временем в распоряжениях, касавшихся прямого наследования. Движимое и недвижимое имущество наследуют только дети мужского пола. Дочери, если они уже вышли замуж, должны довольствоваться приданым; если они были на выданье — некоторой суммой, компенсирующей приданое. Вдова имеет право лишь на то, что покойный супруг соизволит оставить ей по завещанию, обычно постельные принадлежности, часть посуды и столового серебра, остальное отходило старшему сыну и дочерям. Неотчуждаемая доля вдовы — ее приданое и «утренний дар» новобрачного. Как правило (хотя это и необязательно), завещатель разрешает будущей вдове пользоваться доходом от дома, в котором она жила с ним.
