Анна Новикова - История и теория медиа
Кроме этих новшеств, сопровождавших развитие национальных государств, важно отметить усиление роли массовой коммуникации в связи с развитием права. В средневековом мире, где практически не было права (либо оно было примитивным), не было и особой нужды доводить содержание законодательства до сведения жителей. Тем более что законодательство было «узким», то есть распространялось на ограниченное количество граждан. После XVI в. законодательство становится все более сложным и все более широкие слои населения вовлекаются в сферу правоприменения, что приводит к необходимости коммуницировать с населением и доводить до его сведения государственную политику и законодательство. Таким образом, фокус государственной политики в области коммуникации смещается с попыток контроля по определению бесконтрольного книжного промысла в сторону контроля периодической печати, то есть появляющихся регулярных видов изданий (газет).
Первые регулярные формы массовой коммуникации возникли еще в Древней Греции и Древнем Риме. В древнегреческих государствах-полисах для координации общих городских усилий и дел все мужское население собиралось на центральной площади, где каждый мог произнести публичную речь и поучаствовать в решении насущного для города вопроса. Некоторые историки считают эту форму самовыражения прародительницей массовой коммуникации. Ораторское искусство, применявшееся для всеобщих судебных процессов, а также для воззваний и призывов населения (например, к войне), таким образом выполняло роль принуждения к исполнению правил и полисных установок, а также использовалось для решения тех вопросов, которые выходили за рамки обычного oikos, то есть домашнего, частного пространства. Такого рода первые медиатизированные коммуникации возникают и в Древнем Риме. Речь идет о протогазетах – «Acta Senatus» и «Acta Diurna Populi Romani», существовавших в виде гипсовых табличек и созданных для информирования римского населения и вельможных политических лиц о последних политических событиях в сенате и в городе.[58]
Политика современных национальных европейских государств (начиная с XVIII в.) по отношению к контролю над периодической печатью постепенно свелась к принятию различных законов и подзаконных актов, многие из которых, конечно, слишком жестко ограничивали свободу слова. Однако важным все-таки является тот факт, что почти повсеместно в странах Европы к XVIII в. складывается набор предписаний и законодательных актов, направленных на регулирование сначала книжного промысла, а затем и периодической печати. В конце XVIII в. в принятой Конституции США (1787 г.), в конституциях Французской республики, принимаемых во время Великой французской революции и при Наполеоне, и в утвержденном парламентом Англии веком раньше Билле о правах 1689 г. в той или иной степени были зафиксированы принципы свободы печати. Следовательно, более поздние подзаконные акты и законы в той или иной мере были вынуждены балансировать между стремлением контролировать прессу, с одной стороны, и необходимостью де-юре соблюдать конституционные принципы – с другой.
К XIX в. в большинстве развитых стран формируются достаточно широкие конкурентные элиты, предлагающие противоборствующие доктрины, программы, политические принципы, и хотя далеко не все население вовлечено в принятие и выбор политических решений, уже наличествует публика, наблюдающая за политическими дебатами в средствах массовых коммуникаций. Во многих европейских странах власти еще достаточно активно манипулируют прессой. Наполеон I, как известно, использовал в той или иной мере механизм экспроприации и закрытия газет; Отто фон Бисмарк – методы подкупа газет с целью получения более благоприятных публикаций. Известно также, что именно Бисмарк активно задействовал метод информационной манипуляции для того, чтобы найти повод начать франко-прусскую войну.[59]
Известный классик политической науки Роберт Аллан Даль выделял два политических параметра, которые отличали авторитарный режим от полиархического (именно так Даль называл демократию): (1) степень политического оспаривания, характеризующую уровень политической конкуренции в том или ином режиме, и (2) степень политического участия, характеризующую уровень вовлеченности всех представителей общества в принятие политических решений посредством выбора и возможности их участия в политике через принадлежность к партиям, движениям и т. п.[60] Почти во всех развитых странах мира в XIX в. при относительно высоком политическом оспаривании (то есть при сосуществовании нескольких политических сил, предлагающих альтернативные точки зрения на управление государством и предоставление общественных благ) уровень политического участия был довольно ограниченным. В этой ситуации пресса выполняла роль медиатора, или посредника, для буржуазии, которая имела, как правило, свое представительство в органах управления государством, а также обладала необходимым цензом (имущественным в первую очередь) для того, чтобы принимать участие в политике. Юрген Хабермас называет пространство, в котором пресса, в том числе массовая пресса, выполняла роль такого посредника, буржуазной общественной сферой.[61] Однако в XX в. происходит расширение участия населения в политике, поэтому пресса уже не в состоянии отражать все разнообразие возможных мнений и, как полагает Хабермас, подменяет реальные дебаты и обсуждение в публичном пространстве коммуникацией, то есть заготовленным заранее дискурсом, который навязывается гражданам через подчиненные средства массовых коммуникаций.[62]
Существует два принципиально разных взгляда на роль медиа в демократическом процессе. Назовем их условно оптимистичный и пессимистичный.
Оптимистичный взгляд свойствен ряду авторов, преимущественно институционалистам, рассматривающим институты медиа как механизм, работающий подобно экономическому на рынках политических. Эти авторы рассматривают политику как рынок со всеми его основными свойствами. Только вместо рыночных благ здесь – общественные блага, предоставляемые населению государством: безопасность, инфраструктура, защита прав собственности, перераспределение и др. А вместо денег – голоса избирателей. На политических рынках происходит обмен предвыборными обещаниями и голосами. Как пишут К. Койн и П. Лисон, медиа стимулируют превращение «игр с нулевой суммой» в «игры координации», когда политические агенты заинтересованы в том, чтобы договариваться и идти на компромиссы.[63] Делая прозрачной деятельность правительства и политических партий, медиа создают у этих последних стимулы реализовывать эффективную политику. В противном случае у населения, получающего сигналы из медиа о негативной деятельности правительства, возникает стимул отправить неэффективное правительство в отставку.[64] Таким образом, медиа, подобно тому, как они уменьшают информационную асимметрию на рынке коммерческих благ, помогают уменьшить и информационную асимметрию на рынке общественных благ, информируя население о качестве таких благ и коммуницируя альтернативные политические предложения, что помогает населению осуществить выбор на политическом рынке.[65]
Однако данная идеальная модель имеет ряд ограничений. Главное из них заключается в том, что политический выбор граждан всегда рационален и опирается на тщательный анализ альтернатив. Такое допущение представляется сомнительным. Кроме того, в такой модели государство является идеализированной структурой, у которой нет иных интересов и целей, кроме как забота об общественном благе.
Койн и Лисон определяют следующие ключевые условия для того, чтобы предложенная ими идеалистическая модель была применима:[66]
• независимость СМИ от правительства;
• прозрачность и доступность информации о деятельности правительства;
• профессионализм медиа;
• спрос на информацию о деятельности правительства.
Однако независимость СМИ от правительства на практике бывает лишь косвенной, когда медиа де-юре и формально независимы, но наличие у них крупных собственников, проводящих часто соглашательскую политику, делает их так или иначе близкими правительству. Такие нюансы редко бросаются в глаза представителям экономических наук, которые, как правило, выполняют крупные эмпирические работы на основе широкого набора компаративной статистики по разным странам и в результате не видят скрытых властных отношений и иных неформальных связей СМИ и правительства. Например, согласно некоторым из таких исследований, в России в основном преобладают частные медиа (вычислено через долю государственных медиа на рынке).[67] Прозрачность и доступность информации о деятельности правительства зачастую являются не чем иным, как результатом хорошей коммуникативной стратегии правительства (а вовсе не его открытости). Критерии профессионализма могут быть очень разными для общественных медиа, призванных стоять на страже «общественных интересов», и коммерческих медиа, мерилом эффективности которых является прибыль, то есть рейтинг, способность привлечь аудиторию. Наконец, высокий спрос на информацию о деятельности правительства вовсе не означает, что аудитория способна такую информацию эффективно применять для разумного политического выбора. Главная – вероятно – общая проблема, характерная для всех представителей оптимистичного взгляда на роль прессы в политике, заключается в том, что они воспринимают массмедиа исключительно как производителей общественных благ, то есть объективной информации, на основе которой принимают потом рациональные решения индивиды. В реальности же медиа, помимо того что это общественное благо, являются бизнесом, а следовательно, встроены во властные отношения, как и любой бизнес. В этом и состоит основной аргумент приверженцев взглядов пессимистичных.
