Г. Морозова - О пластической композиции спектакля
|йа услуга была весьма значительной, но плата за нее превзошла 1§амое услугу. Сделанное открытие, что декорация может многое |бъяснить зрителю и тем самым избавить актера от лишних забот, Вовлекло за собой тенденцию возлагать на оформление спектакля 1§се большую ответственность за зрелище в целом, с предоставле;|»ем все больших прав и все большего места. И искусстваШрмощники воспользовались этими правами; особенно же их коЦарство проявилось тогда, когда были открыты впечатляющие ^возможности света, изобретен круг и вся современная машинерия |Й техника. И вот уже К.С. Станиславский в тревоге пишет: «Было Щ>емя, когда на сцене совсем не знали художника, а был только 'Цъапяр-декоратор на годовом жалованье, писавший все, что по^адобится. Это было плохое в художественном смысле время.
Наконец, к общей радости, в театр вернулся художник. Первое -Время он, как скромный жилец, попавший в чужую квартиру, дера/кался тихо, в стороне, но постепенно стал все больше и больше Добирать власть в свои руки и дошел в некоторых театрах до %яавной роли инициатора спектакля, почти единоличного творца , и вытеснил собою актера с его законного в театре места» Вполне возможно, что такое положение создалось ввиду того, что искусство режиссуры в те времена только-только начинало Становиться на ноги — во всяком случае, ее опыт ничтожен в Сравнении с многовековым опытом изобразительных искусств.
Может быть даже, само режиссерское искусство было порождено потребностью в той руководящей силе, которая могла привести в равновесие все элементы большого и сложного произведения, которым становился спектакль. Но для того, чтобы определить права и место каждого составного элемента, режиссуре надо было исследовать их возможности. Поэтому именно эпоха становления режиссуры как искусства организовывать спектакль отмечена невиданным ростом значения сценографии. Гордон Крэг и Станиславский, Антуан и Мейерхольд, каждый по-своему и в разных направлениях исследовали возможности материально-вещной обстановки спектакля, роль живописно-цветовой гаммы, архитектурных конструкций, объемов, плоскостей и т.п. Понадобилось исчерпать весь потенциал театрально-декорационного искусства, довести его до последней степени совершенства, чтобы стала очевидной его несамостоятельность, подчиненность чему-то другому, основному в театре. И вот XX век становится веком великого открытия: главное в театре — сценическое действие, осуществляемое актерами, а все остальное существует лишь для него и настолько, насколько это ему необходимо.
Однако извлечение старых истин из-под пепла временных заблуждений сопровождалось готовностью свести к минимуму декоративное оформление — в середине века это стало чуть ли не обязательным требованием, во всяком случае, признаком хорошего тона. Наиболее радикальной (как всегда и во всем) была позиция Вс. Мейерхольда: он заменил декорацию «конструкцией» и костюмы—«прозодеждой». Как пишет Н. Волков, «...Мейерхольд говорил, что театр должен отмежеваться от живописца и музыканта, слиться могут только автор, режиссер и актер. Четвертая основа театра — зритель... Если изображать графически данные взаимоотношения, то получится так называемый «театр-прямой», где автор-режиссер-актер образуют одну цепь, навстречу которой устремляется внимание зрителя» (31).
Подобное отношение к декоративному оформлению спектакля, пусть не в столь крайних формах, не изжито до сих пор. Его сторонники объясняют свой отказ от внятного оформления сцены стремлением к «театральности». Против этого возражали многие . мастера режиссуры; в частности, А.Д. Попов заметил, что $ ...возвращение актера на фон холщовых кулис и освобождение его от каких-либо игровых деталей еще не знаменует победы романтизма и театральности на сцене» (32). То есть, из открытия, что искусства-помощники — не главные на сцене, вовсе не следует, что они не нужны совершенно. А попытки избавить театр от декораций — это отголоски прежнего гипертрофированного почтения к оформлению сцены, только «вверх ногами»: в них отражается представление о самостоятельности и независимости сценографии.
В наше время этот вопрос полностью прояснился: искусство сценического оформления играет второстепенную роль по отношению к искусству актерской игры. Это положение отнюдь не "отрицает, а, напротив, предполагает известное влияние, которое 4 может и должно оказывать оформление спектакля на сценическое | действие. Мера и направление этого влияния определяется по|:яребностями действия, в чем и проявляется первостепенная, определяющая роль последнего. Взаимосвязь между пластической • '.композицией спектакля и его декоративным оформлением оче; видна: точка их наиболее тесного соприкосновения есть мизанрецена. Ведь мизансцена — не что иное, как пластическая форма «действия, взятого на любом этапе его развития во времени и в у. пространстве сцены. И если принять определение режиссуры, как искусства пластической композиции, то нельзя придумать ничего лучше крылатой формулы О.Я. Ремеза, сказавшего: «Мизансцена — язык режиссера» и в доказательство этого определения написавшего целую книгу.
Возможности перемещения актера в сценическом простран| стве зависят от того, как это пространство организовано сцено|! графом. Ширина, длина и высота станков естественно определяI ют длительность и масштаб передвижений, широту и глубину мит зансцен и быстроту их сменяемости. Угол наклона планшета сце| ны предъявляет свои требования к актерской пластике. Кроме то1 го, актер должен учитывать перспективу живописного изображе1 ния и фактуру бутафорских деталей, чтобы потерей необходимой дистанции не разрушить иллюзию, не разоблачить перед зрителем подлинные пропорции и истинный материал конструкций и рисованных декораций. Для режиссера размеры и форма станков и площадок — это «предлагаемые обстоятельства» создания пластической композиции. Таким образом, становится очевидной прямая связь между архитектурно-конструктивной стороной декоративного оформления и пластической композицией спектакля.
Влияние на пластическую композицию живописно-цветового решения декораций и костюмов проявляется более тонко. Гамма цветов, выбранная художником, сказывается на атмосфере действия; более того, она — одно из средств создания нужной атмосферы. Атмосфера, в свою очередь, не может не влиять на подбор пластических средств. Даже само по себе цветовое соотношение костюмов, декораций, одежды сцены может оказывать на зрителя определенное эмоциональное воздействие, что должно приниматься в расчет при расстановке фигур в мизансценах.
Достаточно очевидна связь пластической композиции спектакля с обстановкой сценической площадки — мебелью, реквизитом и всеми иными предметами, которыми пользуются актеры в процессе сценического действия. Их вес, их размеры, материал, из которого они сделаны, их подлинность или условность, — все это диктует характер обращения с этими предметами. При этом требования могут быть прямо противоположными: иногда нужно преодолеть какие-то качества предмета, скрыть их, а иногда, напротив, обнажить эти качества, подчеркнуть их.
Еще очевиднее зависимость физического поведения персонажей от костюмов, покрой которых может сковывать, ограничивать или, наоборот, освобождать актерскую пластику.
Таким образом, многоплановая связь между декоративным оформлением и пластической композицией спектакля не подлежит сомнению. А.Д. Попов писал: «Мизансцена тела, предполагая пластическую композицию фигуры отдельного актера, строится в полной взаимозависимости от соседней, связанной с ней фигуры. А если таковой нет, на сцене один актер, то и в данном случае эта одна фигура должна «откликнуться» на близстоящие объемы, будь то окно, дверь, колонна, дерево или лестница. В руках режиссера, мыслящего пластически, фигура отдельного актера неизбежно увязывается композиционно и ритмически с окружающей средой, с архитектурными строениями и пространством» (33).
Сценография может оказать режиссеру и актерам неоценимую помощь в построении формы спектакля, а может и помешать формированию целостного произведения в зависимости от того, насколько замысел художника созвучен замыслу режиссера. А так как в отношениях между сценическим действием и декоративным оформлением второму отводится подчиненная роль, то очевидно, что и в творческом содружестве режиссера и художника последнему надлежит направлять работу своего воображения на реализацию общего замысла спектакля. И все же положение художника в театре нельзя назвать бесправным. Формирование стиля и жанра спектакля идет не по пути подавления, обезличивания творческих индивидуальностей его создателей, но по пути их суммирования. Это достаточно сложный процесс даже тогда, когда речь идет о приведении к созвучию работ двух художников, оперирующих одним и тем же выразительным средством. В данном же случае необходимо гармоническое сочетание двух разных видов искусств, двух разных типов творческого мышления, двух разных выразительных средств; поэтому здесь вопрос их взаимного соответствия, которое должно в результате привести к созданию стилевой и жанровой целостности произведения, особенно сложен и не может быть исчерпан простой констатацией преимущественных прав одного и подчиненности другого. Прямое, элементарное подчинение сценографии спектакля утилитарным потребностям сценического действия может и не дать желаемого результата. По определению А.Д. Попова «...оформление спектакля являет собой художественный образ места действия и одновременно площадку, представляющую богатые возможности для осуществления на ней сценического деист в и я» (34). Поэтому правильнее будет сказать, что подчиненность оформления действию должна возникнуть как результат сложения творческих почерков, как итог совместной работы самостоятельных творческих индивидуальностей. Следовательно, говорить можно только о той почве, которая наиболее благоприятна для этого сотрудничества, о тех общих позициях, которые дают единое направление развитию творческой мысли каждого из создателей спектакля. Строя свой замысел на этой общей почве, сценограф может использовать многие особенности выразительных средств своего искусства, не нарушая жанрово-стилевого единства всей постановки.
