Иван Полуянов - Деревенские святцы
Зиме перелом. На деревьях загар. У зверей лесных свадьбы-игрища.
Вдруг закуролесит ветер. Глядишь, «около села лошадка весела» — трясет белой гривой, распустила хвост, носится призраком по полям, между избами!
Сесть, что ли, у окошка и к весне лапти плести? Ладно, все путем. Ни с того ни с сего дождик пробрызнет и опять пристыло, сверкают колеи-полозницы, стекла окон в ледяных узорах. Одно всегда неизменно — светом полнится земля.
Где раньше, где позже на становищах высоких широт Арктики холмогорцы, онежане, мезенцы — добытчики морского зверя и пушнины — встречали солнце, вопреки вычурам коротышки-полузимника.
26 февраля — Светланы.
От древности велся обычай нарекать новорожденных славянскими именами: Алмаз, Бессон, Воин, Поспел, Беляна, Купава и т. д. При крещении в церкви новорожденный удостаивался второго имени священником, по духовным святцам. От посторонних это имя таили, для чужих оно не оглашалось. Великий князь Киевский Владимир, отвергший язычество, его сын Ярослав Мудрый запечатлены летописями под именами отнюдь не крестильными. Один при крещении был назван Василием, другой — Георгием. Даже в XVII веке славянские прозванья встречались в государственных документах, грамотах о жаловании наград за службу царю, за доблести в войнах.
Имя русского корня — Светлана — укрепилось на слуху, похоже, в знак того, что со Сретенья «дни отсвечивают».
Протяжнее вечера: осмеркнется, и до звезды, до месяца, который разгорается, как лампа с медленно-медленно выворачиваемым фитилем, пылают огнисто гори. С зорями, отзываясь буйству небесных красок, по утрам и в сумерки не гаснут разливы снегов.
Свет, необорим свет — прощай, глухозимье.
27 февраля — Кирилл.
Лишен расхожего прозвища деревенских острословов, но нес примету: погожая ясень сулит наперед суровые холода.
28 февраля — Онисим.
В устных календарях — овчар.
Матки в хлевах ягнятся, блюди заповедь предков, «окликай звезды». Обряд исполнялся для благой цели пастухом. Преклонял он колени на подстилку из овечьей шерсти, восклицал, обращаясь к небу: «Засветись, звезда ясная, загорись огнем негасимым… освети белояровых овец… Как по поднебесью звездам нет числа, так уродилось бы овец болей того!»
Огромные утраты претерпел народный календарь к XX веку, теряя обычаи, обрядовость. Но кто не знает о масленице? Сударыня честная, тридцати братьев сестрица, сорока бабушек внучка, троим матерям дочь! На масленой понедельник — встреча, вторник — заигрыш, среда — лакомка, четверг — разгуляй и широкий, пятница — тещины вечерки, суббота — золовкины посиделки, воскресенье — проводы, прощенья, поцелуйный день.
Праздник из ряда вон: на масленой, как подшучивали, попадья попа пропила, старухи — стариков, девки — свои венки, молодцы — кушаки. Пой до надсады, пляши до упаду: отвечала гульба потребностям души, национальному характеру, выражала его раздольную ширь, безудержное веселье.
«Жируха» — ждали ее, «киселя с молоком не хлебали», «во избушечке просидели, во окошечко проглядели». Готовились — горы блинов сыром (творогом) набивали, маслом подливали!
Катанья с гор и гонки троек, величанье молодоженов и обход дворов, наподобие коляды, взятие снежного городка и кулачные бои — повторялась масленица повсеместно год за годом, везде оставаясь неповторимой.
Распадались гулянья на три части: встреча, собственно маслена и ее проводы. Скажем на земле Владимирской почин праздника принадлежал детям, так «мываемая «малая масленка» начиналась на неделю раньше
Печет мать блины, с улыбкой дочку учит:
На плешь
Канешь,
Ставишь —
Попаришь;
Вынешь —
Поправишь.
Шипит на сковородке блин, прыгает маленькая возле матери: — Дай я… Дай мне!
— На, держи сковородник. На, сунь да попарь…
Первым блином мать оделяла сына. Мальчонка с ним должен был ездить по огороду верхом на ухвате или кочерге:
Прощай, зима сопливая!
Приходи, лето красное!
Соху, борону —
И пахать пойду!
В обрядовом чине масленица представала иногда пригожею красавицею Авдотьюшкой Изотеевной:
Дуня белая,
Дуня румяная,
Коса длинная, триаршинная,
Лента алая двуполтинная,
Платок беленький новомодненький,
Брови черные наведенные,
Шуба синяя, ластки красные,
Лапти чистые, головистые,
Портянки белые, набелённые!
У ней «перепельные косточки, тельцо бумажное, уста сахарные, сладкая речь».
Чаще масленица рисовалась девицами-певуньями широкорожей и курносой бабой — Полизухой Борисьевной либо Окулиной. Воровка она, обжора, распустеха, тороватая на обман лгунья, с рукой, легкой на колотушки.
Себя озорницы еще меньше при этом щадили:
Масленая, я к тебе иду,
Потеряла юбку, никак не найду!
Ехали купцы — юбку нашли,
Я просила, голосила — они не дают!
…………………………..
Масленая, грязь по ухи,
Остались наши девки вековухи!
Масленая — в городах ярмарки, гастроли театральных, цирковых трупп. У балаганов и в торговых рядах столпотворение: вон кукольники потешают детей похождениями Петрушки, вон народ валом валит подивиться на клоунов-зазывал. У прилавков со сластями давка — «себе в убыток продаем!» Там торгуют ситцем, тут колокольцами — «купи, не жалей, будет ездить веселей!»
Архангельск — корабельная сторона. В четверг публику в Кузнечихе, на Троицком проспекте, у Красной пристани собирал проезд огромного, пышно, ярко изукрашенного судна. Корпус, мачты, такелаж точь-в-точь настоящие. Спускай его на воду и уйдет в плавание, жаль, Двина подо льдом.
За кормой теснились экипажи, оленьи, собачьи упряжки. Треньканье балалаек, звон бубнов. С тротуаров крики восторга, взмахи платков: ряженые… Глядите, ряженые!
В пятницу либо субботу купечество, ремесленники пускали по улицам корабли меньших размеров — с эмблемами цехов, с образцами изделий, товаров, чем богато Беломорье. Торговцы мясом, к примеру, возили по городу быка.
Вдоль Двины и Кузнечихи строились к масленице залитые водой ледяные горы: высок, крут спуск к реке.
Из первых лиц здесь были просватанные невесты с женихами. Пуще, чем от мороза или ветра с Заостровья, разрумянится застенчивая бедняжка, на пушистых ресницах блеснет слезинка, когда раздается клич молодецкий:
— Рыжики-и-и…
— Рыжики! — подхватит толпа. — Соли рыжики на пост!
— Промораживай!
Со стыда гори, а целуй принародно суженого-ряженого. Не много не мало, двадцать пять раз без передыху. Парни-охальники счет ведут, кто кого горластей гаркнет. Замешкались невеста-обрученница, зачинай сначала. Кого с горы спустят, не затребовав «рыжиков», кого придержат. Насолили вволю рыжиков — санки вихрем с горы, что обвешана флажками, гирляндами хвои, вечером иллюминирована разноцветными фонариками.
Столы с кипящими самоварами, на тарелках сласти, грудами кулебяки с рыбой, баранки, калачи. Снуют лоточницы. Соломбалец, хвативший чего погорячей чайку, оленьими пимами притопывает, дай ему шире круг:
Сито-решето — то ли не посуда,
Марья да Дарья — то ли не жена,
Ельник да березник — то ли не дрова,
Пироги да шаньги — то ли не еда.
В деревнях масленица — опять «зови гостей со всех волостей».
Под расписной дугой колокольцы. Выездные санки вятские, баские. На праздничной сбруе кисти и бляшки. У околицы — отвод в изгороди нараспашку, и гости, подбодрив коней, как растянут меха гармоник, то по песням, наигрышам, бывало, всяк различит:
— Слышь, слышь-ко, с Уфтюги!
— А эти — с Брусенца!
Дробь копыт, визг полозьев. Голоса гармоник всегда такие разные, потому что в волостях чуть-чуть да варьировались наигрыши, исполнение частушек. Свое… Что ни округа, свой лад! И строй праздника свой!
«Тещины вечерки», допустим в Прикубенье, обставлялись тонко, с обрядом «доедать барана». Главную роль играл тесть. В последнее перед масленой «мясное воскресенье» он гостил у зятя. Каков оказан тестю прием, такова от тещи отдача. Поскупился зятек, не кривись, ежели скуден стол, ни жаркого, ни пива. Жену взял не в своей деревне, плати выкуп: бабам — на чай-сахар, калачи, лампасею, мужикам — на вино.
Не знаю, у нас, кажется, не «доедали барана», с млада мужа выкуп не взыскивали. Чучело масленицы не возили, видимо, обходились в глуши лесной, в малолюдстве без похорон соломенной, наряженной в сарафан куклы.
В других местностях такое было:
Лежи, масленица, до налетья,
Пока придет добрая слетья!
А на лето мы раскопаем
И обратно ее закатаем!
То есть нынешнее веселье обернется радостью — от ядреных зерновых, от льна долгого на нивах.
