Самюэль Хантингтон - Культура имеет значение
Объяснение этих различий, по крайней мере, отчасти, лежит в присущем японцам остром чувстве групповой ответственности: у них считается, что нерадивый работник вредит не только себе лично, но и всей семье. Далее, разумеется, важнейшую роль сыграло национальное чувство японцев. Раньше, во времена клана Токугава, японские крестьяне и ремесленники едва ли знали, что такое нация. Первейшая задача нового императорского государства заключалась именно в том, чтобы воспитать в подданных чувство глубочайшего долга перед императором и страной и связать этот патриотизм с трудом. Значительная часть школьных программ была посвящена изучению этики; в стране, не имеющей устойчивых церковных традиций, школа выступала храмом добродетели и нравственности. Учебник 1930 года излагал это следующим образом: «Самый простой способ стать патриотом заключается в том, чтобы дисциплинировать себя в повседневной жизни, способствовать поддержанию порядка в семье и добросовестно выполнять свои производственные обязанности».7 А также — больше экономить и меньше тратить.
Такой была японская версия веберовской протестантской этики. Именно трудовая этика, наряду с инициативностью властей и получившей широкое распространение преданностью делу модернизации, сделала возможным так называемое «японское экономическое чудо». Любая серьезная трактовка японской истории должна учитывать эту культурную предопределенность человеческого капитала.
О Вебере
Макс Вебер, начинавший как историк античности, но потом сделавшийся специалистом в целом ряде гуманитарных наук, в 1904–1905 годах опубликовал одно из самых известных и провокационных своих сочинений — работу «Протестантская этика и дух капитализма». Главный тезис Вебера сводился к следующему: протестантизм (или, более конкретно, его кальвинистская ветвь) обеспечил подъем современного капитализма, то есть того промышленного капитализма, который был хорошо знаком Веберу по его родной Германии. Протестантизм, говорил этот автор, добился такого результата отнюдь не ослаблением или упразднением аспектов католической веры, ограничивавших экономическую деятельность (хотя он, например, запретил ростовщичество), и не поощрением страсти к богатству, но выработкой и санкционированием такой этики повседневной жизни, которая обусловливала деловой успех.
Кальвинистский протестантизм, по Веберу, сделал это через утверждение доктрины предопределенности, согласно которой спасения невозможно добиться с помощью истовой веры или добрых дел — оно предрешено от начала времен, и никто не в силах изменить здесь что-либо.
Подобное убеждение легко могло породить фаталистический взгляд на мир. Если образ жизни или глубина веры не имеют значения, то зачем вообще стараться? Зачем совершать добрые поступки? Но это нужно потому, возражали кальвинисты, что предрасположенность к добру свидетельствует о богоизбранности. Избранным может оказаться всякий, но вполне разумно предположить, что в большинстве своем таковые обнаружат свое предназначение в особых душевных качествах и добропорядочном поведении. Этот неявный намек выступал мощным стимулом к соответствующему образу мысли и жизни. Твердая вера в предопределение сохранялась на протяжении одного или двух поколений, так и не став вековечной догмой, но со временем она была усвоена светской моралью, а вместе с нею — и все сопутствующие добродетели: трудолюбие, честность, серьезность, бережное отношение к деньгам и времени.
Перечисленные ценности способствовали успеху в бизнесе и накоплению капитала, но Вебер подчеркивал, что истинный кальвинист не задавался целью разбогатеть. (Это, однако, не мешало представителям данной конфессии видеть в праведно нажитом богатстве знак божественной милости.) Европе отнюдь не нужно было дожидаться протестантской Реформации, чтобы познакомиться с людьми, желавшими стать богатыми. Основная идея Вебера заключалась в том, что протестантизм породил новый тип бизнесмена — человека, стремившегося жить и трудиться по-особому. Именно эта специфика имела значение, а нажитые состояния оказывались в лучшем случае ее побочными продуктами. Лишь много позже протестантская этика выродилась в набор максим, направленных на достижение материального достатка и довольства собой, вылилась во вкрадчивые проповеди благости богатства как такового.
На теорию Вебера нападали со всех сторон. Точно такую же сумятицу позже породил развивающий учение Вебера тезис социолога Роберта Мертона о прямой взаимосвязи между протестантизмом и подъемом современной науки. К сказанному можно добавить, что многие современные историки и в самом деле расценивают построения Вебера как не слишком актуальные: считается, что он сделал свое дело и отошел в прошлое.
Лично я с этим не согласен. Ни на эмпирическом уровне, где многочисленные факты свидетельствуют о том, что протестантские торговцы и промышленники сыграли ключевую роль в развитии торговли, банковского дела и промышленности, ни на теоретическом. Суть дела в том, что протестантизм действительно сформировал иного человека — рационального, аккуратного, трудолюбивого. Подобные добродетели, хотя и не были новыми, едва ли встречались на каждом шагу. Протестантизм сосредоточил их в рядах своих приверженцев, которые оценивали друг друга по соответствию этим стандартам.
Две особенности протестантизма отражают и подтверждают эту взаимосвязь. Первой является упор на распространение грамотности, причем не только среди мальчиков, но и девочек. То было следствием изучения Библии. Считалось, что добрые протестанты должны самостоятельно читать Святое писание. (Католиков же, ориентированных на катехизис, не только не заставляли заниматься этим, но косвенно даже отвращали от подобных занятий.) Результат известен: грамотность среди протестантов росла от поколения к поколению. Грамотные матери — это очень важно.
Второй особенностью стало то огромное значение, которое приписывалось времени. Здесь мы опираемся на феномены, которые социологи назвали бы «ненавязчивыми свидетельствами»: на массовое изготовление и приобретение часов. Даже в таких католических странах, как Франция или Бавария, часовщики в большинстве своем были протестантами. По использованию приборов для измерения времени и их распространению в сельской местности Англия и Голландия значительно опережали католические государства. Возрастающий интерес к фиксации времени является наиболее точным индикатором «урбанизации» сельского общества и утверждения в нем «городских» вкусов и обычаев.
Сказанное вовсе не означает, что «идеальный тип» капитализма можно найти только в рядах кальвинистов и более поздних протестантских сектах. Рациональными, прилежными, аккуратными, чистоплотными и серьезными могут быть люди всех вероисповеданий и вообще неверующие. Причем им вовсе не обязательно быть предпринимателями, ибо подобные качества проявляются в самых разных жизненных ситуациях. Главная мысль Вебера, как я ее понимаю, состоит в том, что в Северной Европе XVI–XVIII веков религия способствовала широкому распространению того типа личности, который прежде считался довольно редким, и что именно этот тип создал новую экономику (новый способ производства), известный сегодня под названием «капитализм».
История свидетельствует, что наиболее эффективные лекарства от бедности имеют внутреннее, а не внешнее происхождение. Иностранная помощь может быть полезной, но она же, подобно шальному богатству, способна принести вред. Нередко она подавляет инициативу и сеет бессилие. Как гласит африканская поговорка, рука берущего всегда снизу, тогда как рука дающего — сверху. А вот что по-настоящему благотворно, так это труд, усердие, честность, терпение, упорство. Людям, страдающим от нищеты и голода, подобный набор поможет справиться с безразличием. Ведь, по сути дела, никакое совершенствование не может быть столь же эффективным, как самосовершенствование.
Такие рассуждения могут показаться затертыми клише — что-то вроде уроков, которые приходится осваивать дома и в школе в те моменты, когда родителей и учителей охватывает наставническое рвение. Став взрослыми, мы относимся к подобным истинам довольно снисходительно, отмахиваясь от них как от банальностей. Но может ли мудрость устареть? Безусловно, мы живем в приятное время. Мы хотим, чтобы все вокруг было сплошным удовольствием; многие из нас работают, чтобы жить, а живут для того, чтобы быть счастливыми. В этом нет ничего страшного; просто подобный стиль жизни не повышает производительность труда. Если же вы хотите большей продуктивности, то нужно научиться жить, чтобы работать, а в счастье видеть побочный продукт.
Это нелегко. Люди, которые живут, чтобы работать, составляют незначительное меньшинство. Но это элита, открытая для посторонних, она сама отбирает свои кадры, и ее члены являются созидателями. В этом мире приветствуются оптимисты, причем не потому, что они всегда правы, но потому, что заряжены на созидание. Даже заблуждаясь, они настроены позитивно; именно таков путь достижения, исправления, улучшения и успеха. Образованный и просвещенный оптимизм неизменно окупается, а в утешение пессимистам достается только их правота.
