Алексей Митрофанов - Повседневная жизнь русского провинциального города в XIX веке. Пореформенный период
Были подобные бульвары, разумеется, и в крупных городах, например в Саратове (его альтернативное название — парк «Липки»). Он был разбит в сороковые годы XIX века, во времена, когда городским головой был некто Масленников. Горожане по этому поводу посвятили старательному голове весьма ироничные, хотя и неуклюжие строки:
Любит разводить садочки,
Разные кусточки и цветочки.
Там, где прежде гуляла коза,
Там теперь гуляют господа.
Тем не менее парк «Липки» полюбился горожанам. Константин Федин посвятил ему такие строки: «В городе был большой бульвар с двумя цветниками и с английским сквером, с павильонами, где кушали мельхиоровыми ложечками мороженое, с домиком, в котором пили кумыс и югурт (йогурт, как тогда называли кефир. — А. М.).Аллеи, засаженные сиренями и липами, вязами и тополями, вели к деревянной эстраде, построенной в виде раковины. По воскресеньям в раковине играл полковой оркестр. Весь город ходил сюда гулять, все сословия, все возрасты… В новом цветнике, открытом со всех сторон солнцу, слышались пронзительные крики: «Гори-гори ясно, чтобы не погасло» и стрекотанье неутомимых языков: «Вам барыня прислала туалет, в туалете — сто рублей, что хотите, то купите, черно с белым не берите, «да» и «нет» не говорите, что желаете купить?»… В аллеях продвигались медленными встречными потоками гуляющие пары, зажатые друг другом, шлифуя подошвами дорожки и наблюдая, как откупоривают в павильонах лимонад».
Лимонад был еще в диковинку.
Кстати, название «Липки» было в русской провинции весьма популярным. Одноименный бульвар существовал, например, во Владимире, а разбивали его местные гимназисты. Один из них вспоминал: «Ранней осенью в нашей гимназии совершилось радостное событие — участие в насаждении деревьев, устройство сквера напротив здания самой гимназии. До того здесь была голая площадь между соборами и зданием Присутственных мест, обсаженная лишь с северной стороны, образуя малый бульвар «Липки», аллею их напротив гимназии, существующую здесь доселе. На этой площади, очень неровной, изрытой ямами, занесенной зимой снегом, были проложены две тропинки — к Дмитриевскому собору и присутственным местам. Летом на площади проводилось ученье новобранцев, иногда представления заезжих циркачей-канатоходцев или выступления цыганского табора. И вот бывший тогда Владимирским губернатором H. М. Цеймерн вознамерился превратить эту площадь в городской сквер путем насаждения на ней аллеи тополей, существующей доселе. И к этому были привлечены ученики гимназии…
Помню, как сейчас, чудесный осенний солнечный день в начале нового учебного года. Нас, гимназистов, попарно вывели на эту площадь, где были уже заготовлены ямки для посадки деревьев, дали каждому по лопате, и мы постепенно, под руководством садовников и под звуки полковой военной музыки закапывали деревца тополей».
Здешний бульвар был знаменит своим мороженым — лакомством столь же диковинным, как и лимонад. Этим десертом торговал здесь некий Иван Ходов, подписавший предварительно весьма суровый документ: «Я, Ходов, обязуюсь около своего киоска соблюдать должную чистоту и при малейшей неисправности в этом отношении обязуюсь немедленно исполнить требования властей и управы; при неисполнении же этих требований управа имеет право произвести очистку места за мой счет, и я, Ходов, не вправе жаловаться на размер уплаченного управой вознаграждения за очистку… Порча и уничтожение деревьев близ киоска, безусловно, воспрещается».
Мороженое, разумеется, шло на ура. Хотя состав его был очень даже примитивным — молоко, сахар, яичные желтки и совсем чуть-чуть ванили.
Рядом с «Липками» располагался и большой бульвар, названный именем Пушкина. Он также пользовался популярностью и, больше того, удостоился стихотворения местного поэта Михаила Бенедиктова:
Дав тень сию тебе
и в знойный день прохладу,
полезным быть во всем
я целию имел
и счастлив истинно,
коль скажут мне в награду,
что я любил тебя
и другом быть умел.
Это стихотворение, написанное как бы от лица бульвара, было размещено на одной из беседок. Сам же бульвар выглядел так: «Мы помним стоящее на краю его, обращенное к Клязьме старое здание его летнего клуба «ротонду» — круглое деревянное здание со шпилем наверху и надписи, написанной на меди и прибитой к стене перед входом в клуб. Еще в начале века, на наших глазах, сам Большой бульвар представлял собой три аллеи — широкую и две по бокам, тянувшиеся, как и теперь, с Большой улицы до обрыва к Клязьме, откуда расстилался прелестный вид на Заречье… Аллеи были обсажены липами… Возле забора, установленного вдоль левой боковой аллеи, виднелись остатки бывшего здесь пруда, в котором по веснам плавали утки и мальчишки на плотах… С наступлением лета в вечерние часы молодежь устремлялась на Пушкинский бульвар… Три раза в неделю играл военный оркестр, размещавшийся в раковине, сбоку от клуба. Всюду раздавался молодой, задорный смех, встречались старые знакомые, друзья, товарищи, создавались новые знакомства. Вечера заканчивались пусками бенгальских огней, фейерверками. К 12 часам ночи все расходились и бульвар затихал».
На одной же из скамеек кто-то гвоздиком выцарапал стихотворение, по сути — свою жизненную драму:
На вашем пальчике колечко — драгоценный сувенир,
А я страдаю без надежды, проклинаю весь мир…
Ваш папаша гонит прочь меня.
Мне все едино, когда хрюкает свинья.
Славился и бульвар в Костроме. Жители этого маленького города на Волге вообще умели радоваться жизни — а бульвар, собственно говоря, для этого и создавался. Алексей Ремизов писал о нем: «Когда сгущаются сумерки и зажигается, затейливо повешенная на проволоке между рестораном и эстрадою, знаменитая лампочка, бульвар оживает. Набираются шумно городские сорванцы и гуляки, и за крикливою сворою по следам ее входит что-то подозрительное и скандальное, и бульвар принимает ту вечернюю воскресную выправку, которая сулит мордобой и участок. Одобрения и неодобрения начинают высказываться так громко и беззастенчиво, что хоть караул кричи — тут кавалер какой-то бросил барышне на колени зажженную бумажку, и та завизжала, словно перерезали ей горло, там другой кавалер ущипнул незнакомую даму, и опять крик. Крики, хохот, смешки, шутки, шалости и дурачество».
Костромич С. Чумаков рассказывал: «Летом публика ходила взад и вперед по главной аллее бульвара, в жаркие дни при большом скоплении народа поднималась пыль, так как никакой поливки не существовало. Несколько раз в неделю на бульваре играл оркестр военной музыки под управлением капельмейстера Виноградова. Для оркестра была сделана у задней стены городской управы деревянная раковина. Менее многолюдно было на малом бульваре, который шел влево от собора, спускаясь к Волге до самой беседки на ее берегу… В начале малого бульвара стояла будка, в которой в летнее время торговал мороженым известный всей Костроме Михеич. Мороженое изготовлялось им самым первобытным способом, но было очень высокого качества и самых разнообразных сортов, почему и пользовалось большим спросом».
Впрочем, парки, скверы и сады были гораздо больше распространены — как по названию, так и по геометрической форме. Они, как и бульвары, были центром общественной жизни провинциального города. Притом центром демократичным. В частности, архангельский поэт И. Иванов описывал Гагаринский сквер своего города:
В сквере весь Архангельск в лицах:
Петр Кузьмич, артист, певица,
гласный Думы городской,
постовой, городовой,
сыщик, франт, карманный вор
и газетный репортер,
канторист и коммерсант,
и бездарность, и талант,
и кухарка Парасковья —
одним словом, все сословия
с высших и до низших сфер
переполнили наш сквер.
Славился на всю страну Шехтелев сад Саратова, открытый полным тезкой и родственником знаменитого архитектора — Францем Осиповичем Шехтелем. Писатель Гавриил Гераков вспоминал: «Там, где теперь… дача Шехтеля, в мое время была голая степь. Я в детстве с товарищами своими ходил на эту степь вылавливать из нор водой сусликов, а женщины рыли здесь солодские корни для продажи; тут также паслись бараны, предназначенные на убой».
Однако в середине XIX века никто уж не помнил о несчастных баранах и сусликах. Память о них затмил летний сад, который открыл тут Франц Шехтель. Саратов тогда уже был городом крупным и шумным. Горожане, особенно летом, нуждались в загородном месте отдохновения. И Шехтелев сад, находящийся в двух с лишним верстах от тогдашнего города, пришелся саратовцам как нельзя кстати. Тем более что расстояние это было нисколько не обременительным — предприимчивый купец пустил особые омнибусы от Театральной площади до собственных владений.
