Елена Лаврентьева - Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия.
— Судьба нам послала странного спутника.
— Какого спутника? — спросил Куракин.
— Господина, идущего у меня слева, которого, кажется, можно заметить уже по шуму, производимому им.
Куракин раскрыл глаза в изумлении и заметил, что никого нет у меня с левой стороны.
— Как? Ты не видишь этого человека между мною и домовой стеной?
— Ваше Высочество идете возле самой стены, и физически невозможно, чтобы кто-нибудь был между вами и ею.
Я протянул руку и точно ощупал камень. Но все-таки незнакомец был тут и шел со мною шаг в шаг, и звуки шагов его, как удары молота, раздавались по тротуару. Я посмотрел на него внимательнее прежнего, и над шляпой его блеснули глаза столь блестящие, что таких я не видал никогда, ни прежде, ни после. Они смотрели прямо на меня и производили на меня какое-то околдовывающее действие.
— Ах! — сказал я Куракину. — Я не могу передать тебе, что я чувствую, но только во мне происходит что-то особенное.
Я дрожал не от страха, но от холода. Я чувствовал, как что-то особенное проникало все мои члены, и мне казалось, что кровь замерзает в моих жилах. Вдруг из-под плаща, закрывавшего рот таинственного спутника, раздался глухой и грустный голос:
— Павел!
Я был во власти какой-то неведомой силы и механически отвечал:
— Что вам нужно?
— Павел! — сказал опять голос, на этот раз, впрочем, как-то сочувственно, но с еще большим оттенком грусти. Я не мог сказать ни слова. Голос снова назвал меня по имени, и незнакомец остановился. Я чувствовал какую-то внутреннюю потребность сделать то же.
— Павел! Бедный Павел! Бедный Князь!
Я обратился к Куракину, который также остановился.
— Слышишь? — спросил я его.
— Ничего, — отвечал тот, — решительно ничего.
Что касается до меня, то этот голос и до сих пор еще раздается в моих ушах. Я сделал отчаянное усилие над собою и спросил незнакомца: кто он и что ему нужно?
— Кто я? Бедный Павел! Я тот, кто принимает участие в твоей судьбе и кто хочет, чтобы ты особенно не привязывался к этому миру, потому что ты долго не останешься в нем. Живи по законам справедливости, и конец твой будет спокоен. Бойся укора совести: для благородной души нет более чувствительного наказания.
Он пошел снова, глядя на меня все тем же проницательным взором. И как я остановился, когда остановился он, так и теперь я почувствовал необходимым пойти за ним. Он не говорил, и я не чувствовал особенного желания обратиться к нему с речью. Я шел за ним, потому что он теперь шел впереди. Это продолжалось более часу. Где мы шли, я не знал. Куракин не хочет верить ничему этому. Посмотрите, он смеется. Он думает, что все это было не более как сон.
Наконец пришли мы к большой площади между мостом через Неву и зданием Сената. Он прямо пошел к одному как бы заранее отмеченному месту площади; я, конечно, следовал за ним и затем остановился.
— Прощай, Павел! — сказал он. — Ты еще увидишь меня опять здесь и кой-где еще.
При этом шляпа его поднялась как бы сама собою, и глазам моим представился орлиный взор, смуглый лоб и строгая улыбка моего прадеда Петра Великого. Когда я пришел в себя от страха и удивления, его уже не было передо мною.
На этом самом месте Императрица возводит монумент, который скоро будет удивлением всей Европы. Это — конная статуя из гранита, представляющая Царя Петра и помещенная на скале. Не я советовал моей матери избирать это место, выбранное или, скорее, угаданное призраком. И я не знаю, как описать чувство, охватившее меня, когда я впервые увидал эту статую. Я боюсь мысли, что могу бояться, что бы ни говорил князь Куракин, уверяющий, что все это было не более как сон, виденный мною во время прогулки по улицам. Малейшая подробность этого видения памятна мне, и я по-прежнему утверждаю, что это было видение, и все связанное с ним представляется мне так же ясно, как бы это случилось вчера. Придя домой, я нашел, что мой левый бок положительно окаменел от холода, и я почувствовал некоторую теплоту лишь несколько часов спустя, хотя тотчас же лег в теплую постель и закрылся как можно теплее.
Надеюсь, что вам понравилась моя история и что если я вас заставил подождать, то было из-за чего».
— Знаете, что это значит, Ваше Высочество? — спросил принц де Линь.
— Это значит, что я умру в молодых летах.
— Извините, если я не сойдусь с вами во мнении. Я полагаю, что это доказывает неоспоримо две вещи. Во-первых, что не надобно выходить ночью, когда клонит ко сну, и, во-вторых, что не следует ходить слишком близко к домовым стенам, промерзшим в таком климате, как у вас. Другого заключения из этого я не могу вывести. Призрак вашего знаменитого прадеда существовал лишь в вашем воображении, и я не сомневаюсь, что на верхней одежде вашей осталась пыль от домовых стен.
Этот рассказ (говорит баронесса Оберкирх), произвел, вы можете быть уверены, сильное впечатление на всех нас. Мало кто слышал его, потому что Великий Князь никогда не желал придавать ему огласки. Великая Княгиня не слыхала его по сей день; он бы перепугал ее. Удалясь к себе, я подробно записала его, как всегда делала с тем, что находила особенно важным, ограничиваясь относительно предметов меньшей важности одними заметками, которые бы помогали моей памяти.
Читая далее мемуары баронессы, мы видим, что Павел после как бы раскаивался, что сделал поверенным своей тайны друга своей жены. Он старается убедить ее, что все рассказанное им было выдумано с целью рассказать что-нибудь страшное в свою очередь. Но баронесса была тонкая наблюдательница, и ее не так легко было уверить и разуверить. 28/7 августа того же года Павел Петрович и его супруга были в Монбельяре у родителей Марии Феодоровны, когда там получено было письмо из Петербурга, что 18 числа того же месяца памятник Петру I был торжественно открыт в присутствии Императрицы. Когда читали письмо, Павел приложил палец к губам, делая этим знак баронессе. Баронесса наблюдала внимательно и видела, как Великий Князь старался улыбаться, хотя мертвенная бледность покрыла лицо его. Это объяснило ей окончательно, шутил или не шутил Павел в памятную ночь в Брюсселе{8}.
* * *
Павел был суеверен. Он охотно верил в предзнаменования. Ему, между прочим, предсказали, что если он первые четыре года своего царствования проведет счастливо, то ему больше нечего будет опасаться, и остальная жизнь его будет увенчана славой и счастием. Он так твердо поверил этому предсказанию, что по прошествии этого срока издал указ, в котором благодарил своих добрых подданных за проявленную ими верность и, чтобы доказать свою благодарность, объявил помилование всем, кто был сослан им, или смещен с должности, или удален в поместья, приглашая их всех вернуться в Петербург для поступления вновь на службу{9}.
* * *
Во время одной из этих прогулок, около четырех или пяти дней до смерти императора (в это время стояла оттепель), Павел вдруг остановил свою лошадь и, обернувшись к шталмейстеру Муханову, ехавшему рядом с императрицей, сказал сильно взволнованным голосом: «Мне показалось, что я задыхаюсь и у меня не хватает воздуха, чтобы дышать. Я чувствовал, что умираю… Разве они хотят задушить меня?» Муханов отвечал: «Государь, это, вероятно, действие оттепели». Император ничего не ответил, покачал головой, и лицо его сделалось очень задумчивым. Он не проронил ни единого слова до самого возвращения в замок{10}.
* * *
Вот еще удивительный рассказ, который великий князь (Константин Павлович. — Е. Л.) повторял мне несколько раз. Среди лиц, которые были приставлены для его воспитания, был один помощник воспитателя, впавший потом в буйное умопомешательство. Прикованный к болезненному ложу, он постоянно просил к себе своего воспитанника, и великий князь навестил его. При виде его больной успокоился и пришел в сознание. Великий князь присел к нему на кровать, стал его утешать и спросил, чего он хочет. Больной попросил, чтобы великий князь остался с ним наедине.
В это время строился Михайловский дворец. Это было как раз рядом с тем местом, где лежал больной, так что он мог видеть из окна производившиеся строительные работы.
— Посмотрите на стены дворца, — сказал он великому князю. — Какого они цвета?
— Такого же, как везде, — отвечал Константин Павлович.
— Ошибаетесь, — возразил больной, — они имеют цвет крови. Не пройдет двух лет, как тот, кто строил этот дворец, обагрит его своею кровью.
Великий князь принял эти слова за бред расстроенного воображения и не придал им никакого значения. Трагическая кончина Павла в этом замке известна всем{11}.
