Степан Козловский - История и старина: мировосприятие, социальная практика, мотивация действующих лиц
В 1868–1870 гг. прошла дискуссия по работе В. В. Стасова «Происхождение русских былин», написанной в духе «теории заимствований».[170] Состояние эпосоведения позволило ему вести речь о заимствовании эпических сюжетов, но его теоретические построения не смогли убедить основную массу исследователей.[171]
В. В. Стасов выдвинул весомые доводы в пользу заимствования, наглядно показав, что сходство русских богатырей с героями восточного эпоса очень велико. Не только сюжеты, но и «типические места» былин имеют аналоги в типических местах восточного эпоса. Колоссальный поток критики, обрушившийся на его работу, только подчеркивает ее значение.[172]
Со временем он уточнил свою точку зрения, предположив, что национальной былину делает не сюжет как таковой, сюжетная схема может забрести куда угодно, а именно ассимиляция ее в художественном сознании того или иного народа.[173] Соответственно изменилось восприятие социальной практики. Именно ей, в рамках теории «самозарождения сюжетов», вверялось право решать вопрос о заимствовании сюжета или отказе от него.
Впоследствии его доводы в некоторой степени принял В. Ф. Миллер[174] в отношении изображения коня и всадника в русских былинах, заявив о восточном происхождении сюжета в целом, за что и был резко раскритикован скептически настроенными исследователями былин.
Н. П. Дашкевич, в частности, отметил по этому поводу следующее: «Исследователи часто не уясняют себе, как следует, общего процесса возникновения былевых эпосов, либо неполно и односторонне подбирают данные сравнений. Из подыскивания же параллелей и отдельных сходных мотивов, а также групп мотивов, выходит мало толку, так как отмечаемые исследователями параллели и сходства не раскрывают ближайшим образом процесса сложения конечнаго целого, какое представляют собой былины, и в большинстве случаев процесс этот остается невыясненным….».[175]
Примерно таких же взглядов придерживался и А. М. Лобода, два года спустя подробно разобравший научные позиции В. Ф. Миллера в «Лекциях по русской народной словесности».[176]
Дискуссия о заимствованиях продолжалась и позже, но с меньшим полемическим задором. К числу позитивных моментов этой дискуссии можно отнести появление большого числа примеров эпической социальной практики в сравнении с аналогичной практикой, отраженной в иностранном эпосе, легендах и т. п.
Среди работ, относящихся к этому направлению, можно отметить труды Г. Н. Потанина[177] и И. Н. Жданова,[178] О. Ф. Миллера,[179] проводивших широкий анализ с привлечением материалов не только русских былин, но и саг, восточного эпоса, сказок, легенд, сказаний и т. д.[180] О. Ф. Миллер, сравнивая эпос и сказания, в частности отмечал, что «Между былинами и сказаниями (о начале Москвы — статья И. Д. Беляева, март 1868 г. Р. Вестник) — полное соответствие в том, что как в первых Чурила заводит связь с княгиней, так и в последних Кучковичи соблазняют жену княжескую».[181] Таким образом, в ряде случаев уже имелись попытки сравнения социальной практики, отраженной эпическими материалами, не столько в плане их соответствия истории (конкретной дате, событию и т. д.), сколько летописной социальной практике.
Пытаясь уйти от полемики по вопросам заимствования, тяготевшей к выяснению того, из какой страны пришел на Русь тот или иной эпический сюжет, ученые вернулись к сравнительному анализу былинных сюжетов с летописными и литературными источниками, выявляя основные историко-бытовые данные, запечатленные в русском эпосе. Следует отметить, что «быт» и «повседневность» не всегда «практика». Практика подразумевает не только описание условий среды, но и целеполагающую деятельность личности, взаимодействие в обществе индивидов и социальных групп. В рамках этого направления «исторической школы» указывались отдельные бытовые реалии, отраженные в летописях древней Руси в сравнении с эпическими материалами.
Под эгидой этой школы успели поработать многие ученые: В. Ф. Миллер, А. М. Лобода, М. Н. Сперанский, А. В. Марков, Н. П. Дашкевич, Л. Н. Майков, М. Г. Халанский, но фиксированного «членства» в ней не было, равно как и в остальных.
Одним из первых, кто обратил внимание на «исторический» характер русских былин, был Л. Н. Майков.[182] Его работа на тот момент не была должным образом воспринята обществом, поскольку наиболее «перспективными» и модными считались исследования в духе «мифологической» школы и «миграционной» теории.
Возможности для развития данной концепции сложились только после того, как появилась необходимость отстаивать самобытность своего эпоса в противовес «теории заимствования» (в варианте В. В. Стасова — с Востока, что делало русский эпос «менее европейским», в то время, когда все «азиатское» было не по душе прозападнически настроенной «цивилизованной» интеллигенции).[183] «Новое» научное направление сумело доказать на материале летописей не только наличие аналогичных, подобных тем, которые можно найти в эпических песнях, реальных событий в Древней Руси, но и возможность возникновения эпоса именно на ее территории.
Уровень работ «исторического» направления приблизительно одинаков, разночтения встречаются несколько реже, чем в работах «мифологического» направления. Их исследования скорее уточняют друг друга, чем противоречат, за некоторыми исключениями, которые касаются попыток использования для объяснения ряда сюжетов некоторых положений теории заимствования (В. Ф. Миллером в частности). Эпическое отражение социальной практики в ряде случаев ими исследуется, но бессистемно и в основном лишь для пояснения отдельных эпических сюжетов.
М. Г. Халанский разбирал в своих работах те же вопросы, что и В. Ф. Миллер, делил героев по происхождению на богатырей дотатарского периода и тех, которые появились после татаро-монгольского нашествия. Он широко привлекал материалы украинских дум (об Ивасе Коновченко) и т. п.[184]
Работы М. Н. Сперанского по стилю и методике работы в рамках данного направления, мало отличаются от трудов А. М. Лободы и В. Ф. Миллера. Он также заявлял о начале изучения «литературных фактов» с социологических позиций.[185] Вместе с тем, его взгляд на формирование былин несколько обособляется от воззрений большинства представителей «исторического направления». Он считал, что: «сам процесс сложения былин сопровождался использованием уже существующих формул».[186] Это означает, что он отличал стиль создания былин от стиля исторических песен. Различие в стиле создания является признаком отличия социальной практики.
Наиболее часто в отношении «исторической школы» встречаются упоминания о работах В. Ф. Миллера и А. В. Маркова.
Значительное внимание было ими уделено поиску «исторических фактов» в русском эпосе.[187] Благодаря этому стало ясно, что изображение быта (социальной среды) в былинах и летописях имеют очень много общего.[188] Однако аналогии, характерные для целых эпох, прикреплялись ими к конкретным историческим событиям, что вряд ли допустимо. В результате их деятельности очень остро встал вопрос о том, как именно соотносились летописная и былинная история. Решение было найдено в «социологическом» изучении эпоса. А. В. Марков отмечал, что:
«Делением былин на городские и богатырские проф. Миллер наметил вопрос о социальном положении слагателей былин; но в очерке „Русская былина, ее слагатели и исполнители“, специально посвященном авторам былин, он обращает внимание не столько на социальную среду, выдвигавшую певцов, сколько на их профессиональную окраску».[189]
В. Ф. Миллер, обобщая проведенные исследования (он, в частности, полагал, что национализация чужих сюжетов происходит через внесение бытовых черт[190]), отметил следующие вопросы:
1) «Были ли наши былины искони слагаемы в низшем слое народа, или перешли к нему из другой среды?
2) Кто были слагатели и разносители?
3) Как объяснить исторические имена и нередко фантастическое содержание былин?
4) Как объяснить наличность былин только у великоруссов и отсутствие их среди современных малоруссов?
5) Какие былинные сюжеты относятся к более древним, а какие к более поздним временам?
6) Какие мотивы проникли в эпос из книжной литературы или из сказок?
7) В чем заключается техника былины?
8) Какие особенности в складе и языке их?»
Ни на один из этих вопросов однозначного и окончательного ответа в историографии нет до сих пор, хотя прошло уже около ста лет. Расхождения имели место не только при постановке исследовательских задач, но и в понимании эпоса как феномена культуры.
