Михаил Лифшиц - Дневник Мариэтты Шагинян
Вот Мариэтта Шагинян выдвигает идею соединения всех наук в своего рода «кафедре культуры». Проект новой кафедры связывается в её глазах с открытием факультета журналистики в Московском университете, а подлинную основу для всех этих рассуждений образует проблема «общей крыши», возникшая в связи с переездом естественнонаучных факультетов в новое здание на Ленинских горах. Писательница указывает на пример Герцена, Огарёва, Белинского. Чернышевского, Добролюбова, Писарева. Они учились в те времена, когда естествознание и общественные науки помещались вместе, в одном здании. И вот, действительно, этим знаменитым людям удалось «стать тем, чем они стали».
Заметим, что Мариэтта Шагинян отводит первостепенную роль вопросу о помещении. «Каждый новый построенный квадратный метр площади для вуза поднимает и выдвигает на первый план задачу пересмотра самого преподавания». Мало того: каждый построенный квадратный метр требует пересмотра разобщённости самих наук. Университет переселяется в новое помещение, а «сжатый инвентарь научного мышления» ещё не готов. Между тем «учёные как бы докопались до конца своих штреков, откуда уже можно перестукиваться с соседними науками».
Нет, учёные ещё не докопались до конца своих штреков. Это дело длинное, говорят, даже бесконечное, но перестукиваться всё же можно.
«Нашей эпохе, как никакой другой, необходимы общеобразовательные, популярно объединяющие многие отрасли наук, труды по истории культуры, которые стали бы настольными для наших студентов, взошли бы на кафедры и заменили в одном курсе несколько обязательных курсов». Хотели бы мы посмотреть, как труды всходят на кафедры. Кроме того, популярные труды не могут заменить обязательных курсов, которые изучаются студентами с целью овладеть непопулярной сущностью науки.
Должно быть, автор хочет сказать что — то правильное, полезное для борьбы против цеховой замкнутости в науке. Отчего же не подумать над этим более основательно, прежде чем браться за перо?
Ввиду разнообразия тем, затронутых в «Дневнике писателя», нам пришлось распределить выводы и обобщения Мариэтты Шагинян по рубрикам отдельных наук. Приведём некоторые из этих выводов, начиная с математики.
В этой области автор «Дневника писателя» имеет солидную подготовку. «Мне трижды пришлось учиться математике», — сообщает писательница. Первые сведения об этой науке она получила в гимназии Ржевской, где преподавателем был хороший старый математик. «Очень толстый, отдувающийся, он вошёл в первый раз в класс, аккуратно написал первую задачку на икс — игрек мелом на доске, объяснил, как делать простые действия с этими буквами вместо цифр, и больше ничего не объяснил». Во второй раз писательница занималась икс — игреком в Плановой академии, где преподавал другой математик, «блестящий и острый». Воспоминания снова рисуют доску, мел, тряпку, которой стирают задачки. «Он нарисовал перед нами разграфлённые клетки, объяснил, что такое функциональные зависимости, — и в свете его объяснений иксы и игреки получили философский смысл, улеглись в определённые соотношения». В третий раз Мариэтта Шагинян училась математике, «развернув небольшую книгу С. Лурье о дифференциальном исчислении у древних».
Обладая такой подготовкой, писательница купила недавно «Энциклопедию элементарной математики» и, устроившись в постели «под уютно зажжённой лампочкой», раскрыла её с величайшей надеждой… Но — увы! — ничего не поняла. «Два тома абракадабры из формул». Мариэтта Шагинян захлопнула книгу с нестерпимой обидой. «И мне захотелось сказать её составителю, как ругаются непонятными словами дети: «Сама ты вида!»
Автор видит в этом ещё одно доказательство разобщённости всех наук. Несмотря на то, что «учёные докопались до конца своих штреков», они пишут очень непонятно…
Мариэтте Шагинян не приходит в голову, что «Энциклопедия» издана для людей, умеющих читать математические формулы. Если писательница ничего не поняла, устроившись под уютно зажжённой лампочкой, виноваты, конечно, математики. Это они сопротивляются установлению органического единства и грандиозного синтеза. Вот, например: «Такие понятия, как «координаты, «коэфициенты», «параметры», излагаются настолько изолированно друг от друга, что учащийся теряет всякое представление о родстве между, ними. Утрачивается оно и в понятии «квант». Общий смысл этих понятий задушен оградиловкой учёных, не желающих ничего сводить к единству».
Дай только власть Мариэтте Шагинян, и она приведёт всех к одному знаменателю. Что заставляет уважаемую писательницу пускаться в рассуждения о «координатах» и «параметрах», не имея для этого самых необходимых сведений, трудно сказать. Какое родство и с чем утрачивается в физическом понятии «квант»? Пойми, кто может. В качестве представительницы школы бури и натиска Мариэтта Шагинян решает этот вопрос, не углубляясь в дебри наук. Право, мы начинаем думать, что «оградиловка» иногда бывает необходима.
Перейдём к другим наукам. О том, что писательница интересуется фотосинтезом, читатель уже знает. Открытие, сделанное Мариэттой Шагинян в этой области, вполне на уровне её понимания теории И. П. Павлова (о чём свидетельствуют такие фантазии, как «автоблокировка», «автополный обмен» и т. д.). Как известно, в зелёных растениях происходит процесс ассимиляции углекислоты за счёт энергии, доставляемой лучами солнечного света. Этот процесс называется фотосинтезом. Но послушаем Мариэтту Шагинян.
«Загадочный фотосинтез сопоставляю с мозговым процессом восприятия, со снами (может быть, это непроявленные дневные снимки, воспринимающиеся во сне в тёмном, бескрасочном виде, как клише?) и тому подобное». К тому подобному относится «игра самого луча солнца в мозгу, не преобразованного ни в белок, ни в углевод».
Если мы правильно поняли источник вдохновения Мариэтты Шагинян, то ей пришло в голову, что фотосинтез есть род фотографии. Кстати, о фотографии: непроявленный снимок не может восприниматься как клише. Что касается снов, то они зависят от темперамента и настроения. Бывают чёрные сны, но не всегда. Французский художник Коро сказал: «Я видел во сне розовые небеса».
Назвать гипотезу Мариэтты Шагинян о происхождении снов научной — нельзя. Луч солнца, играющий в мозгу, есть что — то из области сюрреализма. Хотя писательница цитирует марксистские книги, ссылается на классиков, шумит иногда громче всех, — увы, этот луч освещает большой беспорядок в… её представлениях о фотосинтезе.
Когда дело касается других, Мариэтта Шагинян прекрасно понимает, что «философского подхода искать на потолке нечего». Сама она, к сожалению, не придерживается этого правила и постоянно ищет чего — то на потолке. Стоит писательнице услышать новое слово или увидеть незнакомый предмет, и рассуждения текут у неё с такой же лёгкостью, как птица поёт.
В одной книге по агротехнике плодоягодного сада Мариэтта Шагинян прочла, что обрезывать дерево нужно заблаговременно, так как раны, нанесённые при обрезке, болезненно отзываются на всяком растении. Тотчас же она начинает искать «философского подхода» на потолке. «Казалось бы, простые слова о простейшем деле — обрезке плодовых деревьев в саду, — а сколько рождается мыслей: во — первых, важность самой обрезки: убирать лишнее, потому что оно мешает росту главного (в дереве, как и в произведении искусства!); во — вторых, мы думаем: дерево, деревяшка, нечто нечувствительное, во всяком случае ничего не переживает, когда ломаешь ветку или сук, — а вот оказывается — оно чувствует, на нём болезненно отзываются раны. И вы вдруг, словно на вас подействовал художественный образ, начинаете переживать за дерево его боль».
Позвольте, в книге сказано только, что раны болезненно отзываются на дереве, но это вовсе не значит, что дерево чувствует боль. Открытие Мариэтты Шагинян переворачивает вверх дном все наши прежние понятия о возникновении чувствительности в природе. Дерево переживает, деревяшка чувствует боль. Мы уже говорили, что Мариэтта Шагинян живёт в царстве мифологии, где всё имеет чудесные свойства.
Одним из таких чудес является превращение прозаической вороны в древнего ворона наших былин. Подъезжая к Изборску, писательница слышит «карканье больших чёрных ворон, зловещих птиц русских летописей». Новое открытие, на сей раз в области орнитологии. «Каркает ворон — вещун у летописцев так же, как возле этих древних памятников спустя тысячелетие. Вороньё тучами поднималось над стенами Изборска…» Наука говорит нам, что ворон тучами не летает, это редкая птица.
От живой природы можно перейти к общественным вопросам. Человек есть животное, делающее орудия. «Машина — создание рук человеческих, — пишет Мариэтта Шагинян, — но всё больше и больше заметно в наши дни, когда машина стала массовой, всем доступной и ходит скопом, насколько это создание рук человеческих заимствовано людьми у природы». Все доказательства этого тезиса нам повторить не удастся; приведём только отдельные пассажи. Автор увлекается сходством между движением животных и работой машин. Например: «Гусеница, когда передвигает длинное тело, меняет точки опоры, подтягивая пассивные части (так и хочется сказать «гусеничный ход»!)» Сказать всё можно, однако трактор на гусеничном ходу или танк не меняют точки опоры, подтягивая пассивные части; это известно каждому школьнику. Почему бы не сказать, что галстук «бабочкой» летает вокруг шеи, а «змеевик» ползает в перегонном кубe?
