Питер Акройд - Венеция. Прекрасный город
Глава 5
Прибежище
Венеция воспринимается как большой корабль на море. Из-за непрерывного движения воды иногда возникает впечатление, что почва Венеции тоже движется, наподобие палубы корабля. В XIX веке Ральф Уолдо Эмерсон писал в дневнике о пребывании в Венеции: «Кажется, будто ты все время на море».
Образ государства как корабля известен, но приобретает особую уместность в городе, который чуть ли не плывет. Говоря о руководстве республикой, Франческо Фоскари, дож, правивший Венецией в начале XV века, интуитивно прибег к языку моря. Он рассуждал о парусах и снастях, о ветре и течении так, что чувствовался его опыт моряка-практика. Этот язык венецианцы понимали хорошо. К примеру, проводилась аналогия между строительством в городе и постройкой корабля. Видя перед собой уже построенный корабль, трудно представить, как он выглядел, имея только шпангоуты и киль. Подобным образом нелегко определить, какова изначально была Венеция.
Острый треугольный мыс Доганы, или таможни, находится на острове Дорсодуро, рядом с Большим каналом, его часто сравнивают с носом корабля. На соборе Санта-Мария делла Салюте, сразу за мысом Доганы, статуя Девы Марии одета в форму capitano da mar (адмирала венецианского флота). Венецианские здания часто сравнивают с кораблями из-за их очертаний, с кораблями, превратившимися в камень и поставленными на мертвый якорь. Деревянные крыши некоторых венецианских церквей имеют forma di galea (форму корабельного корпуса). Круглые отверстия в домах Венеции похожи на иллюминаторы.
Самая важная аллюзия приберегается напоследок. Корабль был когда-то убежищем для поселенцев. Корабль Венеции с самого начала был приютом для изгнанников и путников, открытым городом, с готовностью ассимилирующим всех, кто появляется в его границах. По словам путешественника XV века, в Венеции «большинство людей иностранцы», а в следующем столетии некий венецианец писал, что кроме аристократов и граждан, «все остальные иностранцы, и очень мало венецианцев». Его замечание касалось преимущественно лавочников и ремесленников. В 1611 году английский дипломат сэр Дадли Карлтон описывал Венецию как «микрокосм, а не город». Венеция была создана больше на манер orbis, чем urbis. И такой она оставалась на протяжении всей своей истории.
Здесь наряду с многообразием жителей материковой Италии жили французы и славяне, греки и фламандцы, евреи и немцы, восточные люди и испанцы. Некоторые улицы были названы в их честь. Здесь были представлены все страны Европы и Леванта. Это замечали все путешественники: выйдя на площадь Святого Марка, они словно оказывались у подножия Вавилонской башни. Ни в одном порту мира не было столько чужеземцев. На многих картинах XIX века в толпе среди строгих костюмов и цилиндров венецианских джентльменов видны длиннополые суконные кафтаны еврейских торговцев, алые фески греков, тюрбаны и халаты турок. Можно сказать, что венецианцы моделировали собственную идентичность в постоянном контрасте с теми, кто находился под их защитой.
Немцам была обеспечена их собственная миниатюрная Германия на подворье, известном как Фондако деи Тедески, близ Риальто, где было два больших помещения для еды и восемьдесят отдельных комнат. За немецкими купцами наблюдало и следило правительство, но говорили, что «они любят город Венецию больше, чем свое отечество». В XVI веке здесь в огромных количествах селились фламандцы. Собственный квартал с православной церковью был у греков. После падения Константинополя в 1204 году и после сдачи города туркам в 1453-м последовал новый приток византийских греков – среди которых были солдаты, моряки, художники и интеллектуалы, ищущие покровителей. Свои кварталы были у албанцев и армян. В конце концов на острове Сан-Ладзаро был построен армянский монастырь, куда Байрон ездил изучать армянский язык, чтобы наряду с чувственными удовольствиями Венеции тренировать ум. В Венеции была колония турецких купцов, они владели дворцом Фондако деи Турки, где имелась школа с изучением арабского языка.
Венеция была местом, где процветал космополитизм. Но Венеция раскрывала пришельцам свои объятия не из альтруизма или щедрости. Без иммигрантов она не выжила бы. Некоторые из них вступили в брак с местными жителями и поднялись до ранга граждан.
Разумеется, иммигранты не были хорошо защищены. Тысячи бедняков ютились в дешевых жилищах, деля угол с соплеменниками. Они сосредоточивались в беднейших кварталах. Многие приехали сюда, спасаясь от Балканских войн или от невыносимой бедности, некоторые бежали от эпидемии чумы. К XVI веку в результате этого наплыва Венеция стала самым густонаселенным городом Италии. Иммигранты выполняли малооплачиваемую работу для города и даже работали гребцами на шлюпках военных судов. Они делали то, чем сами венецианцы занимались неохотно.
В XIV веке Петрарка прославлял Венецию как «единственное убежище свободы, справедливости и мира, единственное прибежище добра в наши дни». Город-порт, естественно, воспринимался как убежище, укрытие. Пьетро Аретино, который бежал из Рима и обрел безопасность в Венеции, формулировал это иначе. В адресе дожу в 1527 году он пишет: «Венеция принимает тех, кого все остальные избегают. Она помогает подняться тем, кого все остальные унижают. Она оказывает гостеприимство тем, кого в других местах подвергают гонениям». В этом открытом городе существовала терпимость, неизвестная в других регионах. И начиная с XVIII столетия город стал пристанищем для тех, кого Генри Джеймс называл «свергнутыми, потерпевшими крах, разочарованными, уязвленными или даже просто скучающими». «Свергнутые» были отличительной чертой Венеции. Сюда уезжало множество свергнутых европейских правителей. В 1737 году в городе жили пять изгнанных монархов, одним из них был юный Чарлз Эдуард Стюарт.
Венеция была прибежищем и для тех, кто пал духом, для странников и изгоев. Она стала домом для лишенных собственности и изгнанных. Ее пропитанной влагой, меланхоличной натуре подходили люди, познавшие печаль. Город стал прибежищем для тех, кто не был уверен в законности своего происхождения или в своей истинной идентичности и, возможно, для тех, кто хотел вообще забыть о том или другом. Он был как мать, бесконечно податливый и сговорчивый. Здесь было безопасно, как в утробе матери. Жители отличались благовоспитанностью и мягкостью. Венеция была городом транзита, где легко можно было затеряться в толчее, городом на границе между различными мирами, здесь благосклонно принимали тех, кто «не подходил» для своих родных мест.
К примеру, в XIX и начале XX века город стал притягателен для гомосексуалистов, которых привлекали местные мальчики и гондольеры. Сюда приезжали обманщики и мошенники всех сортов, разорившиеся финансисты и проигравшие политики, опозоренные женщины и авантюристы, алхимики и шарлатаны. Людей без корней притягивал город без корней.
Венеция была пограничной зоной между верами. Католичеством и православием. Исламом и христианством. Поэтому здесь было так много религиозных реформаторов разного толка. Здесь в середине XVI века возник тайный синод анабаптистов, а немецкая община приютила лютеран. Венеция всегда сохраняла дистанцию от Рима и защищала независимость своей Церкви от посягательств Папы. Таким образом, она стала, теоретически, ареной религиозных обновлений. Был даже период, когда английское правительство полагало, что эта республика готова объединить свои силы с Реформацией. Как выяснилось, суждение было ошибочно.
Если ты потерпел крах, то Венеция – самое подходящее место, чтобы о нем забыть. Здесь ты в буквальном смысле обособлен, отделен от внешнего мира, поэтому его пренебрежение или просто невнимание больше не могут тебя ранить. Венеция была бегством от современности во всех ее видах. И, как всякий открытый порт, она гарантировала анонимность. В Венеции изгнанник мог расстаться со своей идентичностью или скорее мог обрести новую идентичность, соответствующую плавучему городу. Он мог стать таким же текучим и неуловимым. Скажи мне, кто я. Но не кем я был. Это справедливо до сих пор.
Пожалуй, в том, что город, который охотно предоставлял убежище иностранцам и изгнанникам, дал миру слово «гетто», есть ирония. Кажется, что гетто, маленькая островная община, естественно возникает в венецианских условиях. Венецианское гетто сделалось Венецией в миниатюре. И это поможет нам понять природу самого города.
Евреи стали селиться в городе самое позднее в XII веке. В 1152 году их число достигло тринадцати сотен. Жить в самой Венеции им не дозволялось, и они селились рядом, на Спиналонге (цепь из восьми островов), впоследствии переименованном в Джудекку. Два столетия спустя евреи получили разрешение селиться в городе. Место для их кладбища было отведено в песках Лидо и ограждено частоколом, чтобы защитить мертвецов от «гнусностей» венецианцев. Евреи всегда были объектом предубеждений и истерии основного населения, движимого предрассудками или жаждой отнять богатство у чужаков. Евреям были запрещены все профессии, за исключением медицины, и все виды коммерческой деятельности, кроме ростовщичества, их осуждали за это занятие, но им не оставалось ничего иного.
