Георгий Чистяков - Вера и толерантность
Обзор книги Георгий Чистяков - Вера и толерантность
Вера и толерантность
У греков проблемы религиозной нетерпимости и соответственно толерантности просто не было, ибо греки, резко противопоставляя себя «варварам» в плане языка и культуры, очень просто и органично включали в свой пантеон богов сопредельных им народов, разного рода восточные культы и т.д. Еще в V веке до н.э. они с легкостью отождествили египетского Амона со своим Зевсом, Тота - с Гермесом и т.д. Этим же путем шли и римляне. В Риме люди не разделялись на «своих» и «чужих», но зато римские граждане имели значительно больше прав, чем те, кто не имел римского гражданства; при этом гражданином мог быть человек любого национального происхождения. Напомним, что именно таковым был апостол Павел, еврей чистой крови, «обрезанный в восьмой день, из рода Израилева, колена Вениаминова, еврей от евреев» (Флп 3:5). При этом, как и греки, римляне охотно включали в сонм своих богов божества покоренных ими народов или просто отождествляли их со своими богами. Вот почему фанатизм и религиозная нетерпимость в античную эпоху были невозможны.
Истина как наша собственность, как chiesa militante («Церковь воинствующая»), истина вооруженная - не осуждаемая на смерть на Кресте, но осуждающая на смерть Яна Гуса или Джордано Бруно. Истина, принадлежащая толпе, которая требует крови... Вот, где начинается фанатизм. Толпа, с которой мы встречаемся, читая Евангелие, требующая смерти (и даже более откровенно: крови) Иисуса, - может быть, одно из первых проявлений фанатизма в истории. В недрах этой толпы рождается чувство исключительности своей культуры, религии, идеи, которое проповедовал Альфред Розен- берг в книге «Миф XX века». В Средние века в Европе воцарился изоляционизм. «Песнь о Роланде» от начала до конца посвящена войне с неверными. Даже Марко Поло, который во второй половине XIII столетия обошел все страны Востока, включая Китай, почти не рассказывает о верованиях тех стран, где он побывал. Лишь однажды он делает замечание о религии в Китае: «Разных бесовских дел за этими идолами много; рассказывать об этом не станем в нашей книге; христианам не годится и слушать-то об этом» (Поло, Марко. Книга о разнообразии мира. С.-Пб.: Амфора, 1999. Гл. 161. С. 255). В отличие от Марко Поло, его современник Данте Алигьери не противопоставляет христиан людям иной религии. В XIX песни его «Рая» есть такие слова:
........................... родится человек
Над брегом Инда; о Христе ни слова
Он не слыхал и не читал вовек;
Он был всегда, как ни судить сурово,
В делах и в мыслях к правде обращен,
Ни в жизни, ни в речах не делал злого,
Но умер он без веры, не крещен.
И вот он проклят; но чего же ради?
Чем он виновен, что не верил он?
Это уже совсем другой подход к проблеме иной веры. Ov'ela colpa sua, se ei поп crede? («Где ж его вина, если он не верил?»), - восклицает Данте и затем сразу же пугается своей смелости. Пугается, но все же оставляет эти слова в окончательном тексте своей «Комедии». В другом своем произведении, в трактате «Монархия», Данте впервые в истории вводит такое понятие как отпе genus humanum или universitas humana, то есть человечество. В отличие от его предшественников и современников, ему человечество видится как нечто единое. Огромный шаг в осмыслении того, что «другой» ничем не хуже, чем «я», уже сделан. Впервые после Иисуса кто-то заговорил об этом вполне определенно. Изоляционизм сменяется универсализмом. Данте приходит к нему именно как мистик, как францисканец третьего ордена и поэт- боговидец, весьма близкий к духовным практикам средневекового католичества и, прежде всего, к мистике света.
К этой же теме Вольтер возвращается в «Философском словаре» в статье «Религия». Здесь он представляет вниманию своих читателей воображаемый диалог с Иисусом. «Должен ли я встать на сторону греческой или латинской церкви?» - спрашивает Вольтер. «Я не делал никакой разницы между иудеем и самаритянином», - отвечает ему Иисус. И тогда Вольтер восклицает: «Я избираю Вас своим единственным наставником». Не следует забывать о том, что антиклерикализм Вольтера был глубоко христианским и далеким от атеизма.
Вольтер прекрасно понимает, что толерантность в сфере религии может и будет пониматься как простое равнодушие ко всему тому, что с религией связано. Поэтому он замечает: «Не говорите, что, проповедуя терпимость, мы проповедуем равнодушие. Нет, братья мои: кто поклоняется Богу и делает добро людям, вовсе не равнодушен. Эпитет этот скорее подходит суеверному человеку, полагающему, что Бог будет милостив к нему за то, что он произносит непонятные формулы, в то время как в действительности он весьма равнодушен к судьбе своего брата, коему дает погибнуть, даже не протянув ему руку помощи». За двести с лишним лет, которые отделяют нас от Вольтера, ситуация изменилась очень мало.
Но есть ведь и вера по принципу «быть»; она - «это, прежде всего, не верование в определенные идеи, хотя и это также может иметь место, а внутренняя ориентация, установка человека. Правильнее было бы сказать, что человек верит, а не что у него есть вера», - говорит по этому поводу Эрих Фромм. Эта мысль Фромма оказывается неожиданно близкой к Евангелию от Иоанна, где более 70 раз употребляется глагол «верить» и практически не встречается существительное «вера». Вера по принципу «быть» всегда динамична. Человек переживает ее как бы заново каждый момент своей жизни, то и дело оказываясь в положении Моисея у купины горящей, но не сгорающей, - как нечто глубоко личное, а поэтому уникальное. Однако, сознавая, что его вера уникальна, такой человек не отказывает вере другого в чем- то иной уникальности. Поэтому можно сказать, что истина в религии абсолютна (в противном случае это будет уже не вера, а какой-то рациональный компромисс с религией другого), но не эксклюзивна. Вот какой парадокс необходимо понять и усвоить.
Если выйти за пределы фроммовского вокабуляра, то можно сказать, что учение об этих двух принципах веры задолго до Фромма сформулировал А. Бергсон в книге «Два источника морали и религии». Бергсон говорит о двух типах религиозности - статическом и динамическом. В статической религии преобладает магизм, ритуал и доктрина. В динамической - только мистицизм и любовь, в которую этот мистицизм и выливается. Мистик чувствует, «что истина, - говорит Бергсон, - течет в него из своего источника как действующая сила. И он уже так же не может больше удержаться от ее распространения, как солнце - от излучения своего света. Только распространять ее он уже будет не просто речами. Ибо любовь, которая его поглощает, - это уже не просто любовь одного человека к Богу, это любовь Бога ко всем (выделено нами - Г.Ч.) людям. Через Бога и посредством Бога он любит все (!) человечество божественной любовью».
Именно такой тип мистики открывается нам в «Откровенных рассказах странника», в трудах о. Софрония Сахарова и проповедях митрополита Антония, а также в книге схимонаха Илариона «На горах Кавказа», но и в практической деятельности огромного числа священников в России, среди которых хочется назвать известных автору не понаслышке архимандрита Тавриона, о. Владимира Смирнова и «солнечного» архимандрита Сергия (Савельева).
Однако религия как социальный феномен, религия, доступная среднему верующему, представляет собой, по мнению Бергсона, «осуществленную процессом научного охлаждения кристаллизацию того, что мистицизм, пылая, влил в душу человечества». Иными словами, религия как социальный феномен является обычно статическим вариантом мистического динамизма.
В эту церковь, - говорила мать Мария, - «придут новые кадры людей, советской властью воспитанные... Что это значит?.. Сначала они, в качестве очень жадных и восприимчивых слушателей, будут изучать различные точки зрения... а в какую то минуту, почувствовав наконец себя церковными людьми по-настоящему... они скажут: вот по этому вопросу существует несколько мнений - какое из них истинно? Потому что несколько одновременно истинными быть не могут. А если вот такое-то истинно, то остальные подлежат истреблению как ложные».
Далее она сказала: «Если в области тягучего и неопределенного марксистского миропонимания они пылают страстью ересемании и уничтожают противников, то в области православного вероучения они будут еще большими истребителями ересей и хранителями ортодоксии». Тут надо заметить, что, на самом деле, сказанное матерью Марией относится не только к православию, но ко всем конфессиям и религиям на территории бывшего СССР. Bellum omnium contra omnes, «Война всех против всех» - вот что происходит в среде верующих в России сегодня, разумеется, не на уровне иерархии, где царит мир и развиты цивилизованные способы отношений друг с другом, но на уровне среднего активиста- верующего и на уровне многих около- или псевдоцерковных изданий. «Шаржируя, - продолжила мать Мария, - можно сказать, что за неправильно положенное крестное знамение они будут штрафовать, а за отказ от исповеди ссылать на Соловки».
