Николай Волков - Двор русских императоров в его прошлом и настоящем
Обзор книги Николай Волков - Двор русских императоров в его прошлом и настоящем
Николай Егорович Волков
Двор русских императоров в его прошлом и настоящем
Где существуют истории родов, городов и учреждений, – там возможны общие истории.
К. Н. Бестужев-РюминВступление
Настоящая книга не может быть названа в строгом смысле слова историческим исследованием. Она есть лишь свод в одно целое материала, разбросанного по разнообразным сочинениям и главным образом находящегося в архивах и увидавшего впервые ныне свет1. Материал, здесь предлагаемый, может служить как для случайных, чисто деловых справок, так и для историка, который задумал бы проникнуть в неисследованную еще сторону русского быта, выразившегося в придворной жизни. Допетровская эпоха имеет уже своего историка с этой стороны быта в почтенных трудах И. Е. Забелина. Новый период нашей жизни от реформ Петра еще ждет своего талантливого исследователя.
Не принимая на себя этой многотрудной обязанности, составитель настоящей книги считает, однако, своим долгом изложить здесь те основания, которые подвигнули его на настоящий труд.
В исторических явлениях жизни того или другого народа не может быть явлений искусственных или случайных. Как бы ни казалось иное явление маловажным на поверхностный взгляд досужего праздномысла, но оно непременно стоит в причинной связи со всей исторической жизнью народа и происходит лишь потому, что эта жизнь вызывает его необходимость. Если же необходимости той не настоит и явление происходит вследствие временного произвола отдельного лица, то оно, будучи случайным и искусственным, бывает и недолговечным.
Этот исторический закон всецело применяется к русским придворным штатам, ко всему тому блеску дворского обряда, который окружает внешней торжественностью престолы самодержцев всероссийских, растет по мере увеличения и укрепления власти самодержца. Если бы утверждение этих штатов составляло лишь произволение царя, а не вызывалось исторической необходимостью, то не были бы они столь долговечны и давно свершили бы чреду служения своего, как совершила ее опричнина, учрежденная личным произволением Иоанна IV и им же, сравнительно скоро, уничтоженная.
Не в таких условиях находятся придворные чины. Их необходимость вытекает из развития царской власти и из народного духа. Поэтому книга эта имеет значение более серьезное, нежели простой справочный перечень, а высказанная выше мысль требует некоторого развития изъяснения в настоящем вступлении.
Повсеместно наблюдалось, что при упорядочении и централизации верховной власти представитель ее окружается блеском, неведомым его предшественникам. Обращаясь к глубокой древности, мы находим предание о мидийском царе Дейоке, который, удалившись в построенный на возвышенности дворец, окружил себя блеском, незнакомым его предшественникам, и хотя не он первый был владыкой Мидии, но при нем власть определилась и вложилась в определенные формы. И повсюду увеличение царского могущества связано с увеличением придворного блеска. Примеры Навуходоносора, Соломона, Александра Македонского, императоров Рима и Византии, Великого Карла, Генриха VIII Английского, Людовика XIV Французского, наших Иоанна III и IV свидетельствуют об одном и том же. При этом наблюдалось, что многие монархи, окруженные необыкновенным блеском двора, в личной жизни держались простоты столь же необыкновенной и что блеск этот был вызван не индивидуальной потребностью монарха, как отдельного лица, а потребностями его священного сана, влекущего за собой те видимые атрибуты и обстановку власти, при которых наиболее ярко и рельефно выступало и внедрялось в народе сознание о важности этой власти.
Переходя собственно к России, мы наблюдаем, что «развитие московского единодержавия в сущности есть развитие народного единства»2. Самый ход российской истории доказывает справедливость этой мысли. Обширная равнина, составляющая Русскую землю, самым географическим своим положением, не ставя естественных непреодолимых преград к сношениям и слиянию племен, ее населявших, не давала повода к развитию в отдельных племенах общей славянской семьи таких форм общежития и государственного строя, которые положили бы резкую грань между обычаями и требованиями ближайших соседей. Вся эта обширная земля, до той исторической эры, с которой начинает существовать Русское государство, управлялась родовым началом: отец был неограниченным владыкой в семье, родоначальник, или старший в роде, был главой рода. Этот строй мог существовать в «обильной и великой земле» лишь до той поры, пока развитие гражданственности и создание более обширных центров общежития, городов, не потребовали создания такой власти, которая дала бы «порядок» земле. Искали ли точно у соседей-варягов представителя этого порядка или призвание князей не было облечено в форму обращения к иноземцам и не имело того определенного характера, который придает ему летописец, это вопросы, чуждые настоящему предмету. Для нас важно, что в известную пору (во второй половине IX века христианской эры) на Руси стал князь, распорядитель ее судеб, родоначальник русского самодержавия. Князья с самых первых шагов образования Русского государства вносят в жизнь иное начало: начало сословное, взамен начала родового. «Князь, – говорит Соловьев, – думал о строе земском, о ратях, об уставе земском; вождь на войне, он был судьей во время мира, он наказывал преступников, его двор – место суда, его слуги – исполнители судебных приговоров»3. Ближайшими сотрудниками князя, ближайшими его слугами, его посадниками были люди его дружины. Дружина эта составляла несомненно высшее сословие в государстве, и принадлежать к ней – значило быть близким к князю и к управлению государством. Но это высшее сословие не было сословием замкнутым, наоборот, оно было открыто снизу, и личные способности, равно как пригодность для целей князя того или другого лица, давали ему доступ в дружину. Таким же открытым снизу, служилым сословием осталось и до наших дней русское дворянство.
В первые времена русской исторической жизни стремление к созданию у себя на Руси власти, подобной царской власти византийских императоров, особенно заметно. Стремление это объясняется походами воинскими и торговыми поездками русских в Царьград. Там наследник цезарей являлся перед ними в силе и блеске необычайной власти, и для обитателя России слово «царь» выражало цезаря нового Рима, как для древнего грека слово «ВаоЛви^» означало владыку Персии, а не какого-либо иного единовластителя. Понятие об этом «царе» было понятием о царе-самодержце. Естественным было желание перенести в родную землю уклад государственной жизни той страны, которая дала нам и свет истинной веры, и первые основы цивилизации. Однако родовое начало, царившее в России до избрания князя, не могло быть искоренено сразу. Оно вызвало систему удельно-вечевую, и хотя указанное нами стремление уподобить свой государственный строй византийскому и продолжает оставаться в силе и великий князь Владимир Всеволодович вместе с царскими регалиями, царским венчанием и именем «Мономаха» приемлет от деда своего, греческого императора, заветы Византии, но дробление земли на уделы, усобицы родичей-князей, бессилие их пред полчищами Батыя, монгольское иго – все это отдаляет заветную мечту объединения Русской земли на многие и многие лета.
Только когда из пепла татарского погрома и семейственных княжеских неурядиц выросла юная Москва и владыка ее Иоанн III Васильевич приял руку княжны греческого Императорского Дома, только тогда Россия вступила на истинный путь централизации. Только тогда она вполне сознала истину, так прекрасно выраженную словами Карамзина, что «порядок есть душа держав, а нет порядка без власти самодержавной». Но Иоанн III, именовавшийся иногда царем, не носил еще официально этого титула, и Иоанн IV, венчанный на царство 16 января 1547 года, только в 1561 году соборной грамотой духовенства Православной восточной церкви, с вселенским патриархом Иоасафом во главе, утвержден в царском сане, по родству его с угасшими родами византийских императоров и по происхождению от великого князя Владимира Всеволодовича, называемого Мономахом по воле и в память императора, доводившегося ему дедом.
Софья Палеолог принесла державному супругу своему, великому князю Иоанну III, не только предания и заветы царской власти, но и обычаи царского двора. Одно было неразрывно связанным с другим, и «народ», по словам Забелина4, уверовавший в высокое призвание царя, благоговейно чтил и все знаки Его Величия. Но в допетровской Руси придворные царя, бояре, тщились быть не только верными слугами и исполнителями царской воли, но и принимать участие в делах государственного управления. Их родовые счеты (остатки прежнего родового начала) заставили Иоанна IV испытать неудачное учреждение опричнины, неудачное лишь потому, что этот пылкий Государь внес в новое учреждение, долженствовавшее нанести чуждым русскому духу олигархическим стремлениям боярства решительный удар, слишком много личной страстности, обратившей великий по замыслу план в общественную язву. Своим местничеством бояре выдвигали, силой, вперед свои родовые стремления, но власть царя, даже за прекращением династии Рюрика, крепла в смутные дни. Крепла и в лице пришельца Годунова, и при его неведомом преемнике, и несмотря на слабость Василия Шуйского и на беды междуцарствия.
