Мирослав Попович - Кровавый век
Обзор книги Мирослав Попович - Кровавый век
Мирослав Попович
Кровавый век
© М. В. Попович, 2005
Вместо вступления
Во вступлении к книге следует определить проблему, которую автор собирается решить, очертить задачи, которые он ставил перед собой, охарактеризовать методику их решения, дать общую характеристику литературы, посвященной этой проблеме, указать, что уже сделано и что осталось невыясненным. Всего этого во вступлении нет, потому что издание, предлагаемое читателю, не имеет таких четко обозначенных задач.
Книга посвящена XX веку. Но название не значит, что прошлый век был только кровавым; он был очень разнообразным, а закончился вообще чрезвычайной пестротой. Я писал эту книгу о красном, кровавом веке, потому что для нас он был главным образом таким.
Для меня, как автора, этот век – моя жизнь. Я помню бо́льшую половину его, а жизнь моих отца и матери началась почти вместе с ним. Появятся авторы, которые лучше меня изобразят все, что происходило между началом и концом XX века, но у меня есть одно преимущество: я жил в это время, и все прошло сквозь мое сердце. Я не помню первого кризиса века – Первой мировой войны, но много слышал о тех годах от моих старших современников и переживал непосредственные последствия того кризиса. Я очень хорошо познал на себе второй кризис столетия – Отечественную войну, как ее называли. Третьим кризисом была так называемая «холодная война», и здесь я уже был активным участником многих событий.
Всю жизнь мне прежде всего хотелось понять мир, в котором я живу. Моей профессией стала достаточно общая и абстрактная дисциплина – логика и философия науки. Но, честно говоря, и меня, и большинство моих коллег эта сухая область знаний занимала в первую очередь потому, что давала наилучшие позиции для понимания даже очень далеких от науки вещей. Те горизонты, которые мне открывались, я хотел бы показать другим.
Поэтому я не могу очертить ни предмета, ни метода исследования, ни жанра вообще. Могу только сказать, чем не является эта книга. Она не является историей «кровавого века». Я бы хотел написать что-то похожее на философию истории, наподобие того, как мы в своей профессиональной сфере пишем о философии науки. Это не должно быть изложением хода событий. Конечно, исторических фактов, реконструкции исторических событий здесь не избежать. Но я хотел бы касаться фактов только в той мере, в какой они нужны для главной цели. А главная цель – понять смысл истории нашего времени.
Возможно ли это? Имеет ли история смысл вообще? Я надеюсь, что да. И пытался найти эти смыслы и рассказать о них.
Книга преднамеренно писалась как совокупность отдельных частей. С точки зрения взыскательного читателя, она грешит фрагментарностью, даже непоследовательностью, автор постоянно отвлекался и сворачивал на окольные пути. Я учитываю подобное недовольство и предлагаю читателю знакомиться с теми страницами, которые для него будут интересными. Книгу можно читать и так. Ее можно вообще не читать, ограничившись иллюстрациями, которые, сознаюсь, я отбирал давно и тщательно.
Но, честно говоря, эти разрозненные фрагменты все же обладают последовательностью и логикой. Надеюсь, что можно прочитать книгу целиком, без спешки и детективного азарта, но с интересом – если читатель не безразличен к ее тематике. Не уверен, что конкретные обстоятельства моего времени будут такими же интересными для тех, кто вошел в новый век и тысячелетие молодым. Но в конечном итоге это книга об исторических смыслах, то есть в конечном счете – о добре и зле.
Чем старше я становлюсь, тем чаще в моем воображении возникает образ одной девочки, которую я почти не помню. Ее звали Светлана Коростий. Отец ее, Савелий Павлович, был учителем в средней школе № 1 города Заслава, в которой работали и мои родители; молодым мужчиной он влюбился в свою ученицу, они поженились и были счастливы. Перед войной Савелия Павловича призвали в армию на переподготовку, и он так и остался служить командиром-танкистом. С молодой женой они отправились в часть, а дочь на время оставили у родителей матери. Потом началась война, пришли оккупанты и дедушку, бабушку, а с ними и маленькую Светлану расстреляли, потому что мама ее была еврейкой. И генерал-майор Коростий, и его жена Рита Яковлевна всю свою жизнь провели в страданиях, которым не было конца.
Когда я вижу, как маленький ребенок закрывает глаза, потому что ему кажется страшным какой-то мультик, я всегда думаю об этой девочке. Она не могла закрыться от зла ручками. Мы были бессильны ей помочь.
Я хотел бы, чтобы люди XXI века не чувствовали такого бессилия. Для этого нам и нужно знать как можно больше и глубже об источниках зла и добра.
Раздел I
Первый кризис западной цивилизации – мировая война
Далее, коммунистов упрекают, будто они хотят отменить отчизну, национальность. Рабочие не имеют отчизны. У них нельзя отнять то, чего у них нет.
К. Маркс, Ф. Энгельс. Манифест Коммунистической партии.Уже Парижская коммуна объявила себя родиной всех трудящихся. Поэтому СССР является родиной мирового пролетариата и трудящихся всего мира. Пролетариат не знает территориальных границ, потому что он не противопоставляет (как буржуазные патриоты) одну страну другой. Он знает социальные границы, противопоставляет один общественный строй – диктатуру пролетариата – другому строю – диктатуре буржуазии. Поэтому каждая страна, которая осуществляет социалистическую революцию, входит в СССР.
Вольфсон М. Патриотизм. – Малая советская энциклопедия. – М., 1931. – Т. 6. – С. 356.Первая мировая катастрофа
Призрак коммунизма пришел
В середине XIX века в «Манифесте Коммунистической партии» основатели нового движения Маркс и Энгельс написали страшные слова: «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма».[1] Почему именно призрак, мифическое существо, которое приходит к людям из «того мира»? По-видимому, мрачных коннотаций этого слова основоположники не замечали, но подчеркивали в следующем же предложении, что все силы «старой Европы» объединились для «священной травли» симпатичного призрака. В заключительной фразе «Манифеста» снова прозвучали угрожающие ноты, мотивы насилия и ужаса. «Коммунисты считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения. Они открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путем насильственного ниспровержения всего существующего общественного строя. Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией. Пролетариям нечего в ней терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Под знаком этих грозных пророчеств прошел почти весь XX век.
Незадолго до своей смерти, после неудач Коммунистической Революции в Европе, Ленин определил стратегическую перспективу таким образом:
«Исход борьбы зависит, в конечном итоге, от того, что Россия, Индия, Китай и тому подобные составляют гигантское большинство населения. А именно это большинство населения и втягивается с чрезвычайной скоростью в последние годы в борьбу за свое освобождение, так что в этом смысле не может быть и тени сомнения в том, каково будет окончательное решение мировой борьбы. В этом смысле окончательная победа социализма вполне и безусловно обеспечена».[2]
Призрак блуждал по Европе, но у него были любимые страны. В «Манифесте» Маркс и Энгельс писали, что особое внимание обращают на Германию, поскольку «немецкая буржуазная революция… может быть лишь непосредственным прологом пролетарской революции». Позже Каутский и Ленин сказали те же слова о России. После Октября не было уже сомнения, что именно в России коммунизм нашел свою Axis mundi, Мировую ось.
В другом пассаже вместо «и тому подобные» Ленин говорит о «Востоке», имея в виду в первую очередь наследие Турции.
Остался спорным вопрос, не переместилась ли Мировая ось Коммунистической Революции дальше к востоку, в Китай, на чем настаивали китайские товарищи. Во всяком случае, перспектива столкновения западной цивилизации с объединенными силами российской «диктатуры пролетариата» и восточного «мирового села» тяготела над человечеством в течение почти всего XX века.
Таким был результат тех Октябрьских дней 1917 г., которые привели к мировому социально-политическому землетрясению.
Невзирая на кровавые жертвы страшной якобинской эпохи во Франции на пороге XIX века, мир все же называет ее Великой французской революцией. Загублено было тогда революционным террором «всего» около 12 тыс. жизней (тогда как война с Англией и участие в Семилетней войне в 1756–1763 гг. стоили Франции жизни 175 тыс. человек, а число жертв белого террора после подавления Парижской коммуны оценивается в 30 тыс. человек); зато революция утверждала такие политико-правовые и моральные принципы, что эта цена не кажется слишком высокой. Защитники красного флага ссылаются на аналогию с Великой французской революцией и требуют полной реабилитации Октября.
