Павел Бирюков - Биография Л Н Толстого (Том 4)
Благодарю вас за ваше хорошее отношение ко мне. Не знаю, прощаюсь или нет, но почувствовал необходимость высказать то, что высказал.
Еще хотел прибавить тебе, Сережа, совет о том, чтобы ты подумал о своей жизни, о том, кто ты, что ты, в чем смысл человеческой жизни и как должен проживать ее всякий разумный человек. Те усвоенные тобой взгляды дарвинизма, эволюции и борьбы за существование не объяснят тебе смысла твоей жизни и не дадут руководства в поступках, а жизнь без объяснения ее значения и смысла и без вытекающего из него неизменного руководства есть жалкое существование. Подумай об этом. Любя тебя, вероятно, накануне смерти, говорю это.
Прощайте, старайтесь успокоить мать, к которой я испытываю самое искреннее чувство сострадания и любви.
Любящий вас отец Лев Толстой".
Несколько раз он должен был прекращать диктовать из-за подступавших к горлу слез, и минутами я едва-едва могла расслышать его голос - так тихо, тихо он говорил.
Я записала стенограммой, потом переписала и принесла ему подписать.
- Ты им передай это после моей смерти,- сказал он и опять заплакал, и я тоже.
С 9 часов начался озноб, и жар стал усиливаться. Он очень стонал, метался, жаловался на головную боль. К 4-м часам температура была уже 39,8".
На другой день утром, 2-го ноября, приехал в Астапово В. Г. Чертков. Он тотчас прошел ко Льву Николаевичу. В своих воспоминаниях В. Г. так рассказывает об этом свидании:
"Он очень обрадовался мне, протянул мне свою руку, которую я осторожно взял и поцеловал. Он прослезился и тотчас же стал расспрашивать, как у меня дома.
Во время нашей беседы он стал тяжело дышать и охать и сказал: "Обморок гораздо лучше: ничего не чувствуешь, а потом проснулся, и все прекрасно". Видимо, болезнь заставляла его физически страдать.
Вскоре он заговорил о том, что в эту минуту, очевидно, его больше всего тревожило. С особенным оживлением он сказал мне, что нужно принять все меры к тому, чтобы Софья Андреевна не приехала к нему. Он несколько раз с волнением спрашивал меня, что она собирается предпринять. Когда я сообщил ему, что она заявила, что не станет против его желания добиваться свидания с ним, то он почувствовал большое облегчение и в этот день уже больше не заговаривал со мной о своих опасениях".
Александра Львовна так продолжает свой рассказ:
"В 8 час. приехал Сережа, не получив моей второй телеграммы. Он был очень расстроен, желал непременно видеть отца, и вместе с тем сам сознавал, что такое свидание взволнует и расстроит его. Мы долго колебались. Сережа стоял в соседней комнате и смотрел на отца. Потом вдруг решительно сказал:
- Нет, я пойду. Я ему скажу, что я в Горбачеве случайно узнал от кондуктора, что он здесь, и приехал.
Отец очень взволновался, увидав его, обстоятельно расспрашивал, как Сережа узнал о его местопребывании и болезни, и что он знает о матери, где она и с кем. Сережа ответил, что он из Москвы, но что он знает, что мать в Ясной и что с ней доктор, сестра милосердия и младшие братья.
- Я вижу, что мать нельзя допускать к нему,- сказал Сергей, выходя из комнаты,- это его слишком взволнует.
Когда Сережа от него вышел, отец подозвал меня:
- Сережа-то каков!
- А что, папаша?
- Как он меня нашел. Я очень рад ему, он мне приятен... Он мне руку поцеловал,- сквозь рыдания с трудом проговорил отец.
В этот же вечер приехал вызванный нами из Данкова земский врач Семеновский. Он выслушал Л. Н-ча вместе с Душ. Петровичем и железнодорожным врачом и определил воспаление легких. Отец очень добродушно позволял докторам себя выслушивать и выстукивать, и когда они кончили, он спросил Семеновского, можно ли ему будет уехать через два дня. Семеновский ответил, что едва ли можно будет ехать и через две недели. Отец, по-видимому, очень огорчился и, ничего не ответив, повернулся к стене".
Вечером, около 10 часов, пришел в Астапово экстренный поезд, привезший из Тулы семью Л. Н-ча - Софью Андреевну, Татьяну Львовну и трех сыновей: Илью, Андрея и Михаила Львовичей.
- Душан Петрович, встретивший поезд,- рассказывает начальник станции Ив. Ив. Озолин,- направился в вагон Толстых и сообщил им о ходе болезни и положении дела. Андр. Львов. занять предложенные им квартиры отказался, указывая на то, что в вагоне им всем удобнее; кроме того, они, находясь все вместе, могут обсуждать всякие положения немедля, совместно. Вагон был убран на запасный путь невдалеке от станции. Из прибывших только Татьяна Львовна зашла в квартиру переговорить с Александр. Львовной.
Вернувшийся Душан Петрович сообщил, что ночью из приехавших никто не зайдет, и дети Льва Николаевича решили принять все меры, чтобы С. А. не заходила к больному. В доме же решено было внимательно следить, чтобы как-нибудь случайно не вошла С. А. Рано утром приходили сыновья Льва Николаевича, но к отцу не заходили. С. А. заходила на крыльцо дома, но ей не открыли дверей, опасаясь, что она потребует впустить ее к больному.
Утренним поездом на четвертый день (3-го ноября) из Москвы приехали доктор Никитин и друзья Л. Н-ча - Ив. Ив. Горбунов-Посадов и Алекс. Борис. Гольденвейзер. Несмотря на всю свою слабость, Л. Н-ч, узнав о приезде их, пожелал непременно увидать их.
Особенно долго он беседовал с Ив. Ивановичем. Заимствуем из воспоминаний Елены Евгеньевны Горбуновой, жены Ив. Ивановича, описание этого последнего свидания:
"Лев Николаевич лежал на спине. Сзади стояла ширма, загораживавшая его от окна. В полутьме ноябрьских сумерек Ив. Ив. не мог видеть ясно лица Льва Николаевича, но ему казалось, что бесконечно дорогое ему лицо светилось в полумраке. Каждый звук слабого голоса Льва Николаевича так глубоко проникал в сердце.
- Нас соединяет не только дело, но и любовь,- сказал Лев Николаевич, и глубокая нежность была в его голосе.
- И все дело, которое мы работали с вами, Лев Николаевич,- сказал Ив. Ив.,- все вытекало из любви. Бог даст, мы с вами еще повоюем для нее.
- Вы - да,- сказал Лев Николаевич.- Я - нет.
Лев Николаевич со всегдашней его лаской спросил Ив. Ивановича о всей нашей семье. А потом говорил о набиравшихся в "Посреднике" его книжечках главах из "Пути жизни", последнего его большого труда самого последнего времени, печатанием которого он особенно дорожил. Ив. Ив. сообщил Льву Николаевичу, что привез с собой последние корректуры двух глав "Пути жизни".
- Я уж не могу. Сделайте сами,- сказал Лев Николаевич.
Потом он спросил о движении других книжек, о появлении которых он очень заботился. Это была та серия книжек о величайших религиозных учениях, программу которых он много обсуждал с Ив. Ивановичем в последние годы и к составлению которых он с особенным вниманием и любовью прилагал свою руку. Самим Львом Николаевичем была составлена для этой серии книжка об учении Лао-Цзы. Предполагался целый дальнейший ряд таких книжек. О каждой из этих книжек Лев Николаевич особенно заботился. Теперь с любовью говорил он о них в последний раз с моим мужем.
Беседа Льва Николаевича с Ив. Ивановичем продолжалась еще несколько минут. Лев Николаевич слабеющим голосом говорил о ставшей ему, видимо, особенно дорогой мысли о том, что надо не столько бороться со злом в людях, сколько стараться всеми силами уяснить им истину - уяснить благо людям, творящим зло. Он говорил этим как бы последний завет Ив. Ивановичу.
Но вот плеча мужа коснулась рука Алекс. Льв., говорившая, что надо кончать".
Дальнейшее описание этого дня мы берем снова из воспоминаний В. Г. Черткова:
"Л. Н-ч еще мог, поддерживаемый с обеих сторон, делать два-три шага по комнате по своей надобности. Но когда он сидел, голова его от слабости свешивалась вперед, и я помню, как он трогательно меня благодарил, когда я ладонью руки поддерживал его голову. На обратном пути к постели приходилось опять его поддерживать и затем укладывать его в кровать, бережно поднимая его ноги и окутывая их одеялом. Однажды, при окончании этих операций, в которых принимали участие два врача и я, Л. Н-ч, лежа на спине и быстро переводя дыхание от совершенных усилий, слабым, жалостливым голосом произнес: "А мужики-то, мужики как умирают" - и прослезился.
В этот день,- продолжает В. Г.,- когда мы были одни, Лев Николаевич сообщил мне шепотом, что на столе лежит его карманная записная книжка, в которой с одного конца записан его интимный секретный дневник, а с другого - отдельные мысли, подлежащие обычному внесению в его большой дневник. Листки интимного дневника (книжечка была с выдвижными страничками) он попросил меня вынуть и спрятать вместе с прежними, переданными им А. Л. и мне такими же листками. А мысли, записанные с другого конца книжечки, он поручил в свое время занести в его дневник. Затем он попросил принести ему этот его большой дневник и стал в нем записывать. А я пошел исполнить его поручение о карманной записной книжечке".
В этот же день, как рассказывает В. Г., Л. Н-ч при его помощи просматривал привезенную корреспонденцию и давал указания, как ответить на то или другое письмо.
