Эрнест Лависс - Том 1. Время Наполеона. Часть первая. 1800-1815
Болезни, по мнению Биша, суть изменения тканей и различаются смотря по тому, какие ткани поражены. Отсюда вывод, что терапевтика должна стремиться привести измененные жизненные свойства к нормальному состоянию. Эти принципы положены в основу работ великих деятелей медицины начала XIX века.
Бруссэ (1772–1838), постоянно находившийся при армии, в 1808 году издал свою Историю хронических воспалений (Histoire des phlegmasies chroniques), а в 1817 году Разбор медицинских доктрин (Ехатеп des doctrines medicates). Эти работы произвели настоящий переворот в терапевтике. Источник всех болезней, по Бруссэ, — воспаление тканей; отсюда возникла так называемая антифлогистическая система лечения, которую, по видимому, и применяли в военном быту времен Империи.
Корвизар (1776–1821), профессор Коллеж де Франс (1797), придворный врач Наполеона, применял методы Биша к изучению болезней сердца. Леннек (1781–1826), изобретатель аускультации и стетоскопа, применил этот метод к грудным болезням.
Один из учителей Биша, Пинель (1745–1826), главный врач Бисетра (1785), потом Сальпетриера[127] (1794), заменил варварское отношение к умалишенным мягкими мерами. Его Философия лечения болезней (Nosographie philosophique — 1798) замечательна тем, что он, опираясь на Кондильяка, хотел внести преобразование в изучение болезней. Чтение этого сочинения Пинеля внушило Виша план его Трактата об оболочках (Traite des membranes).
Кабанис (1757–1808) в своих медицинских сочинениях, и в особенности в Взаимоотношении физической и нравственной сторон человека (Rapports du physique et du moral de Vhomme — 1802), возвращается к идеям XVIII века. У него есть полезные указания относительно искусства наблюдения; Кабанис настаивает также на разделении нервной системы на мозговую и ганглиозную.
Естественно, что крупнейшие хирурги этой эпохи, Перси и Ларрей, находятся при армиях. Тут же на месте они практически обучают помощников; нерешительности нет места; надо знать, что делаешь; общий девиз при этом — быстрота и решимость. Еще Фуркруа в своем докладе об организации фельдшерских школ выразил тенденцию эпохи революции: поменьше читать, побольше наблюдать и много работать практически,
Дезо, как бы созданный для того, чтобы руководить реформой, умер слишком молодым в 1795 году; должность главы школы в Париже была занята лишь позже Дюпюитраном (1777–1835). Последний был руководителем практических занятий по анатомии в Париже на факультете с двадцати четырех лет, в 1812 году занял кафедру хирургии, в 1815 году был назначен старшим хирургом госпиталя Hotel-Dieu. Дюпюитран мало писал, но как профессор он имел огромное значение. Работая без устали, он все свои усилия направлял к одной цели — к точной постановке диагноза. Когда мир восстановил правильные научные сношения между европейскими нациями, имя Дюпюитрана затмило имена хирургов, возглавлявших в других странах новаторское движение, как Скарпа (1747–1832) в Павии и Астлея Купера (1768–1841) в Лондоне.
Общий взгляд на научный прогресс эпохи. Мы попытались набросать штрихи общей картины научного прогресса в эпоху революции, резко отличающегося от науки XVIII века. Этот век являл картину естественного и постепенного развития принципов, провозглашенных Декартом, Ньютоном и Лейбницем. Наоборот, эпоха революции и Первой империи даже с точки зрения строго научной знаменует «поворотный пункт» в истории.
Можно было предугадать великие синтетические системы, созданные Лагранжем и Лапласом; но кто мог предвидеть возврат к геометрии, провозглашенный Монжем, и почему это движение не проявилось ранее? Кто мог догадаться о новых путях, впоследствии открывшихся для науки, о неизведанных областях знания, доставшихся ученым XIX века?
Законы, определяющие развитие знания, лучше всего проявляются в науках, связанных с наблюдением. Подробное, исследование неба рано или поздно должно было привести к открытию малых планет; динамическое электричество могло получить признание лишь после того, как было изучено статическое электричество; поляризация, интерференция не сколько не соответствуют явлениям, непосредственно наблюдаемым в оптике. Законы Дальтона и Гей-Люссака могли быть установлены только после открытий Лавуазье; сравнительная анатомия и палеонтология венчают науку, являются плодом вековых усилий, а вовсе не представляют чего-либо самостоятельно родившегося; то же следует сказать и о трудах Биша.
Но если рассматривать всю совокупность этих открытий на протяжении столь короткого промежутка времени, если подумать о том, насколько они облегчили человечеству проникновение в тайны природы, насколько они оказались плодотворными для недалекого будущего, то по сравнению а предыдущим веком эпоха Революции покажется небывалой жатвой, наступившей после долгих бесплодных трудов. Приобретенный раньше капитал больше чем удвоился, и последующие урожаи были обеспечены.
В то же время выявился новый дух: наука заняла подобающее ей место в ряду предметов преподавания и сделалась впредь независимой. Ученый перестал называть себя философом, как он это делал в XVIII веке; исследование причин уже не так его интересовало; вместо этого он отдается практическому применению своих знаний. Позитивные тенденции выдвигаются на первый план не только в силу законов умственного развития, но потому еще, что это было время борьбы и деятельности, когда утопические мечтания казались не у места.
Научное мышление имело в виду открытие точных законов, могущих проявиться в определенных выводах. Конечно, прошлое не забывалось: старые гипотезы, как, например, гипотеза флюидов, не прекратили своего существования, но новые поколения начали понимать, что эти гипотезы сохраняются только для удобства. Относительная неудача новой атомистической гипотезы Дальтона, которая имела все шансы на, всеобщее признание, есть знамение времени.
По любопытному контрасту с Францией и Англией Германия в эту эпоху создала целый ряд мощных метафизических систем. Вслед за Кантом появились Фихте, Шеллинг и Гегель, но час научного возрождения еще не пробил для Германии.
Борьба между двумя нациями соперницами, Францией и Англией, велась в эту эпоху не только на театре войны, но и в лабораториях. Чисто философское движение развивается без особого блеска, но и оно носит на себе особый отпечаток. Необходимо было найти новую почву, в подражание науке заимствовать у нее аналитический метод для изучения духовной стороны человеческой природы, открыть путем наблюдения законы разума, отказавшись от определения его сущности, происхождения или назначения. Как ни несовершенны попытки в этом направлении, как ни незначительны результаты, все же они заслуживают быть отмеченными. Возникает йсйхология и ищет своих путей.
Одновременно с этим политическая экономия начала привлекать в свои ряды все большее число ученых. В этой области впереди других была Англия. В Гласго вслед за Адамом Смитом (1723–1790) появился Томас Рид (1716–1796), основатель шотландской школы. Преемниками его были в Эдинбурге Дёгалъд-Стюарт (1769–1828), а во Франции — Ройе-Коллар (1763–1846), познакомивший Францию с взглядами Ряда, которые пользовались там сильнейшим влиянием. Главными последователями экономического учения Адама Смита, изложенного им в труде Богатства пародов, были: в Англии — Роберт Мальтус (1764–1834), с его трудом Опыт о народонаселении, вышедшим в 1798 году; во Франции — Жан-Батист Сэ (1767–1832), напечатавший в 1803 году свой Трактат палитической экономии в духе взглядов Адама Смита.
После революционной бури небольшое число лиц, интересовавшихся философией во Франции, образовало группу; это были умеренные либералы, но Наполеону их идеи не понравились. Их прозвище «идеологи», носившее в его понимании презрительный характер, ведет свое начало от термина, выбранного для характеристики духа своих работ Дестютом де Траси (1754–1836), наиболее видным членом группы. Траси — последователь Кондильяка, но группа «идеологов» представляет собою скорее совокупность разных лиц, чем школу. Кабанис примкнул к материалистам, Мэн де Биран (1766–1824) — к спиритуалистам. В период Реставрации возобновилась борьба школ во Франции, отчасти, впрочем, под влиянием германских идей.
ГЛАВА XII. ЭКОНОМИКА ФРАНЦИИ. 1800–1815
I. Сельское хозяйство
Успехи сельского хозяйства. «Никто не может оспаривать успехи сельского хозяйства во Франции за последние тридцать лет, — говорил в 1810 году министр внутренних дел граф де Монталиве, — благосостояние распространяется повсеместно, житель деревни почти всюду стал собственником; ранее он с трудом удовлетворял свои основные потребности, ныне же он пользуется избытком. Искусственные луга, улучшение и увеличение удобрений, изменение севооборотов, введение некоторых масличных растений и разведение мериносов обогатили Францию…» (16 июля 1810 года, публичное заседание Сельскохозяйственного общества).
