Тэлфорд Тейлор - От Мюнхена до Токийского залива: Взгляд с Запада на трагические страницы истории второй мировой войны
Если целью было поражение Германии, то с уничтожением 6-й танковой армии СС и 5-й танковой армии — цвета немецких сил на Западе — эта цель была как будто достигнута. Если же целью было пройти через Рур, чтобы там ни было, то Монтгомери был прав. Так или иначе, представившаяся возможность требовала от Монтгомери и Брэдли, чтобы они отставили в сторону дорогие им проекты и действовали согласованно. <…>
Сегодня, четверть века спустя, еще можно найти следы жестоких сражений, если пройти по дорогам и лесам и пересеченной сельской местности. Вдоль некоторых малых рек все еще стоят временные мосты, на некоторых рыночных площадях спокойно ржавеет огромный «тигр» или «пантера», на некоторых перекрестках дорог видны остатки орудий. Арденны оправились от ужасных ударов войны, разрушенные села и города отстроились заново. Пожилые люди отчетливо помнят кошмары войны; для молодых — это часть многих прошлых суетных войн, и некоторые из живущих в не пострадавших от разрушений местах завидуют живущим в новых домах восстановленных сел.
Есть и другие напоминания: мемориалы и военные кладбища, на одном из которых среди простых белых крестов тысяч могил стоит армейский номер 02605 и имя Джордж С. Паттон-мл., так как он был похоронен в Арденнах по собственной просьбе.
Двадцать тысяч европейцев, погибших в Арденнской битве, были бы неприятно поражены, если бы им удалось мельком увидеть то, чем стал конечный результат их боев.
С исторической точки зрения решение Гитлера провести наступление на Западном фронте определялось тем, как это решение отразится на конечных позициях армий, вступивших в Германию, и на соответствующих политических результатах. Продвижение западных союзников в Германию было отложено на пять недель, в то время как заключительное наступление русских состоялось на 11 дней раньше. Когда Рузвельт и Черчилль встретились со Сталиным в Ялте 4 февраля 1945 года, русский лидер мог вести переговоры с позиции силы. Напомнив своим союзникам, что январское наступление началось в ответ на призыв Черчилля о помощи и было «моральным долгом», совсем не связанным с обязательствами, взятыми Россией на последней встрече в Тегеране, он предложил генералу Антонову доложить о том, что было сделано за последние три недели.
Была взята Варшава, осажден Будапешт, 11 танковых дивизий стояли плотно вокруг него, немецкие силы в Восточной Пруссии были разбиты, а в Верхней Силезии — окружены. Передовые русские войска были всего в 40 милях от Берлина.
Сталин разумно не запрашивал каких-либо преимуществ, ограничиваясь тем, что откладывал все это для будущих соглашений, и полагаясь на бескорыстные действия Рузвельта. Но в последующих серьезных дискуссиях, в которых в основном решалась судьба Европы на целое поколение, а может и больше, позиции русских, американских и английских сил были одним из немногих конкретных факторов среди всех предположений и размышлений, и это имело большой вес. Другими важными факторами Ялтинской встречи были признательность Черчилля за «благородный риск» преждевременного русского наступления и безусловная вера Рузвельта в добрую волю Сталина.[121]
Примерно через семь недель, когда Эйзенхауэр принял решение не двигать свои силы на Берлин, одной из причин этого было убеждение американских верхов в том, что Россия не преследует политических целей. «Берлин, — писал Сталин Эйзенхауэру, — потерял свое прежнее стратегическое значение». Эйзенхауэр, Маршалл и Рузвельт согласились с этим утверждением, несмотря на яростные протесты Черчилля. Сталин получил сполна по «Арденнскому чеку» — он принес ему максимум выгод.
Передвижение Гитлером крупных сил с Востока на Запад и приоритеты, отданные группе армий «Б», которая на критический период получила почти всю военную продукцию Германии, серьезно ослабили немцев на Восточном фронте. К тому же контратаки союзников в начале января сковали много дивизий на Западе и полностью отвлекли немецкое Верховное командование. Эти факторы были, вероятно, более весомы в решении русских начать январское наступление раньше предполагаемого срока, чем «моральный долг» Сталина.
Русские историки никогда не соглашались с этим и настаивали на двух несовместимых заявлениях: с одной стороны, утверждали, что Арденнское наступление не было вообще серьезным наступлением, а только лишь пробой сил, в то время как, по мнению других, западные союзники были спасены от сокрушительного разгрома только благодаря тому, что русские начали 12 января наступление. Число введенных в операцию войск и объем военного снаряжения — достаточный ответ на первое утверждение: фельдмаршал фон Рундштедт описывал Арденнское наступление как «Сталинград № 2», и мы уже видели, что все шансы на большую победу немцев отпали уже 26 декабря, когда, как об этом сообщает «Немецкий военный вестник», далеко идущие первоначальные стратегические цели были отброшены и заменены ограниченными тактическими целями.
Подлинной целью Гитлера при подготовке последнего отчаянного наступления против западных союзников в декабре 1944 года было не выиграть войну, поскольку он уже тогда знал, что это невозможно, а создать ситуацию, при которой Германия, даже проиграв войну, оставалась бы в целости.
Он считал, что, если его танковые армии смогут расколоть силы западных союзников, они согласятся на «пат» на своем фронте и дадут ему возможность перебросить свои силы на Восток. Затем, как он полагал, русские в ответ предложат условия, согласно которым их армии останутся примерно там, где они находятся. Эти предположения были, конечно, совершенно ошибочными, ибо ничто, если только не ядерное оружие немцев, не остановило бы западных союзников и Россию от оккупации Германии. Гитлер, который так хорошо понимал психологию немецкого народа, всегда ошибался, когда делал расчеты на другие национальности.
Одна из иронии истории заключается в том, что конечным результатом попытки Гитлера сохранить в целости Германию было то, что сегодня восточная граница Германии пролегает на сотню миль западнее, чем это было бы, если бы никогда не было наступления в Арденнах (написано в 1971 г. — Ред.).
Уинстон Черчилль
На пути к победе[122]
Московские переговоры 1944 года
В Москву мы прибыли во второй половине дня 9 октября [1944 года]. Нас исключительно сердечно и торжественно встретили Молотов и многие высокопоставленные русские деятели. На этот раз нас поместили в самой Москве со всеми удобствами. В моем распоряжении находился небольшой, прекрасно обставленный дом; в распоряжении Антони[123] — другой дом поблизости. Мы были рады возможности пообедать вдвоем и отдохнуть. <…>
В 10 часов вечера состоялась наша первая важная встреча в Кремле. На ней присутствовали только Сталин, Молотов, Идеи, Гарриман[124] и я, а также майор Бирс и Павлов в качестве переводчиков. Было решено тотчас же пригласить в Москву польского премьер-министра, министра иностранных дел Ромера[125] и седобородого, престарелого академика Грабского,[126] обаятельного и очень способного человека. Поэтому я телеграфировал Миколайчику,[127] что мы ожидаем его и его друзей для переговоров с Советским правительством и нами, а также с люблинским польским комитетом.[128] Я дал ясно понять, что отказ приехать и принять участие в этих переговорах был бы равносилен прямому отклонению нашего совета и освободил бы нас от дальнейшей ответственности по отношению к лондонскому польскому правительству.
Создалась деловая атмосфера, и я заявил: «Давайте урегулируем наши дела на Балканах. Ваши армии находятся в Румынии и Болгарии. У нас есть там интересы, миссии и агенты. Не будем ссориться из-за пустяков. Что касается Англии и России, согласны ли вы на то, чтобы занимать преобладающее положение на 90 процентов в Румынии, на то, чтобы мы занимали преобладающее положение на 90 процентов в Греции и пополам — в Югославии?» Пока это переводилось, я взял пол-листа бумаги и написал:
«Румыния
Россия — 90%
Другие — 10%
Греция
Великобритания (в согласии с США) — 90%
Россия — 10%
Югославия — 50–50%
Венгрия — 50–50%
Болгария
Россия — 75%
Другие — 25 %»
Я передал листок Сталину, который к этому времени уже выслушал перевод. Наступила небольшая пауза. Затем он взял синий карандаш и, поставив на листке большую птичку, вернул его мне. Для урегулирования всего этого вопроса потребовалось не больше времени, чем нужно было для того, чтобы это написать.
Конечно, мы долго и тщательно обсуждали наш вопрос и, кроме того, касались лишь непосредственных мероприятий военного времени. Обе стороны откладывали все более крупные вопросы до мирной конференции, которая, как мы тогда надеялись, состоится после того, как будет выиграна война.
