Дмитрий Емец - Сборник фантастических рассказов
— О нет, просто ты особенный, необычный! У тебя дар! — заверила его мясорубка. — Ты чудесный, надежный, верный! Купи меня, пожалуйста, а?
«Зачем ты мне? Есть уже одна», — засомневался Ворсянкин, никогда не слышавший столько приятных слов за раз.
— А она говорящая? — взревновала мясорубка.
«Чего?»
— Вот видишь! Тогда купи меня! Прошу тебя! Ты даже не представляешь, как мне тоскливо здесь! Вокруг одни туалетные рулоны, щетки, хозяйственным мылом воняет! — воскликнула мясорубка.
Заметно было, что она натура экзальтированная и отчасти поэтическая.
Бухгалтер снял очки, подышал на них и снова надел.
«Хм… Так вот возьми и купи… А мясо ты хотя бы хорошо перемалываешь?
Фарши, котлеты, селедку?»
— Совсем не умею. При одной мысли, что в меня засовывают сырую говядину мне делается дурно, — брезгливо призналась мясорубка.
«А что ты тогда умеешь?» — удивился бухгалтер.
— О! Я умею любить. Дико, неистово, нежно. То холодно и целомудренно, то страстно…
«Э-э… Неуравновешенная она какая-то…» — краснея, промычал нравственный Ворсянкин.
— Разумеется, все это в высшем духовном смысле! Ведь я то, что я есть, а именно мясорубка и никогда не превращусь в царевну, — уточнила мясорубка. –
Хочешь? Я буду твоей музой, твоим добрым ангелом. Я буду диктовать тебе сонеты, нашептывать гениальные романы, залечивать душевные раны…
«Детективы, что ль, писать? — неодобрительно подумал Андрей Андреич. — А считать ты умеешь? НДС? Пенсионный фонд? Налоговая?»
«Щелк-щелк», — сказала клавиатура компьютера. «Клац-клац», — сказал калькулятор Casio.
— Я выше этого, выше этой грязи! Я буду тебя любить, верно, преданно! – млея от страсти, забормотала мясорубка. — Буду каждый день ждать, пока ты придешь с работы, а когда тебя нет — буду представлять твои руки, твое лицо твою красную лысину…
«КАК?!» — побурел Андрей Андреич.
— Прости, я только хотела подчеркнуть, что буду любить тебя всякого! Вне зависимости от чего бы то ни было… Разве это не предел мечтаний? – поправилась мясорубка.
«Поосторожнее с определениями!» — смягчился Ворсянкин.
— Ты даже не представляешь, как меня угнетает вечное одиночество, как мне хочется кому-нибудь принадлежать, кого-нибудь любить… — самозабвенно бормотала мясорубка. — Женщина, подобная мне, не может, не должна быть одинока… Пожалуйста, купи меня! Милый мой, верный, нежный… Ведь тебя никто не любит.
«Как это никто? А жена?» — запаниковал Андрей Андреич.
— Не обманывай себя! Разве она та женщина, о которой ты мечтал? Та? Она сухая, рассудочная, вздорная…
«М-м… а ты, значит, та?»
«О-о! Я та! Но я заточена в этом мерзком нелепом теле, с этой ручкой, с этим винтом…»
«А вот это уже лишнее… Не перегибай… Я тебе это… не голубая луна», – засомневался подозрительный Ворсянкин.
— АНДРЕЙ!!! Не опошляй! Я буду единственным ярким пятном в твоей жизни!
Твоей подругой, любовницей, твоей мечтой! — с болью, с ужасом воскликнула мясорубка.
«Ну ты это, не унижайся… Сколько ты стоишь?» — заколебался Ворсянкин.
— Не знаю, я плохо запоминаю цифры. Все эти единицы, нули… Узнай у торговки!
Андрей Андреич откашлялся и, обращаясь к хохлушке, нерешительно спросил:
— Девушка… Сколько за это… за эту?
— Триста десять. И она без коробки, — предупредила продавщица.
В Ворсянкине взыграла бухгалтерская жилка. «Щелк-щелк», — сказала клавиатура компьютера. «Клац-клац», — сказал калькулятор Casio.
— Как триста десять? — возмутился он. — За это вот!
— Тю, да не кипятитесь вы, мужчина! Я б вам и даром отдала, да товар не мой! — с мягким украинским выговором сказала хохлушка.
— Знаю я твое даром…
— Выкупи меня из рабства! Прошу тебя, любимый! Выкупи! Мне мерзко здесь тошно, я умираю от омерзения и пустоты! Все видят во мне лишь мясорубку, и лишь ты… ты способен увидеть другое… — взмолилась мясорубка.
В засушенной цифрами душе Ворсянкина шевельнулись давние, светлые подплесневевшие от бездействия чувства, но мысль о трехсот внеплановых рублях заставила их увянуть.
— Не загораживайте витрину! — сказала хохлушка.
— Это грабеж! Если б хоть коробка была, а то без коробки… Почем я знаю может, она какая-нибудь заразная… — мучаясь, сказал Андрей Андреич, бросая тоскливый взгляд на автобусную остановку.
— Тю, заразная… — всплеснула руками торговка. — Шо я, заставляю?
— Двести, — сказал Ворсянкин, бросая вызов клавиатуре и калькулятору.
— Триста десять!
— Ну двести пятьдесят… ну триста… Ну почему триста десять? Откуда десять? — воскликнул бухгалтер.
— Вы глухой? Вам каким языком говорят?
Глупую бабу явно зашкалило. Ворсянкина тоже зашкалило. Дело было не в десяти рублях. Оскорблен был сам принцип, по которому он жил.
— Что же ты! Действуй! Если не можешь купить, тогда похить! Это будет романтичнее! Схвати меня и беги! Беги! Тебя не догонят! — с беспокойством и страхом воскликнула мясорубка.
«Вот еще! Чтобы меня из-за тебя в милицию забрали! Ишь ты экстремистка какая… Нет уж, милая, лежи тут и дальше, пускай тебя кто-нибудь другой купит», — возмутился Ворсянкин.
В запуганном сознании бухгалтера замаячил уголовный кодекс. Подбивая его на похищение, мясорубка сделала непростительную ошибку.
Андрей Андреич, по-рачьи, словно против воли уносимый волной попятился, а потом повернулся и, втянув голову в плечи, быстро засеменил к автобусу.
«Черт тебя возьми! Ты не можешь так просто уйти! — испуганно кричала ему вслед мясорубка. — Если ты меня не купишь, я умру, погибну! Это был мой единственный шанс заговорить с кем-то! О, я несчастная, зачем я выбрала тебя?
Ведь я могла подарить себя другому, молодому, яркому, а не тебе старому лысому хрычу! Остановись, ты не можешь меня здесь бросить! Проклятие! Ты будешь проклят, нелюбим, сух! Я была твоей судьбой!»
Мясорубка молила, стонала, рыдала и угрожала, говоря об одиночестве и о любви, но Андрей Андреич не слышал ее. Прижимая к груди майонез «Пышка» и венгерский горошек, он спешил прочь, прочь…
«Щелк-щелк», — сказала клавиатура компьютера. «Клац-клац», — торжествующе сказал калькулятор Casio. Они победили.
1993
Мысли о компьютерной литературе
Обычно то, что мы пишем на компьютере слабее того, что мы пишем рукой.
Проверено многократно множеством авторов, проходивших все стадии от перьевой ручки до «макинтоша». И перепроверено, увы, собой.
Плюсы компьютера слишком очевидны, чтобы имело смысл их перечислять:
быстрота набора, легкость правки, скорость тиражирования, обмена информацией компилирования и перебрасывания кусков, отсутствие склеек-вклеек, мазилок и прч. Не так путаешься в бумажках, меньше теряешь и прч. То так ли много выигрываем?
За что ненавидишь компьютер беллетристичность прозы — хорошее, как самогон, идет по каплям… Завал в паралитературу… Псевдолегкость письма… Вытесывай мы на скале или даже царапай ручкой на бумаге — к слову относились бы бережнее…
Советы себе: сволочь, не халтурь!
1. дай отлежаться и правь заново — а лучше переписывай рукой, имея перед собой текст — править на компьютере это совсем не то. Потому что на компьютере именно правишь, а не переписываешь…
2. никогда не перечитывай, пока совсем не закончишь, если пишешь рассказ – пусть кажется, что не пошло. Нарушится что-то важное, внутренняя динамика и будут замученные куски. Если даже и не пошло, то наверняка будет что-то, что можно взять в другую вещь. Зализы гадость….
3. дай еще отлежаться — и так до бесконечности;
4. не привинчивай «я» героя к своему «я», тогда «я» героя будет позерским;
5. пиши кровью, но не желчью;
6. не старайся нравиться — плевать; то, что нравится забывается и тот, кто нравится — забывается — остается только сильное — то что полюбишь или потрясет.
для беллетристики это все не работает и даже наоборот.
В то же время возможно ли возвращение к перу как к перу? Парадокс лесковской сохи-ковырялки…
К примеру, этот текст я набираю на компьютере.
ВЕЛИКОЕ НЕЧТО
У меня мерзнет копчик. От копчика по спине ползут колкие человечки. Но я его согрею…
«Бит 8 Бит Гpадус Рад Град Деление на ноль.? Неверное значение для функции.
calc. hlphНевозможно открыть Буфер Обмена, т. к. он используется другим приложением.»
Я — человек. Человек-автомобиль. Человек-таблица. Человек-фактура.
Человек-календарь. Человек-командировка. Человек когдапропалата и накричивтрубку.
Но у меня есть Оно. Я купил его в магазине «Спорт для всех». Кощунственно продавать ядра, сваленными на досках… Разве точтоходит покупателей — кости одетые мясом, утыканным жесткими волосами, и от безобразия своего упрятанные в брюки — это то, что должно видеть ядро с обостренным чувством прекрасного?
