Пётр Кошель - История сыска в России, кн.1
Так излагает дело сама Серебрякова. Забегая несколько вперёд, упомянем, что Серебрякова признала себя виновной только в том, что она помогла Зубатову осуществить его проект легализации рабочего движения. В соответствии с этим она категорически настаивает на той версии, что первое её посещение «охранки» относится к 1900 году и что, заставляя её содействовать ему, Зубатов грозил в противном случае предать гласности отношения с «охранкой» её мужа. Подробнее мы остановимся на этом эпизоде в другом месте. Сейчас нам важно установить, что связь с политической полицией имела не только Серебрякова, но и её муж. Весьма возможно, что слова её соответствуют действительности и что действительно «своим» чело-, веком в «охранке» она стала благодаря мужу, который несколько раньше её вошёл в этот мир тайн, но который, очевидно, не проявил на этом поприще резвости, столь характерной для Анны Егоровны. Косвенное подтверждение о какой-то причастности П.А.Серебрякова к делам политического сыска мы находим в газетных статьях за 1909 год, когда деятельность Серебряковой была в общих чертах разоблачена Бурцевым. Так, «Русское слово» тесно связывает деятельность в «охранке» мужа и жены Серебряковых, упоминая об арестах и обысках, которые «странным образом» не затрагивали самого Серебрякова.
Можно допустить достоверность слов Серебряковой и в той их части, что она, Серебрякова, была втянута в сферу деятельности «охранки» через своего мужа. Вполне допустимо, что угрожая разоблачением, «охранка» принудила Серебрякову согласиться быть секретной сотрудницей. Во всяком случае, мы не имеем каких-либо материалов, говорящих о том, что она первая и по собственной инициативе протянула руку Бердяеву. Но, допустив такую возможность, мы отнюдь не хотим сказать, что в дальнейшем она работала «из-под палки», подгоняемая только угрозой разоблачения деятельности, как своей, так и деятельности мужа. Наоборот, материалы свидетельствуют об обратном. Если угроза и шантаж были факторами, заставившими её пойти на службу к Бердяеву, то дальнейшую «самоотверженную» её работу (так говорили о ней её начальники) направляли уже иные причины: поощрение со стороны правительства и, если верить тем аттестациям, которые давались ей её охранными друзьями, политические взгляды, делавшие её «убеждённым врагом крамолы».
Мы взяли на веру два показания Серебряковой: 1) что муж её был также причастен к делам «охранки» ещё во времена Скондракова и Судейкина и 2) что сама она вошла в тайные отношения с «охранкой» под давлением угроз о разоблачении сотрудничества ПАСеребрякова. Повторяем, с этими утверждениями можно согласиться. Зато нельзя ни-,как отнестись с доверием к заявлению её о том, что первое столкновение и первая беседа её с Зубатовым относятся к 1900 году. Нет никаких сомнений – об этом говорят конкретные случаи провалов революционных организаций, а также и многочисленные документы руководителей московского политического розыска, что связь её с Московским охранным отделением установилась значительно ранее и, во всяком случае, не позже конца 80-х гг. прошлого столетия. Заметим кстати, что 80-е гг. были годами сильнейшего морального разложения интеллигенции, что, понятно, в значительной степени облегчало работу политического розыска по вербовке секретных сотрудников.
Впрочем, и сама Серебрякова, раскрывая историю своей жизни, невольно для себя проговаривается. Вот характерная выдержка из её показаний. Рассказывая о том, что муж её, несмотря на обещание отказаться от революционной работы, вошёл в 1887 году в работу кружка «Самоуправления» (об этом эпизоде речь будет позже), Серебрякова говорит:
«В 1887 году часть кружка „Самоуправления“ была арестована. Муж мой попался на обыске у Белевских, был там обыскан, но арестован не был. С этого дня Бердяев снова начал таскать его в „охранку“ и мучил всякими допросами о „Самоуправлении“. Муж категорически отрицал всякое своё участие в „Самоуправлении“, но вся эта передряга оказала страшное влияние на его здоровье, и я стала бояться, что он заболеет психически, да он и стал уже страдать навязчивыми идеями. Я окончательно терялась, что делать, и тогда по совету одного литератора ГШ.Ки-чеева я обратилась за протекцией к знаменитой тогда певице императорских театров Д.МЛеоновой. Кичеев сказал мне, что Бердяев бывает постоянно у этой Леоновой, играет там в карты, и что он, Кичеев, состоя в очень хороших отношениях с Леоновой, переговорит с ней и попросит повлиять на Бердяева, чтобы он оставил в покое моего мужа… Через несколько дней Кичеев привёз мне письмо Леоновой к Бердяеву, и я в первый раз переступила порог Московского охранного отделения. Бердяев сначала ломался, напоминал мне о моем нелегальном проживании в Москве, благодаря тому, что он покровительствует мужу, грозил, что он может меня арестовать. Я указала ему на то обстоятельство, что г-жа Дурново, по делу которой я должна была привлекаться, благополучно проживает в Москве, и смысла меня арестовывать нет никакого, т. к. дело Дурново окончательно покончено. После долгих препирательств он согласился, наконец, оставить мужа, пока он болен, в покое; Я, конечно, никаких обещаний что-нибудь для него, Бердяева, делать не давала, да и давать не могла, т. к. абсолютно ничем полезной ему быть не могла и не желала».
Итак, даже по словам самой Серебряковой, впервые беседовала она с Бердяевым в конце 90-х гг. прошлого столетия. А мы знаем, что подобные «беседы» и подобные визиты, даже с записками от актрис, даром не проходят. Бердяевы делали своё дело твёрдо и непоколебимо. Если выбывал из строя один сотрудник (Серебряков), то его должен был заменить другой (Серебрякова). Сантименты, как известно, не пользовались большой любовью и не уживались в кабинете начальников политической полиции.
Покровы второй жизни Серебряковой далеко ещё не все сорваны. Эта вторая жизнь Анны Егоровны, начинавшаяся у порога конспиративных квартир для свиданий с Бердяевым, Зубатовым и их подручными, остаётся ещё в значительной своей части плотно занавешенной.
А параллельно этой таинственной жизни строилась и развивалась открыто, на глазах у всех легальная жизнь Анны Егоровны. Легальная жизнь её давала материал, составляла содержание второй, нелегальной жизни, а эта последняя, в свою очередь, создавала материальный фундамент и определяла поведение Серебряковой в её отношениях к окружающим. Только тесное переплетение этих двух жизней и делало Серебрякову ценной сотрудницей «охранки».
Как строилась эта легальная жизнь Серебряковой и в чем заключалась её общественная и политическая деятельность? Человек, не вхожий на правах близкого знакомого в её дом, человек, приглядывающийся к ней, так сказать, со стороны, мог определить: Анна Егоровна – это тип эмансипировавшейся русской интеллигентки.
Она живёт трудом рук своих, и часто её заработок является основным в бюджете семьи Серебряковых. Развитый, хорошо грамотный человек, владеющий иностранными языками, Анна Егоровна или работает в редакциях московских газет, или обслуживает переводами издательства, или организует на кооперативных началах мастерские дамских платьев, пока наконец не становится собственницей библиотеки, которая, впрочем (и это тоже характерно для русского интеллигента, как известно, совсем непрактичного человека!), приносит ей только убыток.
Но познакомьтесь ближе с Анной Егоровной и вы убедитесь, что эти её занятия далеко не исчерпывают её интересов и запросов. Побывайте на журфиксах Серебряковой, посмотрите на окружающих её людей, добейтесь её доверия – и физиономия Серебряковой будет рисоваться уже в других красках. Это не только интеллигентка-труженица, но это ещё и убеждённый революционер, отдающий свои силы, знания и средства делу революции.
Именно к такому заключению можно было прийти, если не знакомиться с ней ещё ближе, т. е. если не срывать завесы, плотно охраняющей вход в другую, тайную жизнь Серебряковой.
Анна Егоровна – активный работник полулегального Красного креста помощи политическим заключённым. Она собирает средства (получая их, в частности, и от Саввы Морозова), вещи, распределяет их по тюрьмам, держит связь по этой «крестовской» линии и с революционными группами разных направлений, и с так называемым обществом, с его либерально-оппозиционной частью. Не трудно заметить, что эта краснокрестовская позиция была уже сама по себе необычайно благоприятна для Серебряковой. На почве этой работы по оказанию помощи политическим заключённым Серебрякова сохраняла, во-первых, свою беспартийность, т. е. не входила и не ввязывалась непосредственно в партийную работу определённой партии, а держала связь с различными революционными группами и партиями, во-вторых, эта её деятельность создавала ей широкие связи в общественных кругах и делала её заметным человеком на московском политическом горизонте; наконец, краснокрестовская работа уже сама по себе давала ей, хотя, быть может, и ограниченную, пищу для конспиративных бесед с начальниками розыска. Постоянные встречи с родственниками арестованных (часто и с приезжими из провинции), разговоры на тему, как и за что арестован тот или иной человек, предположения и догадки на этот счёт, разговоры, которые понуждали не очень искушённых в политике людей к откровенности (да и стоит ли скрытничать с таким милым и полезным человеком, как Анна Егоровна!), – все это, теоретически говоря, уже могло дать кой-какой материал, любопытный для розыска. А ведь у понимающего начальника «охранки» никакая агентурная «мелочь» не пропадёт даром. В хорошем хозяйстве и верёвочка пригодится!
