Андрей Буровский - Евреи, которых не было. Книга 2
Но такой вариант — только один из трех возможных. А возможны и еще два:
1. Люди недовольны утратой привилегированного положения, считают несправедливым быть как раз, «как все». И это — распространенный вариант.
Сколько раз слышал я в еврейских компаниях слезливые вопли про отмену статьи в УК, каравшей за антисемитизм! Сколько раз евреи вспоминали, как славный и сладкий сон, те двадцать лет своего абсолютного могущества! Какая страшная обида глодала их! Обида на то, что вот — сперва дали, а потом отняли, негодяи!
2. Люди разочаровались в идеологии… В какой-то данной, конкретной идеологии. Они вовсе не хотят прекратить жить в идеологическом поле. Они хотят сменить идеологию, и только. Идеологию вообще время от времени рекомендуется менять, потому что любая идеология не может ни дать обещанное тем, кто за ней пойдет, ни воплотить в жизнь свои лозунги. Идеология — это ложь по определению, и ничего тут поделать нельзя.
Сменить идеологию в 1970-е, а особенно в 1980-е захотели не одни евреи, но многие в СССР. Коммунизм к 1980 году, как не очень трудно заметить, построен не был, и это наводило на размышления даже его самых активных сторонников.
Рухнула идеология, рассыпалась, и «вдруг все заметили — когда-то при еврее остерегись, худого слова о советской власти не скажи, а сейчас если еврей — смело катай, не опасайся!» [227, с. 56].
Другой вопрос, что, убедившись в лживости идеологии, можно излечиться от привычки жить лозунгами вообще. Любыми лозунгами. А можно тут же переключиться на какую-нибудь другую идеологию.
«Но с 30-х советских годов на смену горделивым, подробным и поименным перечислениям всего и всех, причастных к революции, в историко-политических публикациях возникло какое-то неестественное табу на упоминание численности и роли именно евреев в российском революционном движении, и ссылки на то с тех пор воспринимаются болезненно» [6, с. 236].
С одной стороны, стали все громче заявлять о себе те, в ком не было «…ни крупицы боли за погибший русский народ. А к боли за еврейский, ко внутренней боли за еврейский меня призывают неустанно, неуклонно» [227, с. 62].
Вышел на поверхность и «советский общественный антисемитизм», этот «неосмысленный отзыв на то первое послереволюционное пятнадцатилетие» [227, с. 64].
В 1960–1980-е годы возникало множество самых невероятных сект и «учений», и дальше шло только от плохого к еще худшему, вплоть до уже совершенно фантастических бредней Петухова про русов-индоевропейцев и Кандыбы про Новгород — праматерь всего человечества.
Почему?! Да потому, что люди искали идеологию взамен той, в которой разочаровались. И еще потому, что чем сильнее замордован, унижен, оскорблен человек — тем выше ему хочется взлететь. Сделать это можно с помощью наркотика. Можно с помощью бутылки с сивухой — особенно если собираются единомышленники и укрепляют друг друга в убеждении: мы-то люди как раз самые правильные, хорошие, это наши мучители — гады. Жены там всякие, правители, предприниматели, святая сила с нами, евреи…
Но самый лучший способ воспарить — это, конечно, идеология. Волшебное чтение Гроссмана и Голды Меир, Жаботинского и всей «Библиотечки Алии» превращает его из замученного жизнью глубоко советского неудачника в представителя древнего, единого, неделимого и уникального сверхнарода, создавшего всю западную цивилизацию.
С одной стороны, «из советских генетических евреев — тем, что их преследовали, не принимали на работу, сначала разрешили, а потом запретили выезжать — образовали локальную группу, но не этническую, конечно, а идеологическую» [218, с. 317].
С другой стороны, перед носом евреев и тех, кто захотел бы стать евреями, повисла очень сочная идеологическая морковка: превращение из твари дрожащей, изгоя советского общества, в право имеющего, в гениального от рождения побочного владыку Вселенной, создателя всей современной цивилизации.
Механизм образования идеологической общности очень напоминает механизм образования новой секты. Действительно, вот выбираются некие постулаты, начинается сплочение вокруг них, образование общины. Члены общины укрепляют друг друга в приверженности идее, формируют общинный быт, дорабатывают идеологию, проверяя ее на пригодность в тех или иных условиях. Они же начинают широкую волну пропаганды…
«Как должен вести себя еврей с самосознанием, чтобы его не перепутали с неевреем, ведь очевидных этнографических различий нет, да к тому же он неверующий? Ответы всегда бывали туманными, но в общем сводились к стандартному набору: свинину не есть, праздники соблюдать, субботу, только на своих жениться. Но ведь это все религиозные ритуалы. Теряющие всякий смысл за пределами конфессии. Идеологизированное национальное самосознание вдыхает в них новую, я бы сказал, потустороннюю жизнь. Превращая их в идеологические символы. Соблюдение их всеми желающими в народ, конечно, превратить не может, но может превратить в партию. Религиозный ритуал, отрываясь от религии и не становясь народным, становится партийным» [218, с. 317].
Теоретически евреи должны были отбирать евреев же и вести пропаганду именно среди них. Практически целью борьбы часто становилось нечто весьма и весьма реальное: право выехать из СССР, а потом из Российской Федерации. Как известно, еврейка — это не женщина, а средство передвижения. Так же вот и борьба за права угнетенного, но невероятно древнего народа, обидеть который чести нет никакой, да, никакой, оборачивалась этим правом для гоев…
Насколько произвольно выбираются «свои» (не по генетическому принципу!), говорит хотя бы канонизация идеологическими евреями Мейерхольда, который по законам Российской империи уже во втором поколении вовсе не был евреем. Потому что родился Мейерхольд 8 февраля 1874 года в Пензе, в семье богатого выходца из Германии. Эмиль Мейергольд был лютеранин и через всю жизнь пронес лояльность к своей родине. Со своим восьмым сыном, Карлом Теодором Казимиром, Эмиль Мейергольд вел ожесточенные споры, но вовсе не о преимуществах иудаизма, а о том, какая замечательная страна Германия и как чудесно лютеранство.
«Я жил среди русских, усвоил обычаи русского народа, полюбил его, воспитывался на Пушкине, Гоголе, Толстом и других русских писателях, молился на русском языке и вдруг называть Германию „нашей страной“?!», — возмущался незадачливый Карл Теодор Казимир. 24 июня 1885 года Карл обратился в православие и изменил в своей фамилии букву «г» на «х» — Мейерхольд.
Это не помешало Мейерхольду вступить в КПСС с 1918 года и сделаться рьяным «новатором», создателем студии «Театральный Октябрь», — ни много ни мало. Ученик Немировича-Данченко и Станиславского, он стал яростным врагом системы Станиславского, а что касается его новаций…
В написанных в 1924 году «Роковых яйцах» М. Булгаков предположил, какой конец может ожидать Мейерхольда: «Театр покойного Всеволода Мейерхольда, погибшего, как известно, в 1927 году, при постановке пушкинского „Бориса Годунова“, когда обрушилась трапеция с голыми боярами…» [228, с. 86]. Жаль, что было не так: трапеция с голыми боярами — это куда поучительнее сталинской пули. А эксперименты были именно в таком вот роде: новаторское искусство, рвущее со всеми традициями.
У Мандельштама нет ни умной иронии, ни таланта Булгакова (в очередной раз подвела врожденная гениальность, что тут поделаешь), но оценка принципиально та же: «театр был внутренне пуст и страшен, несмотря на внешний блеск» [144, с. 89]. Что «новациями» Мейерхольда махали, как знаменем, противопоставляя Станиславскому, — особый вопрос.
Мейерхольд — это тем более показательно, что множество евреев не удостоились чести быть своими, — даже если они вообще не порывали с иудаизмом или по крайней мере никогда не выкрещивались. Ни Лотмана, ни Баткина, ни Вейнберга, ни Клейна, ни Гуревича в качестве «своих» не признавали — ни в роли вождей, ни в роли мучеников.
Даже современников Мейерхольда и Бабеля, ушедших с Белой армией, Пасманика и Ландау — не канонизировали. Никогда не раздавались вопли: «Что большевики сделали с нашим Ландау!!!». Если спросить — вам тут же ответят, что он-де сам попрал религиозные нормы, ел свинину, запивал ее молоком и быть евреем не хотел. А Мейерхольд?!
Не менее показательно и еще одно: 40 % выехавших в Израиль даже официально — не евреи. Это собрачники или родственники тех собрачников, кто уезжает. Едет один еврей, а с ним пятеро русских.
А сколько людей купили документы, что они евреи?
Сделать это не очень трудно. Даже не меняя фамилию, можно изменить только одно: запись в графе «национальность». И все! В 1987 году стоило это счастье от одной до трех тысяч рублей — на кого попадешь. В общем, сделаться евреем — недорого. Если, конечно, идеологическим евреем. Сделаться евреем по национальности — это всей жизни не хватит.
