Наталия Ильина - Изгнание норманнов из русской истории. Выпуск 1
Ни одного германского или скандинавского божества в древнерусском пантеоне нет. Это в полной мере соответствует и составу имен социальной верхушки древнерусского общества. В них отражались древние местные (иранские и доиранские), кельтические и венедо-балтийские традиции, цементируемые и преобразуемые на славянской основе.
Сложная история возникновения новой этнической общности проявилась и в оформлении отдельных социальных институтов древнерусского государства. Выше упоминалось наблюдение А. А. Шахматова: ряд терминов социального значения сближают Русь с кельтическими народами. В этом ряду выделяются, в частности, «бояре», прямая аналогия которым находится в Ирландии, а этимологически их можно связать с королевским племенем центрально- европейских бойев. С кельтским сближается и уже вполне славянизированное «владарь», «власть» и т. д. Возникновение этих институтов должно уводить в глубокую древность, к первым славяно-кельтским контактам, хотя еще и в X в. рядом с ними сохраняются чисто славянские «старци», равно как с кельтическим «слуги» сохраняется славянское «дружина».
Определенный вклад в социальную терминологию Руси вносили и тюрко-иранские ее предшественники и современники. Именно к современникам относился титул «каган», прилагавшийся, видимо, к правителям алано-росов на Дону и «острову русов» на Балтике. Иларион в качестве знака почета прилагал этот титул к Владимиру и Ярославу, а «Слово о полку Игореве» - к Олегу Святославичу, княжившему некоторое время в Тмутаракани. Из той же среды, видимо, происходит и термин «тиун», который весьма произвольно относят к германским. Параллель ему находится у автора X в. Моисея Калантакваци, написавшего историю Кавказской Албании. Говоря о нападении хазар на Албанию в VII в., автор упоминает в лагере нападавших «знатных мужей, называемых Тндиунами»[544]. Название это совсем необязательно возводить и к тюркским, тем более что в составе хазарского войска выявляется и как будто славянский элемент[545].
Глубокая традиция стоит, по-видимому, за как будто уникальным новгородским институтом: «300 золотых поясов» в качестве главного органа республики[546]. Кельтская Галатия в Малой Азии имела в качестве верховного органа совет из трехсот членов, собиравшихся в дубовой роще[547]. На острове Рюген верховная власть принадлежала жрецу, в распоряжении которого было триста всадников, с помощью которых он и осуществлял фактическое управление[548]. Во всех случаях цифра «300» появилась, по-видимому, независимо друг от друга, но в зависимости от давней традиции.
Поляно-древлянские войны первой половины X в. явились важным фактором, ускорившим процесс утверждения древнерусской государственности.
Ольга после смерти Игоря принимает ряд мер с целью унификации системы управления в разных землях и упорядочения сбора дани. И хотя не все ее установления прочно вошли в жизнь, основные тенденции позднейшего развития соответствуют этим мероприятиям. Тенденции эти заключаются в стремлении к консолидации социальной верхушки разных племен на новой основе, без противопоставления по этническим и религиозным признакам. Владимир, согласно летописи, «нача ставити городы по Десне, и по Востри, и по Трубежеви, и по Суле, и по Стугне, и поча нарубати муже лучыпие от словень, и от кривичь, и от чюди, и от вятичь, и от сих насели грады»[549]. Вполне в духе этой политики и создание Владимиром пантеона языческих богов. Именно такая политика обеспечила поистине стремительную ассимиляцию балто-финских племен в Новгородской земле и в Волго-Окском междуречье.
Задаче укрепления именно государственного единства должно было служить и принятие христианства. Язычество - религия доклассового общества, и в качестве таковой оно не могло не тормозить процесса социальной дифференциации и его узаконения. Язычество в переходный период давало известное идеологическое оружие социальным низам, боровшимся против повышения норм эксплуатации. Вместе с тем язычество сохраняло и отжившие традиции родоплеменного строя. В этих условиях обращение к одной из «мировых» религий было неизбежно.
У причерноморских росов епархия константинопольского подчинения утверждается уже в 60-е годы IX века (при патриархе Фотии, ум. 867). В конце IX века принимают христианство русы на территории Болгарии. В Иллирии, откуда летописец выводил и славян, и русов, еще в IV в. нашли убежище и пристанище Арий и его последователи, распространявшие христианство среди варваров, служивших Риму или боровшихся с ним. Арианство привлекало варваров демократической формой организации церкви: епископы избирались общинами и не принимали притязаний Рима на утверждение системы господства и подчинения. Константинополь был более терпим к последователям Ария. Константин Великий в конце жизни и сам принял христианство в арианском прочтении. Арианином был и его сын Констанций. Но собор 381 г. осудил арианство, причем осуждалась не практика выборов епископов, а редакция «Символа веры». Еще в споре с Арием Афанасий Александрииский настаивал на «единосущии» Троицы - Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой, и восприятии этого положения «мистически», не обращаясь к здравому смыслу. Ариане считали Бога Сына «подобосущим» Отцу, поскольку он признавался рожденным. Но острота спора подогревалась, конечно, не разночтением «Символа», а практикой ариан, не признававших над собой внешней церковной власти.
Христианизация Руси и специфика русского христианства, - безусловно большая самостоятельная проблема. Свое видение проблемы автор изложил в книгах «Падение Перуна», «Крещение Руси в трудах русских и советских историков» (обе 1988 г.), в статьях и главах книг, посвященных христианизации Руси, а также в статьях и книгах по истории летописания как источника и первостепенного по значению памятника общественной мысли. Здесь необходимо остановиться на характере раннего русского христианства и его истоках. Летописная статья 944-945 гг., включившая текст договора Игоря с греками, содержит весьма важную информацию о раннем русском христианстве, до сих пор в должной мере не освоенную и даже освоенную в прямо противоположном летописному тексту осмыслении. В свое время Г. М. Барац, автор уникальной концепции о еврейских (или хазаро-иудейских) истоках Руси, советовал А. А. Шахматову в реконструкциях летописных текстов смелее переставлять строчки[550]. Рекомендацией воспользовался Д.С.Лихачев, переставив в популярном издании ПВЛ 1950 г. строчки именно в указанной принципиальной статье. В оригинале речь идет о местоположении «соборной» Ильинской церкви. В летописи читается, что при заключении договора с греками «хрестеяную русь водиша роте в церкви святаго Ильи, яже есть над Ручаем, конець Пасынче беседы и Козаре: се бо сборная церки, мнозие бо беша варязи хрестеяни». Д.С.Лихачев переставил строки. Получилось: «се бо сборная церки, мнози бо беша варязи хрестеяни и козаре»[551]. А в результате появилась «хазарская версия» Крещения Руси, которую особенно энергично отстаивал В. Кожинов. Пользуясь обычно выверенными академическими изданиями летописей, я долго не понимал, где находятся истоки этих неуемных фантазии, что отразилось и в специальной статье о хазаромании[552]. Но и указание летописи «мнози бо беша варязи хрестеяни» - комментарий позднейшего летописца, вводившего в текст договоры. (Вероятно, 20-е гг. XII в.) Христианство у варягов с южного берега Балтики распространялось уже с IX в., а в 983 г. произошло грандиозное восстание против засилья немецкого духовенства. Возможно, в Роталию тоже проникало христианство, причем с Дона: в 932 г. христианство принимает какая-то часть алан и утверждается аланская епархия. Но Ильинская церковь уже своим существованием (и даже названием) предполагала наличие христианской общины в Киеве. И в этой связи представляет огромный интерес небольшая, но чрезвычайно емкая и информативная статья С. С. Ширинского в сборнике, посвященном юбилею Б. А. Рыбакова[553].
Статья дает факты такого значения, которые объясняют не только место христианской общины Киева в середине X в., но и многие факты, связанные с историей христианства на Руси в течение ряда веков. В свое время выдающийся знаток древнерусской письменности и отраженной в ней идеологии Н. К. Никольский (все еще не вполне изданный и далеко не в полной мере оцененный) указал на связь ранней русской письменности и христианства с Великой Моравией[554]. Ученый подчеркивал светлый, оптимистический характер древнерусского христианства, не знавшего ни крайностей аскетизма («что ешь и пьешь - все во славу Божью», - скажет летописец со ссылкой на апостола Павла, особо чтимого в Иллирии), ни воинственного настроя по отношению к инаковерующим. Русское православие не знало военных орденов, а первые костры, которыми Рим веками разогревал всю Европу, появятся на Руси лишь в конце XV - начале XVI вв., не без влияния того же Рима, как бы сопровождавшего Зою-Софью Палеолог в жены овдовевшему Ивану III.
