Неизвестен Автор - Воспоминания крестьян-толстовцев (1910-1930-е годы)
Всех нетрудоспособных в организации учесть: детей до двенадцати лет, стариков свыше шестидесяти лет, старух свыше пятидесяти пяти лет, и за их долю земли, идущую в общественный севооборот, положить аренду - третью часть урожая, и тем самым обеспечить существование нетрудоспособных.
Дети от двенадцати лет до шестнадцати и все трудоспособные женщины до пятидесяти пяти лет должны получить для своего существования за свою долю земли шестую часть урожая, т. е. половину пайка нетрудоспособных, а для своего обеспечения они должны будут работать на общественных работах. Болезнь лица из этой категории во время работ дает право на получение полного пайка нетрудоспособных, т. е. третью часть урожая за свою долю земли.
Все мужчины от 16 до 60 лет, трудоспособные, никакого пайка за землю не получают, а для своего существования они должны работать на общественных работах.
Вот та погонялка, которая должна заставить работать. Не хочешь работать - не будешь получать; мало работал - мало получишь; много работал - много получишь. Если женщины и подростки, могущие работать, не будут работать, они не получают пайка за землю. Если родители, могущие работать, не будут работать, их дети не должны получать пайка за землю.
Надо понять, что колхоз не дойная корова, которую летом доят не кормивши, и лодыри - не стрекозы, слетевшиеся песни петь всё лето, а колхоз - трудовая организация муравьев, обеспечивающих свое существование.
Такое предложение о труде я вносил в прошлом году, но оно было отвергнуто, и получилась большая глупость: не работавший лентяй лез с кулаками в лицо труженику. В будущем году, при новом положении, лентяй будет тихим. Ведь если здраво рассудить, то мы живем только трудом; а кто живет и не трудится, тот должен знать, что кто-то трудится через силу. Природа создала закон жизни и создала закон труда; стало быть, кто не трудится, тот преступник закона, тот преступник природы. Такой закон годится для каждого человека, живущего на планете Земля, в том числе годится и для каждого члена нашего колхоза.
Вот вам проделанное, подготовленное, устроенное хозяйство. Вот вам участок земли, вот вам сельскохозяйственные машины, вот вам посев и подготовленная зябь, семена для ярового посева, план на будущий год.
Берите, руководите, распоряжайтесь. Беритесь за дело дружно, живите мирно, не забывайте Бога, Высшее Сознание, этот источник жизни.
Мне же позвольте отдохнуть, успокоиться, поправить свое разрушенное здоровье и подумать о душе.
За эти пять лет я много пережил, испытал, измучился, сделался врагом для многих, чего не должно быть; а это всё только потому, что я забыл самое главное - забыл Бога.
Итак, прошу освободить меня от занимаемой должности руководителя и счетовода. Позвольте мне быть рядовым членом. Теперь и без моего руководства можно повести хозяйство образцово. Всё тяжелое сделано, хозяйство поставлено на рельсы, и теперь легко можно двинуть вперед и покатить как по маслу.
За всё, кому я чем насолил, - простите и не поминайте лихом бывшего вашего нервного организатора и руководителя Якова Драгуновского.
6 февраля 1929 года.
1930-1931. Я. Д. Драгуновский - В. Г. Черткову
Дорогой друг Владимир Григорьевич! Прежде чем получить Ваше письмо No 3 за апрель месяц, извещающее о Вашем обращении к правительству об отведении толстовцам на окраине Республики земли и что правительство на это согласилось, указав на Алтай Кузнецкого района в Сибири, - я был уже знаком с этим положением от Бориса Мазурина из коммуны "Жизнь и труд". На это извещение Мазурина я ответил согласием присоединиться к переселяющимся друзьям; но вторым письмом Мазурин меня предупреждает не торопиться, а жить пока, где придется...
Ваше письмо больше разжигает у меня желание не откладывать дела в долгий ящик, а сейчас же повести серьезную переписку о моем присоединении к коммуне "Жизнь и труд", а потом совместно ехать в Сибирь.
После Вашего письма у меня созрел следующий план: осенью, сняв урожай, продав ненужные вещи, ехать нам в Москву, в коммуну "Жизнь и труд". Но только как это сделать, чтобы, проработав здесь лето, свезти туда продуктов, чтобы хватило на год для моего семейства, чтобы не стать ничьим бременем. Если здесь у меня не насобирается из урожая нисколько хлеба, то можно ли будет там заработать и купить хлеба?
Не знаю, насобираю ли средств на дорогу? Ведь вот какое несчастье: седьмой год здесь живем, а никак не выкарабкаемся из плохого материального положения. Шутка ли сказать: у меня на семью в шесть душ имеется посева всех культур тринадцать десятин, а у меня лежит на сердце забота, насобираю ли хлеба на год для своей семьи? Если в скором времени не пройдет дождь, то ничего не уродит, как не родило все шесть прошлых лет.
Словом, с материальным положением в коммуне как-нибудь надо уладить, но только непременно устроить так, чтобы меня с семьей в шесть душ приняли, чтобы я мог поехать в рабочей бригаде возводить постройки на новом месте.
Относительно моего желания жить совместно с друзьями я наперед хвастаться ничем не могу, разве только своим сильным желанием присоединиться к единомышленникам во что бы то ни стало, и для полного сведения о моем стремлении к общественной жизни я прилагаю мой доклад по организации и моем пятилетнем страдании при устройстве общественного хозяйства из ничего, с людьми разных взглядов и мировоззрений. Своим упорством и долготерпением я создал хорошее хозяйство, но все же не выдержал и еще в прошлом году ушел из созданного мною колхоза, оставив свое рожденное детище благоустроенным.
Моему уходу из моего же колхоза причин много, что Вы, читая мой доклад, увидите; но главная причина (в докладе не указана) - это в связи с гонением на сектантские колхозы; в связи с разорением благоустроенных хозяйств и арестами их руководителей.
Я увидал, что и мне за мой непосильный и самоотверженный труд грозит тюрьма, только за то, что имею свои религиозные убеждения.
Еще причиной моего бегства из колхоза был страх перед военизацией всех колхозов. Я ужаснулся, когда прочитал весь номер журнала "Коллективист" за февраль 1929 года, издаваемый центром. Весь номер напичкан военщиной, ненужной в колхозе. Советуется устраивать в каждом колхозе военные уголки, приучать всех колхозников к меткой стрельбе, даже женщин приучать к военному делу; брать пример с существующих уже военных уголков в колхозах, и в заключение журнал говорит: "Колхозы, все как один, должны встать на защиту Советского Союза в случае нападения врага".
Если я не признаю и не имею никаких врагов, если я раньше отказался от военной службы и от всякого участия в насилии и в военщине, за что и в тюрьме сидел, тем не менее, находясь в колхозе, я должен чувствовать себя военнообязанным, и в случае если власть имущие скажут: "Вот это враг, убей его, задуши, перегрызи ему горло", - и я как активный колхозник, как военнообязанный должен буду выполнить все их приказания. Этот журнал открыл мне глаза, что, находясь в колхозе, я сижу не в своих санях. Я ясно понял, что с моими убеждениями спасение вне колхоза, и потому нет ничего удивительного, что я, подхвативши остаток моих пожиток, давай Бог ноги бежать из колхоза.
Год прожил я, выйдя из колхоза, при очень плохом материальном положении, но чувствую себя бодро: я не мобилизован в палачи.
Проходившая сплошная коллективизация мало меня коснулась, разве только выкриками некоторых неразумных людей: "Мы вас разорим! Мы вас на Соловки сошлем! Мы вас сотрем с лица земли!"
Некоторые же "активисты" боялись иметь нас в колхозе, как чумы колхозной, как сектантской заразы, могущей разрушить основы колхозного насилия.
Ничто меня не пугало, я твердо решил не идти в колхоз, строящийся насилием, в колхоз, который разоряет жизнь людей, так называемых "кулаков", у которых отбирали всё имущество в колхоз, не оставляя даже детям "кулацким" куска хлеба на питание и выбрасывая из хат зимой маленьких, раздетых "кулацких" детишек. Разве можно быть участником этого грабежа, этого кошмара и потом радоваться, что колхоз богатеет от разорения других. Быть в таком колхозе, быть участником этого грабежа, быть палачом! Боже упаси, я еще пока не ошалел - творить такие дела.
После постановления ЦК партии и после статьи Сталина как будто несколько полегчало, но все же продолжают угрожать: "Все равно единоличникам жить не дадим, все равно загоним в колхоз".
Близкие знакомые сообщают мне: "Берегитесь, Яков Дементьевич, Вы давно стоите на заметке у власти. Очень жалеют, что не арестовали Вас за то, что Вы читали собравшимся крестьянам постановление ЦК партии о добровольном вступлении в колхоз".
На одном собрании председатель исполкома бросил суровый упрек по адресу единоличников якобы за злостный срыв плана посевной кампании. Я выступил в защиту справедливости, что не в этом коренится зло срыва посевной кампании, что якобы теперь единоличники злостно решили не сеять, а зло срыва устроено еще осенью, когда бригады с музыкой и танцами выгребали у тружеников хлеб, и что некоторых крестьян за свой труд переводили в кулаки. Вот боясь попасть в "кулаки", боясь за свой труд быть виновными, крестьяне перестают работать, чтобы у них не было ничего лишнего, могущего вызвать незаслуженное звание "кулак"! Вот где коренится срыв посевной.
