Франсина Доминик Лиштенан - Елизавета Петровна. Императрица, не похожая на других
Цели у Версаля и Петербурга были диаметрально противоположные, с той и другой стороны не обошлось без коварства. Людовика интересовала прежде всего Польша, он старался обеспечить шляхетской республике независимость{801}. Его второй заботой было уберечь Порту. Елизавета же стремилась выиграть время, чтобы урегулировать проблемы на турецкой границе, а единственной целью союза с Францией была расправа над Фридрихом, которого она ненавидела всем сердцем. Зато царица совершенно не собиралась портить свои хорошие отношения с Англией. Во все продолжение конфликта дочь Петра затягивала ответ на все задаваемые ей вопросы, а когда Людовик слишком настойчиво ее торопил, ссылалась то на «воспаление глаз», то на боль в руке{802}.
Версальский договор Елизавета подписала 22 января 1757 года. Около 80 000 русских и столько же австрийцев выступят против Фридриха; 5000 французов примут участие в военных действиях в Центральной Европе. Двадцать линейных кораблей и сорок русских галер готовятся атаковать на севере. Австрия обязуется выплачивать миллион рублей ежегодно вплоть до окончания войны — истинная находка для казны русской державы. 21 марта к альянсу присоединилась Швеция. Вступление России в этот франко-австрийский союз означало конец правления Бестужева, более пятнадцати лет хранившего верность Англии. Тем не менее связь между Лондоном и Петербургом не прервалась: Георг II сохранил свои торговые привилегии на востоке, но потерял потенциального союзника в своей распре с Францией.
Создание Конференции при Высочайшем дворе (или просто Конференции) — военного совета при императрице, этой коллективной инстанции под непосредственным монаршим главенством, лишило государственного канцлера былых полномочий; совет осуществлял теперь верховное руководство, координировал отношения между коллегиями и Сенатом, представлял вторую власть страны. Первой задачей Конференции стало упразднение финансовой зависимости от Англии и возобновление с Францией многообещающих культурных, торговых и дипломатических контактов. Сближение с Версалем предвещало глубокую переориентацию русской политики на севере. Ожидался передел территорий в ущерб Пруссии, в конечном счете — первый шаг к ее возвращению в прежние границы на востоке. Карту Европы вычерчивали заново: Мария Терезия забирала обратно Глац и Силезию, Елизавета в угоду Польше меняла Курляндию и Семигалию на Восточную Пруссию. По крайней мере таковы были намерения, хотя позже, в победной эйфории, их так и не осуществили.
Однако же австро-русская интервенция запаздывала. Вена располагала не более чем 67 000 человек и была не в состоянии напасть на Фридриха. Для Марии Терезии было немыслимо начать войну прежде, чем в дело вступит Франция. Неприятель вторгнется на территорию Пруссии не раньше весны 1757 года. Елизавету эти проволочки раздражали, но она уступала доводам Вены; ее войска, сосредоточившись на западной границе империи, ждали удобного момента, чтобы открыть против Фридриха второй фронт. Когда же наконец Австрия приступила к мобилизации своих войск, Россия, в свою очередь, впала в ступор. Начиная с осени 1756 года здоровье Елизаветы несколько раз угрожающе пошатнулось. В церквах молились за нее, злые языки шептали, что императрицу покушались отравить и в этом заговоре замешаны самые уважаемые персоны{803}. Пора было всерьез подумать о преемнике. Коль скоро Петр оставался непреклонным сторонником Пруссии, его восхождение на престол грозило разрушить все прежние альянсы. Поддавшись влиянию Бестужева, который с недавних пор стал ему беззаветно предан, молодой человек яростно противился заключению договора с Францией{804}.
Апраксин, которому было поручено верховное командование армейскими операциями, из осторожности предпочел замереть и выждать — задержался в Петербурге. Отправиться на войну с Фридрихом II сейчас, когда императрица может умереть с минуты на минуту, — это бы смахивало на политическое самоубийство. Старый фельдмаршал, решаясь на немалый риск, отложил свой отъезд в Ригу, где ему полагалось принять обязанности главнокомандующего{805}.
Эстергази, не скрывая гнева, горько сетовал на медлительность русских. Ведь австрийцы никак не могли без поддержки союзников выступить против Фридриха в Саксонии и Богемии. Вена и Петербург взаимно обвиняли друг друга в том, что вовремя не перевооружились. Курфюрст Саксонии Фридрих Август в свой черед взывал к России о помощи, поскольку молодцы прусского короля на его глазах опустошали страну. Казалось, присоединение России к Версальскому договору не состоится из-за «истерических припадков» Елизаветы{806}. Бестужев удовлетворенно потирал руки: он еще надеялся избежать войны.
Но Елизавета каким-то чудом быстро оправилась после апоплексического удара. Апраксин, явно не без влияния великой княгини Екатерины, с которой был связан самыми доверительными отношениями, попытался убедить выздоравливающую отсрочить военный поход{807} дескать, зима на носу, войску на марше придется туго, солдаты не понимают целей этой войны, им не хватает боевого духа… Раздраженная, но и озадаченная, Елизавета велела ему заниматься своим делом — подготовкой выступления против Фридриха. Казалось, Россия наконец готова вступить в эту войну, которой предстоит продлиться семь лет. Но Апраксин, наперекор настояниям императрицы, потратил еще полгода на подготовку армии: рекрутский набор был не закончен, много оставалось недоукомплектованных полков. При поддержке австрийских советников он учредил военный совет для управления величайшей армией Европы. И все же русские войска тронутся с места не раньше лета 1757 года.
РУССКАЯ АРМИЯ ТОГО ВРЕМЕНИ: ЛАБИРИНТЫ И ТУПИКИ
Фридриха всегда пугала возможность войны с Россией. И вот летом 1757 года 72 000 солдат стали лагерем между Ригой, Митавой и Либавой, готовые к стремительному броску на запад. Казачьи, татарские, калмыкские и башкирские конные сотни вперемешку с регулярными полками, в общей сложности 19 966 человек, расположились между Черниговом и Смоленском. Императорский флот у Кронштадта и Ревеля тоже приготовился к наступлению: двадцать линейных судов, снабженных пушками (от 50 до 90 стволов), шесть военных фрегатов (по 32 пушки на каждом) ждали команды поднять якоря. Соглядатаи бродили в окрестностях Данцига, наблюдая за передвижениями прусских войск. Были вычерчены подробнейшие карты и планы, где намечены даже самые незначительные дороги, ведущие на запад.
Прусский король утешался мыслью, что русские — жалкие вояки, без настоящего опыта ведения боя, не способные противостоять самой обученной и тренированной армии Европы{808}. Да и методы рекрутского набора, частые случаи дезертирства и заболеваний дела не улучшали. Многие иностранные генералы, честно послужив Романовым, возвращались на родину: Манштейн, а позже Кейт, вернувшись в ряды прусской армии, тщетно пытались убедить Фридриха в храбрости русских солдат и офицеров{809}.
Вне всякого сомнения, Берлин оплачивал информаторов с целью разведать, каково состояние русских войск, и добыть сведения о стратегии и тактике неприятеля. Секретарь военного совета Волков, по всей видимости, передавал врагам военные секреты{810}. Его суждения укрепляли Фридриха в его оптимизме. Мол, русская армия стремится не сражаться, а вышагивать на парадах, у ее офицеров много плюмажей, лент, галунов, роскошных карет, а добрых сапог нет. У фельдмаршала Апраксина, по сообщению безымянного агента, не было ни стратегического чутья, ни опыта. Генерал Румянцев выглядел довольно способным, но по молодости лет был склонен к действиям слишком торопливым и неуклюжим. Лопухину только и надо было, что хорошо питаться вместе со своими офицерами. Панин умел разве что руководить упражнениями на маневрах. Наконец, Толстой ни аза не смыслил в военной науке. Одни лишь гренадеры выглядели хоть сколько-нибудь подготовленными для боя. Артиллерия располагала двумя сотнями орудий, но они были в плохом состоянии. Три кирасирских полка из шести были лишены самого необходимого, боевое снаряжение не доставили. Лошади кажутся слабыми, недокормленными. Людям не хватало тренировки. Русская разведка и патрульные службы не понимали тонкостей своего дела. Казаки и калмыки использовали свои традиционные виды оружия и отказывались сражаться в ночное время. И сверх того передвижение войск было затруднено невероятным количеством багажа{811}.
Все так, но Петр Шувалов с начала 1750-х годов произвел ряд реформ, которые продолжались и во время войны. Для высших военных училищ набирались самые лучшие наставники, даром что число учащихся (сплошь родовитых, для кого служба строго обязательна) было по-прежнему ограничено. Работа кадетского корпуса начала приносить свои плоды: в русской армии появилось много молодых талантливых офицеров, в том числе некто Александр Суворов, будущий победитель французов во время наполеоновских войн. Зато флот пребывал в жалком состоянии. Суда и галеры были либо слишком стары, либо пострадали от контакта с пресной водой. В мае 1750 года Сенат приказал довести число галер до ста тридцати на случай войны со» Швецией. Узники, осужденные за уголовные преступления, служили рабочей силой на строительных верфях Рогервика и Архангельска. Первостепенную важность все еще имело участие британских специалистов: кораблестроители Джеймс и Сазерленд вели наблюдение за работами на площадках, где строились тридцать два линейных корабля и двадцать восемь фрегатов. А при всем том в стране не хватало матросов, да и хороший морской офицер был редкостью — согласно устоявшемуся представлению, русские боялись воды. Шувалов попытался организовать морскую школу наподобие кадетского корпуса. Для этого требовалось некоторое число стоящих адмиралов, способных и учить, и в случае надобности воевать. Он намучился вдоволь, подыскивая, кого бы определить на эти места.{812}
