Яков Гордин - Мятеж реформаторов: Когда решалась судьба России
По опросу солдат и офицеров — сразу же после восстания — полковое следствие воссоздало удивительную картину: "Вся почти рота, следуя сему внушению, мгновенно оделась и побежала за своим поручиком. Полковой командир полковник Стюрлер, известясь о сем происшествии, поспешил догонять оную и, достигнув уже в Дворянской улице, стал останавливать и уговаривать людей, но поручик Сутгоф, находясь впереди толпы, кричал: "Ребята, не выдавай, не слушайте его, а подавайся вперед!" Усилия полкового командира остались тщетны, а рота бросилась с большим еще противу прежнего стремлением за поручиком".
И дело здесь было не только в преданности роты Сутгофу, но и в самом настроении солдат, в остром ощущении общего неблагополучия происходящего и в готовности сопротивляться высокому командованию.
1-я рота лейб-гвардии Гренадерского полка, в шинелях, с запасом хлеба, с боевыми патронами в сумках, с заряженными ружьями, бежала к Сенату.
В казармах осталась большая часть двух батальонов.
Мы не знаем, успел ли Сутгоф предупредить Панова и был ли Панов в этот момент в пределах досягаемости.
Но, конечно, весть о выходе 1-й роты мгновенно распространилась в полку, взвинчивая солдат.
А 1-я рота прошла сквозь Петропавловскую крепость, которую в этот день охраняли те же лейб-гренадеры, беспрепятственно пропустившие своих однополчан, спустилась на невский лед и бегом двинулась по реке к Сенатской площади.
Было около половины первого.
У СЕНАТА. ПОСЛЕ ПОЛОВИНЫ ПЕРВОГОНиколай продолжал осуществлять свой пассивный план окружения восставших. Сразу после Конной гвардии пришел 2-й батальон преображенцев, который поставлен был на углу площади и Адмиралтейского бульвара вместе с ротами 1-го батальона, примыкая к левому флангу конногвардейских эскадронов. Подошедший Кавалергардский полк поставлен был на самом бульваре на подходе к площади, перекрыв направление на Зимний дворец.
Пришло около двух эскадронов коннопионеров.
События на площади в это время разворачивались чрезвычайно стремительно и густо.
Для того чтобы понять характер происходящего, надо, помимо всего прочего, представить себе топографию этого театра военных действий. Сенатская, или, как ее чаще тогда называли, Петровская, площадь была стиснута с одной стороны заборами, огораживающими стройку Исаакиевского собора, сараями со строительными принадлежностями, штабелями дров, с другой — грудами камня, лежавшими на углу Адмиралтейства и набережной. Расстояние между боевыми порядками мятежников и правительственными войсками измерялось десятками метров. Между эскадронами Конной гвардии, стоявшими спиной к Адмиралтейству, и фасом московского каре было около пятидесяти метров. Судя по воспоминаниям Николая, груды камней лежали и в тылу конногвардейцев.
Небольшое пространство между восставшими и войсками императора заполнено было шумной, находящейся в постоянном движении толпой. Все это вместе взятое чрезвычайно затрудняло передвижение войск и делало невозможным любой стремительный маневр. Правительственным войскам было крайне сложно атаковать мятежное каре, но и восставшие оказывались в тактической ловушке, о которой мы еще будем говорить.
Относительно спокойными и выжидательными были только первые полтора часа пребывания московцев на площади, да и то построение каре, присоединение многих членов тайного общества, приезд и отъезд офицеров связи, представителей других частей, все увеличивающаяся возбужденная толпа создавали впечатление разнообразия и активности. Затем события приняли по-настоящему бурный и динамичный характер: появление Милорадовича и выстрел Каховского, прибытие Конной гвардии и преображенцев, предвещавшие возможное боевое столкновение или же переход их на сторону восставших, медленное движение сквозь толпу роты преображенцев и эскадронов конногвардейцев для охвата мятежников.
С этого момента на первый план выдвигается Оболенский — единственный, по отсутствии Трубецкого, Якубовича, Булатова, представитель военного руководства восстания. Он понимал свою ответственность и находился в постоянном напряжении и готовности реагировать на события. "…Я сам был в столь смятенном положении от встречи моей с графом и едва минувшей опасности, угрожавшей нам от разговора его с солдатами и вновь угрожающей от приближающегося батальона Преображенского полка". Восставшие ждали атаки превосходящих сил. Но ее не последовало.
Николай в этот первый период чувствовал себя очень и очень неуверенно. И не без оснований. Когда он в очередной раз выехал на площадь с бульвара, то из толпы ему закричали: "Поди сюда, самозванец, мы тебе покажем, как отнимать чужое!" Николай, как бы ни бодрился он в записках, ощущал идущую со всех сторон враждебность, которую сознавал как опасность совершенно реальную. Ни малейшей решимости быстро и жестко подавить мятеж он не проявлял. Он не был уверен ни в генералитете, ни в большинстве полков. А настроение окружающей толпы его подданных было совершенно очевидным. Для них, как и для многих солдат из лояльных частей, он был лишь предприимчивым самозванцем.
Больше всего в этот момент Николай — вопреки военному здравому смыслу — не хотел прямого столкновения. Капитан Преображенского полка Игнатьев вспоминал: "Когда подошли другие войска, государь приказал принцу Евгению Вюртембергскому занять ротою его величества Исаакиевский мост. Отправляя его от себя, государь сказал капитану (самому Игнатьеву. — Я. Г.): "Ты станешь с ротою, где принц поставит, и если будут по вас стрелять, не отвечай, пока я сам не прикажу. Ты головой мне отвечаешь""[64]. Николай, таким образом, настойчиво ориентировал своих сторонников на пассивность, на положение страдательное. И приказ этот выполнялся неукоснительно. Когда эскадрон коннопионеров стал неожиданно менять позицию и Игнатьеву показалось, что коннопионеры атакуют его роту, он и тогда не сделал даже приготовлений к отпору.
Само по себе стягивание войск к площади не было решением проблемы. Проблему могла решить массированная атака на мятежное каре, с тем чтобы ликвидировать очаг мятежа до присоединения к московцам других полков. Каждая минута промедления в это время работала на тайное общество. Но император, собравший к часу дня у Сената сильный кулак пехоты и кавалерии, во много раз по численности превосходящий мятежников, принципиально бездействовал. Хотя ждать можно было только ухудшения обстановки, он ждал.
И дождался.
Временные промежутки между событиями в этот период восстания оказываются при рассмотрении необычайно короткими. Если около двадцати минут первого, когда ранен был Милорадович, на площади стояли одни московцы, а преображенцы с императором еще только подходили, то за последующие полчаса каре оказалось лицом к лицу с одним пехотным батальоном и двумя кавалерийскими полками.
А приблизительно без четверти час пришла рота лейб-гренадер Сутгофа и примкнула к фасу каре, обращенному к набережной.
Наискось пройдя по замерзшей Неве, лейб-гренадеры поднялись на набережную — возле Исаакиевского моста был водопой Конной гвардии. И тут выяснилось, что и операция по окружению московцев — единственное, что предпринял Николай, — совершенно бессмысленна. Конногвардейцы и преображенцы, блокировавшие набережную, не сделали даже попытки задержать мятежную роту. Тот же капитан Игнатьев воспроизвел удивительную картину: "Когда лейб-гренадеры отдельными командами, входя с Невы, беспрепятственно бежали возле, на присоединение к своим, чтобы стать в ряды мятежников, солдаты роты его величества приподнимали их сумы и, удостоверяясь, по их тяжести, что полное число боевых патронов в них заключалось, острились между собою, уверяя, что их пули не попадут"[65]. Все мемуарные свидетельства сторонников Николая о том, что преображенцы рвались уничтожить мятежников, гроша ломаного не стоят рядом с этой сценой. Никакого озлобления против восставших солдаты самого надежного полка явно не испытывали.
Приход роты Сутгофа был моментом огромной значимости и для восставших, и для правительственной стороны. Он показал, что московцы не одиноки, что процесс сопротивления присяге развивается, что можно ждать любых сюрпризов.
В материалах полкового следствия говорится: "По показанию нижних чинов 1-й роты видно, что поручик Сутгоф, прибежав на площадь, поцеловался с князем Щепиным-Ростовским… в сие время подошло много партикулярных людей с пистолетами, кинжалами и саблями и стали целовать поручика Сутгофа, а людям говорили: "Ребята, как можно старайтесь не выдавать нас. Вот скоро прибегут сюда на помощь и Финляндского полка солдаты"".
Кривая настроения восставших резко пошла вверх. Бестужевы, Пущин, Каховский, Щепин знали, что в Финляндском полку сейчас находятся Розен, Рылеев, Репин. И они верили, что им удастся вывести финляндцев.
