Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 1, Москва в походе)
Кто кого - еще посмотрим! И хотя царю никто этого не смел сказать, он часто читал такое в глазах неугодных ему людей.
И в самом деле, так думали многие князья и бояре, так рассуждали они в своем тихом, замкнутом кругу под сенью дворцовой кровли князя Владимира Андреевича.
Сильвестр и Адашев удалены, но этим дело не кончилось...
С невероятным трудом бояре и их жены скрывали свою радость, которая охватила их, когда внезапно раздался печальный звон всех кремлевских колоколов, известивший о кончине царицы Анастасии.
Случилось это в пятом часу дня 7 августа 1560 года.
Сначала у царицы сильно болело под сердцем, потом ее начало рвать, она бросилась на пол, каталась по полу. Иван Васильевич не мог ее удержать, а когда притихла, он поднял ее с пола и на руках донес до ложа, склонился над ней и, едва дыша, обезумев от ужаса и горя, тихо спросил:
- Голубушка царица!.. Я здесь... с тобой... Что же это такое?
Она открыла глаза.
В комнату, волоча по ковру куклу и переваливаясь, вошел крохотный царевич Федор. Он остановился, с улыбкой стал следить за отцом и матерью. Вбежал царевич Иван в шлеме и с мечом через плечо и тоже остановился. Он сразу заметил, что происходит что-то неладное с матушкой, какое-то худо; испытующими глазенками стал следить за отцом и, увидев на щеках слезы, заплакал: "Матушка!". Глядя на него, принялся плакать и малютка Федор. Оба вцепились ручонками в одежду отца.
Громкий стон матери, беспомощно свесившаяся с постели рука ее, разметавшиеся по подушке черные косы, обнаженные плечи и страшное лицо отца окончательно сбили с толку детей, напугали их.
Они, забившись в угол, подняли громкий плач.
- Анастасия! Юница моя!.. Очнись!.. - склонившись еще ниже, в припадке отчаянья кричал отец.
- Дети!.. Государь... - тихо, едва слышно, проговорила Анастасия, на минутку остановив на лице мужа тусклый, полный ужаса взгляд.
Иван Васильевич схватил обоих детей на руки и поднес их к царице, подавляя подступившие к горлу рыданья.
Дети вцепились ручонками в холодеющее тело матери: "Матушка!". Шлем с царевича Ивана со звоном упал на пол.
- Нет! Уйдите! - задыхаясь, проговорил царь, сняв с постели детей. Уйдите! Эй, Варвара, уведи их!..
Вбежала старая мамка Варвара Патрикеевна Нагая, схватила плачущих царевичей и понесла их из царицыной опочивальни.
Долго еще слышался горький плач испуганных детей.
Царь в отчаянии прильнул высохшими губами к лицу жены. Оно было неподвижно, глаза полуоткрыты. Большие черные ресницы перестали трепетать.
- Настя! Настенька! Юница моя! Горлица! - вдруг вскрикнул Иван Васильевич.
Черное одиночество и мрак смертельной тоски навалились на согнувшегося, растерянно смотревшего в лицо покойницы царя Ивана. Все кругом медленно поплыло куда-то.
Невольно поднялся, вытянулся, как бы стряхивая с себя какую-то тяжесть, сделал неуверенными движениями руки крест над телом Анастасии. Застыл на мгновенье с поднятой рукой, подозрительно оглядевшись по сторонам.
В сером полумраке чуть-чуть светили в драгоценной оправе лампады, любимые ее лампады, которые оправлялись только ее, царицыными, руками.
На белой запятнанной кровавой рвотой подушке неподвижно застыло покинутое последним трепетом жизни лицо царицы.
Иван блуждающим взором оглядел царицыну почивальню. На круглом столике лежало неоконченное царицыно рукоделье, два больших румяных яблока. Одно - уже надкушенное.
Толстые стены дворца в его глазах расплылись. Вечерние тени бесшумно скользили, ткали серые пятнистые кружева за окном. "Анастасии больше нет!" - беззвучно кричало ржавое холодное небо.
Затяжным, тягучим, медленным плачем наполнилась опочивальня царицы. Царь крепко припал к любимому, такому дорогому для него, родному, милому телу, теперь холодеющему, неподвижному...
- Прости! Анастасия! Прости! - вскрикнул царь, крепко стиснув уже похолодевшую руку жены.
Оторвавшись от постели, он на носках, как всегда, когда находился в царицыной опочивальне, чтоб не разбудить царицу, подошел к столу. Яблоки! Яблочный спас!.. В кремлевских садах много яблонь... Сегодня он сам сорвал и принес царице несколько румяных крупных яблок.
Осторожно дрожащей рукой Иван взял надкушенное яблоко и долго смотрел на него.
Вот следы ее зубов, ее маленьких, сверкающих, как перламутр, зубов...
Царь оглянулся; бескровные губы плотно сжаты. Никогда уже не будет на них солнечной, весенней улыбки, которая покоряла буйное сердце его, Ивана, но... яблоко!
- Душно мне! Анастасия, душно!.. - Он облокотился на косяк окна, жалкий, согнувшийся, такой ничтожный теперь, трясясь в лихорадке. Анастасия! - вырвался у него из груди дикий, полный отчаянья вопль, и большой, сильный Иван Васильевич грохнулся на пол, забившись в припадке отчаянья.
Вслед за кремлевскими печально загудели колокола всех московских сорока сороков.
Весть о кончине царицы Анастасии быстро облетела всю Москву.
Когда переносили тело царицы из дворца в девичий Вознесенский монастырь, толпы народа собрались на пути следования похоронного шествия. С трудом пробивалось сквозь толпу шедшее впереди гроба духовенство. Все плакали, а неутешнее всех - бедный люд, называвший Анастасию матерью. Нищие отказывались от милостыни в этот день.
Царь шел за гробом, поддерживаемый своими братьями - князьями Владимиром Андреевичем и Юрием Васильевичем и татарским царевичем Кайбулой. Он с трудом сдерживал рыдания, делая мучительные усилия над собой, чтобы не показаться народу слабым.
Вся жизнь с любимой женой, каждый день близости с ней проходили в его памяти. Все горести и радости, которые он делил с ней, своей подругой, все это гнездилось теперь в его больной, отяжелевшей от горестных дум голове.
Андрейка с Охимой были в толпе. У обоих из глаз текли невольные слезы. Андрейка не узнал царя - так он изменился. Высокий, широкоплечий, теперь согнулся, стал каким-то обыкновенным, не похожим на того царя, которого Андрейка не раз так хорошо, так близко видел. Царских детей несли на руках ближние бояре рядом с царем. Мальчики с удивлением и испугом оглядывались по сторонам.
Унылое пение монахов, плач провожающих женщин и серый, ненастный день еще более омрачали печальную картину похорон.
Под тяжелыми сводами Вознесенского монастыря в мрачной торжественной тишине уныло звучали слова Псалтыря:
"...Обратись, господи! Избавь душу мою, спаси меня ради милости твоей, ибо в смерти нет памятования о тебе. Во гробе кто будет славить тебя?.."
Царь Иван вместе с царевичем Иваном каждый день ходил в монастырь и подолгу простаивал около гробницы Анастасии, горячо, со слезами молясь "об упокоении души невинной юницы, благоверной, праведной царицы Анастасии".
Царь приказал - в собор, в его присутствии, кроме ближних родственников покойной, до погребения никого не допускать. У дверей собора стояла почетная стража, над которой начальствовал Алексей Басманов.
Выйдя из Фроловских ворот после похорон царицы на Пожар*, Андрейка и Охима спустились вниз по берегу к Москве-реке. Небо серое, неприветливое. Тихо, тепло и влажно, как бывает летом перед ненастьем. Плывут ладьи с сеном, яблоками, с корьем. В ладьях сидят задумчивые люди. Унылым эхом расплывается над рекой и побережьем строгий, печальный благовест соборных звонниц.
_______________
* П о ж а р - Красная площадь.
На пустынном берегу ни души. В осоках копошатся дикие утки с утятами.
В этот день по случаю похорон царицы Анастасии в Пушкарской слободе не работали.
Андрейка сочувственно смотрел на заплаканное лицо Охимы. Пошли по тропинке близ воды.
- Не горюй, Охимушка, не печалься... Всего горя не переплачешь, слезами не поможешь...
- Хорошо тебе говорить, а мне-то каково!
- Ну, а что тебе? Девка ты добрая, пригожая, кровь с молоком, сто годов проживешь...
- Дурень! Да нешто я о себе?
- А коли о царице, то что о том тужить, чего не воротить?
- Да и не о царице я!
- О ком же? О царе-батюшке, об Иване Васильевиче? Бог его не оставит... Бог лучше знает, что дать и чего не дать. Царь наш сильный, перенесет и это горе гореванное! Не впервой ему горевать.
- Да и не о царе я! - сердито молвила Охима, нагибаясь и срывая белый водяной цветок.
Андрейка с недоумением посмотрел на нее.
- О ком же ты?
Охима дерзко взглянула ему в лицо и громко сказала:
- Об Алтыше!.. Не слышно о нем ничего и не видно его уже третий год... Подсказало мне мое сердечушко, что убит он и не вернется домой уже никогда... Расклевали тело его коршуны в поле да воронье проклятое!
- Ты хочешь, чтобы он вернулся?
- Да. Что мне! Пущай он живой будет... А ты бы хотел?
- Хотел. Пущай он опять увидит свою невесту ненаглядную, Охимушку!
Охима остановилась, лицо ее стало сердитым.
- Стало быть, ты меня не любишь? - крепко сжав руку ему, спросила она.
- А ты меня любишь?
