Вадим Кожинов - Грех и святость русской истории
И сам я, в те годы прилежный читатель популярных «Аргументов и фактов», «Огонька» и «Литературной газеты», постепенно запомнил фамилию Кожинова через постоянное упоминание литераторами наподобие Бенедикта Сарнова и Натальи Ивановой – как умелого мастера недобросовестной полемики и передергивания цитат, открытого врага исторического прогресса и скрытого русского шовиниста.
А потому, увидев летом 1990 года на полке одного книжного магазина в русской глубинке темно-синего переплета книгу Вадима Кожинова «Размышления о русской литературе», с удовольствием ее купил – надо же знать первоисточники, пусть даже в лице такого мастодонта советской критики. А по прочтении, разыскав в справочнике СП СССР адрес автора, даже отправил ему письмо с выражением какого-то своего несогласия – которое несогласие, впрочем, оказалось гораздо менее серьезным, чем ожидалось. Ну не был Кожинов похож на свой «демократический» образ-пугало, и все тут. И о многом его работы заставляли задуматься заново. Например, о реальной применимости каких-то «универсальных рецептов» построения общества и культуры. А уж последующее бурное десятилетие и вовсе развернуло многое на 180 градусов. Хотя к творчеству Кожинова-литературоведа в эти годы обращаться как-то не пришлось.
И вот, как в романе А. Дюма-отца, десять лет спустя мне предстояла встреча с «великим и ужасным Валерьянычем», который покинул на время культурное пространство и углубился в исторические изыскания.
Что тут делать? Договорившись по телефону с Кожиновым о встрече, накануне пошел к старшему товарищу, заместителю главного редактора, уважаемому литературному критику Владимиру Григорьевичу Бондаренко: расскажите, кто такой Кожинов, о чем с ним нужно, о чем можно и о чем нельзя говорить. Ответ был приблизительно такой: «Валерьяныч» – мощнейший интеллект, живой классик, но человек чрезвычайно сложный, любит «строить» всех по-своему, раньше был даже не «генералом» литературным, а чуть ли не «маршалом», способным обеспечить любое издание и даже славу в «почвеннических» кругах. Но к людям, от него независимым, как, например, сам Бондаренко, относится мало сказать пристрастно – даже ревниво. Вернее, относился – от литературной политики после 1991 года ушел в историю, теперь это его главный конек…
Ладно, раз так – не будем выходить за рамки редакционного задания. Кожинов встретил меня в обычном для своих посетителей зале, непосредственно примыкавшем к крохотной прихожей и по всему периметру до потолка заставленном книгами, показал соседнюю «архивную» комнату, точно так же, до потолка, заваленную разными бумагами, непрерывно курил «беломорины», сминая их гильзы наподобие ракетных стабилизаторов, и сыпал своими комментариями по поводу прошедших выборов и перспектив Путина. Расшифровав через несколько дней эту диктофонную запись, я снова отправился к Вадиму Валериановичу визировать текст, прихватив заодно давнюю его книжку для автографа.
Кожинов встретил меня с моим письмом десятилетней давности в руках: «Не отпирайтесь, вы писали…» Значит, в этом хаотическом по виду нагромождении бумаг, показанном хозяином дома, на самом деле существовал абсолютно железный порядок?! Пришлось чистосердечно сознаваться и объясняться – был, мол, такой грех, но многое изменилось в стране и во мне, и вот я здесь… Объяснения, судя по всему, были приняты, автограф дан, беседа с заголовком «Только верить…» опубликована в № 3 «Завтра» за 2000 год, а у меня начался период личного общения с Вадимом Валериановичем – все более тесного, содержательного и откровенного, вплоть до его гибели 25 января 2001 года.
Встречались мы за этот год, наверное, раз тридцать. Иногда встречи были мимолетными – я заносил гонорар или текст очередной беседы на сверку. Иногда они длились часами – Кожинов рассказывал о своей жизни и о людях, с которыми его сводила судьба. Причем не просто рассказывал, а часто показывал видеозаписи. Так, по кожиновскому телевизору я увидел его беседу в прямом эфире с литератором Андреем Нуйкиным, которому Кожинов публично отказался подать руку – за причастность к расстрелам 93-го года. И певца Александра Васина с его «певческой дружиной». И выступление по «Голосу России», практически полностью посвященное особому пути нашей страны.
В это время издательство «Алгоритм» активно выпускало книги Вадима Валериановича по истории России и русской культуры, которые не просто заполняли собой какие-то «белые пятна», но придавали совершенно иной смысл даже хорошо вроде бы известным фактам и процессам.
По сути, Кожинов попытался применить к истории как науке культурологическую оптику своего учителя Михаила Михайловича Бахтина, когда факт становится образом и в этом качестве начинает освещать весь «хронотоп», которому принадлежит. Надо сказать, здесь он преуспел даже намного больше чаемого – разработанная им методология нашла благодарных продолжателей в лице В. Галина и многих других. Но еще важнее то, что его работы: и критические, и тем более исторические – разрушали сам фундамент мировоззрения «общечеловеков»: что все люди одинаковы, поскольку относятся к биологическмоу виду homo sapiens, у них одинаковые «основные инстинкты» и основные потребности, а значит – что хорошо для «Дженерал моторс», хорошо для Соединенных Штатов, а что хорошо для Соединенных Штатов, хорошо для всего человечества. Кожинов утверждал и отстаивал совершенно другое: «Я никогда не говорил, что Россия лучше других стран. Я всегда говорил, что она другая. В ней есть свои достоинства и недостатки. Неизвестно, что перевесит на весах, куда, скажем, придут народы на последний Страшный суд» (из интервью «Русскому переплету» 5 августа 1999 года). Или: «Запад четко понимает свое превосходство, в частности даже военное, над нами, но так и не смог ни завоевать, ни принизить Россию, в то время как все другие континенты – я имею в виду Африку, Америку, большую часть Азии южнее России, – Запад покорил без особых сложностей, иногда – силами очень небольших отрядов. Но там приходилось перебираться через моря и океаны, а здесь не было ни моря, ни какого-нибудь горного хребта – казалось бы, иди и прибирай к рукам, но ничего не вышло. И это порождает у Запада, с одной стороны, если хотите, какую-то неудовлетворенность собой, а с другой стороны – страх.
С какой-то точки зрения тяжба Запада с Россией – это продолжение его тяжбы с Византией. Причем тогда дело обстояло для Запада еще более неблагоприятным образом, потому что Византия вплоть до своего падения, конечно, превосходила Запад и как цивилизация, и как культура. И я склонен думать, что, может быть, католические страны испытывали перед Константинополем болезненное чувство собственной неполноценности, которое все же отсутствует по отношению к России» («Завтра», 2000, № 12).
Мысль о том, что Россия – страна «отсталая», находящаяся «на обочине мирового развития», была для Кожинова абсолютно – вплоть до отвращения – неприемлема. Вот он пишет о своем любимом Бахтине, о том, что концепции Михаила Михайловича на Западе приходят на смену структурализму, и вскользь замечает: «Подобная смена методик вполне уместна и вполне характерна для западных «профессионалов»: сегодня они готовы поклоняться, скажем, компьютеру, а завтра – в силу изменения конъюнктуры – Богу (в рамках своих возможностей, понятно) – и наоборот. Разумеется, и в России есть свои – хотя и не столь отшлифованные и доведенные до кондиции – «профессионалы». Но это как раз существа, целиком и полностью обращенные на Запад, неспособные самостоятельно, без подсказки с Запада, не то что понять, но даже просто увидеть собственные великие ценности России».
Кожинов не просто отрицал «второсортность» русской цивилизации по сравнению с так называемой «западной» – он спокойно и доказательно называл те объективные моменты, которые вообще позволяли говорить о подобной «второсортности»: от географического расположения России до ее катастрофической исторической судьбы, находя объяснение последней – в «идеократичности» нашего народа и нашего государства.
«Страны Запада можно определить прежде всего как страны немократические (от греческого «номос» – закон и «кратос» – власть). В них власть принадлежит закону. А страны Востока – страны этократические (от греческого «этос» – обычай). Там господствуют определенные обычаи. Россия же – страна идеократическая, где главную роль играет власть идей. При этом я подчеркну сразу, что это власть не какой-либо одной идеи – господствующие идеи на территории России не раз менялись… Россия – страна идеократическая, на комплексе идей у нас держится все остальное: все государственные институты, вся хозяйственная жизнь. Они для нас или одухотворены некоей идеей – или мертвы и подлежат безусловному уничтожению. Надо специально отметить, что идеократичность – гораздо менее надежный и гораздо более рискованный принцип, нежели власть законов или обычаев. Но в то же время я берусь утверждать, что именно эта идеократичность обеспечила самые великие победы России, ее, как выразился не любивший Россию К. Маркс, «мировые успехи».
