Сергей Утченко - Тайны политических убийств
Троцкий же продолжал надеяться, что все-таки сумеет получить возможность говорить в полный голос и в Норвегии. 11 декабря ему предстояло вновь быть в суде, где продолжалось слушание дела о квислинговцах. Однако Трюгве Ли разгадал тайные намерения Троцкого, и, как только тот появился в зале, полиция немедленно удалила из него публику и журналистов, а судья теперь был предельно вежлив и корректен с Троцким.
В тот же день вечером Трюгве Ли навестил Троцкого и сообщил ему, что вынужден, поскольку министерство юстиции не в состоянии оплачивать столь многочисленных полицейских, охранявших его, перевезти Троцкого подальше на север.
— Север, господин Трюгве Ли, мне противопоказан, — заявил Троцкий, — как и ваше гостеприимство. Я жду со дня на день сообщения от моего мексиканского друга, известного художника Диего Риверы о предоставлении мне возможности перебраться в Мексику.
Неделю спустя тот же Трюгве Ли сообщил Троцкому, что Мексика предоставила ему убежище и что министр уже сделал все необходимое для отъезда, назначенного на завтра.
Такая поспешность насторожила Троцкого, и он спросил министра:
— А что, если Сталину известны название парохода и его маршрут? Нас могут торпедировать, и мы не доплывем до Ла-Манша.
Трюгве Ли не стал отвечать, а Троцкий на прощанье отказался пожать ему руку и еще раз заявил:
— Через три года… все вы будете эмигрантами!
Перед отъездом, полагая, что его из одной западни перемещают в другую, Троцкий ухитрился написать симпатическими чернилами статью «Стыд» как ответ ряду деятелей и особенно тем западным адвокатам, которые «свидетельствовали» юридическую правоту процесса над Зиновьевым, Каменевым и другими. Она заканчивалась словами: «Я дам окончательный ответ обвинителям и их лакеям… в Мексике, если, конечно, я доеду туда». А на следующий день написал сыну: «Кажется, завтра нас отправляют в Мексику. Это наше последнее письмо из Европы. Если что-либо произойдет с нами по дороге или в каком-либо другом месте, ты и Сергей — мои наследники. Это письмо должно иметь силу завещания».
…Диего Ривера в субботу встретил меня у ворот своего дома-мастерской. Он явно меня ждал (я тут же подумал: он знает о сорвавшейся встрече с Сикейросом!). Мы проговорили целый день. Ближе к обеду к нам присоединилась жена художника Эмма Уртадо, знаток живописи, владелица небольшой картинной галереи. Эмма нет-нет да и подправляла живописные рассказы мужа.
Нефтевоз «Рут» с изгнанниками и начальником полицейской охраны Троцкого отправился в путь 19 декабря. Как ни старалось правительство Норвегии скрыть факт отъезда Троцкого (еще долго полицейские курили трубки и играли в карты в доме без узника), тайну сохранить не удалось. Капитан получил указания, и пароход шел, часто меняя курс и избегая хоженых дорог. Редакции крупных газет и журналов мира пытались связаться с Троцким по радио. Однако на сей счет у капитана тоже было указание, и он его не нарушил.
9 января 1937 года «Рут» вошел в мексиканский порт Тампико. Троцкий и его жена отказывались сойти на берег до тех пор, пока не убедятся, что их встречают друзья. Норвежский полицейский уже хотел было применить силу, как к борту «Рут» подошла белоснежная моторная яхта, и мексиканский генерал, в окружении портовых чиновников, радушно приветствовал путешественников от имени президента страны Ласаро Карденаса: «Добро пожаловать!»
Карденас прислал в Тампико свой личный железнодорожный состав. На пристани прибывших ждали представители троцкистской группы США Джордж Новак, Макс Шахтман, являвшийся секретарем Троцкого в Турции, и жена Диего Риверы художница Фрида Кало. Последняя тут же сообщила, что Диего Ривера и она предоставляют Троцкому, его жене и его секретарям и охранникам в полное их распоряжение свой дом в Койоакане на улице Лондон.
— Лев Давыдович и Наталья Ивановна были так сильно напуганы своими же собственными мыслями по поводу дальнейшей их участи, что, когда их усадили в комфортабельный президентский поезд, они продолжали думать, что их везут в новое место заточения, — видно было, что Диего Ривера с удовольствием вспоминал события тех дней. — Я специально не поехал в Тампико. Мне надо было, — Диего очень по-русски подмигнул, — снять их с поезда на маленькой станции Лечерия под самой столицей и отвезти на автомобиле к себе домой. Мы называли наш дом Каса-Асуль — Синий дом. Я видел, как Лев Давыдович щипал себя, — ему казалось, что он спит, что наш прием и все вокруг — это сон…
Здесь непременно следует сказать несколько слов о Диего Ривере, строптивом, но и душевном человеке, очень неровном политическом деятеле и мятежном художнике. Ривера был в 1922 году одним из организаторов в Мексике компартии и членом ее ЦК, весьма рьяным и активным. Однако в ноябре 1927 года по приглашению ЦК ВКП (б) он находился в Советском Союзе и там стал свидетелем разгрома оппозиции, что его чрезвычайно удивило и озаботило. Ривера возвратился из Москвы настолько озадаченным, что вскоре вышел из рядов Мексиканской компартии. На этой почве Ривера порвал дружеские отношения и с Давидом Сикейросом, однозначно принявшим сторону Сталина.
С Сикейросом Ривера познакомился в 1919 году в Париже, куда тот, после окончания Мексиканской буржуазно-демократической революции, прибыл для получения военного образования. Ривера убедил Сикейроса бросить военную службу и стать художником на службе революции.
— Я, как только прочел призыв великого Ленина использовать в интересах пролетарской революции монументальное искусство, больше не рассуждал. Мы с Давидом поклялись на крови отдать все свои силы этому делу. Однако у вас в России призыв Ленина остался призывом, а в Мексике мы, последователи его идей, на деле осуществили план вождя Октябрьской революции и сделали монументальное искусство средством просвещения и коммунистического воспитания широких народных масс, — Ривера излагал, видимо, сотни раз произносимые им вслух мысли. — Многие, особенно у вас в Москве, утверждают, что Давид поставил меня на революционный путь. Чепуха! Виновата русская женщина! А его поставил — я! В голове у мексиканского революционера бродило пульке. Я помог ему выдержать пульке до кондиции текилы. (Крепкий спиртной напиток — результат перегонки пульке, бродящего сока агавы).
— Диего, я читал статью Сикейроса в американском журнале «Нью-Мэссис». Давид в ней серьезно критиковал не только твою политическую позицию, но все творчество. Извини, но он утверждал, что твое оппортунистическое поведение наложило неизгладимый отпечаток на все твои росписи. Еще раз извини, но Сикейрос обвинял тебя «в спекуляции на революционную тематику, в буржуазном гедонизме, в дешевой экзотичности…».
— Болтовня все это! Давид дошел до того, что обозвал мои фрески «живописью для туристов». А все потому, что, когда он возвратился из Парижа в Мексику, я уже начал осуществлять наши планы. Он не мог скрыть зависти. А потом вскоре в Мексику приехал Володя Маяковский. Он познакомился с Давидом, видел его работы. Ну, что я мог поделать, если Маяковский не обратил на них внимания. А Давид крыл меня последними словами за то, что я не мог заставить Маяковского, говоря о революционной живописи Мексики, упоминать и Сикейроса. Маяковскому не нравился Сикейрос… и все тут!
— Однако столь серьезные обвинения Давид не мог делать в твой адрес только из-за зависти или на основе личной антипатии, — заметил я, полагая, что подливаю масла в огонь.
— В тридцать пятом году Давид организовал дискуссию мексиканских художников. Проходила она три дня во Дворце изящных искусств. Шумели, кричали, ругались. Давид обвинял меня не за мое искусство, а потому что я вышел из компартии. Я тогда сказал: «Пока Сикейрос разглагольствует, я пишу!» Скажи сам, кто мог такое? Изобразить Ленина и Троцкого на стене Рокфеллеровского центра в Нью-Йорке? Кто смог так возвеличить борьбу классов и дело коммунистов? Кто? Диего Ривера. Я и глазом не моргнул, когда заказчик вскоре уничтожил фреску. А губошлепы, которые только и знали пить спиртное за счет денег советских рабочих и крестьян, набирались наглости заявить, что я антикоммунист.
Ривера встал с кресла, подошел к библиотечной полке, снял с нее богато переплетенный том, открыл нужную страницу и протянул мне. Я увидел заглавие статьи «Искусство и революция», известной еще и как письмо Троцкого в журнал «Партизан Ревью» за 17.VII.38. Когда я прочел отчеркнутое место, почувствовал, что должен тут же его переписать в свою тетрадь. Этим я сделаю приятное Ривере. Вот текст: «В области искусства Октябрьская революция обрела своего лучшего толкователя не в СССР, а в далекой Мексике, не среди официальных друзей, а в лице известного «врага народа», которым гордится IV Интернационал, имея его в своих рядах. Хотите вы видеть своими глазами секретные пружины социалистической революции? Смотрите фрески Риверы! Хотите знать, что такое революционное искусство? Смотрите фрески Риверы! Перед нами не просто «картина», предмет пассивного эстетического обозрения, а живой кусок социальной борьбы. В то же время это вершина искусства».
