Лидия Винничук - Люди, нравы и обычаи Древней Греции и Рима
Нетрудно заметить, какое значение придавали римляне тому, чтобы в погребальной процессии несли изображения — маски славных предков умершего. На особенно пышных похоронах обычай допускал изображать и представителей других знатных римских родов. Так, когда в Риме хоронили Юнию, престарелую вдову Гая Кассия и сестру Марка Юния Брута, убийц Цезаря, память ее почтили и похвальным словом, и иными торжественными обрядами. «Во главе погребальной процессии несли изображения двадцати знатнейших родов — Манлиев, Квинктиев и многих других, носивших не менее славные имена». Масок ближайших родственников покойной, ревностных республиканцев Кассия и Брута, конечно же, не было видно, но именно поэтому они ярче всего напоминали о себе (Там же, III, 76).
Уже «Законы XII таблиц» запрещали сжигать или закапывать в землю умерших в каком-либо месте, расположенном в черте города. Хоронить стали на Эсквилинском холме, воспетом Горацием, однако город рос быстро и вскоре этот холм оказался в пределах собственно городской территории. Если тело должно было подвергнуться кремации, то раскладывали большой костер, водружали на него носилки с мертвым телом, а рядом клали, как и в Греции, предметы, дорогие для усопшего: оружие, одежду, другие личные вещи. После жертвоприношения подземным богам кто-либо из ближайших родственников умершего зажигал огонь, отвернувшись от него лицом, как того требовал обычай. Затем вновь раздавались причитания, плач, траурные песни. Костер гасили водой или вином, пока это не было запрещено законом. Затем кости и пепел собирали, заворачивали в платок, смоченный в молоке, вине, благовонном елее, и вместе с душистыми травами и медом закладывали в урну, причем, как мы помним, закон запрещал устраивать по этому поводу повторные погребальные торжества. На урне высекали надпись — своего рода краткий некролог.
Как и греки, римляне признавали также различные формы символического погребения: если по каким-либо причинам похоронить тело умершего оказывалось невозможным, то его сжигали, но перед кремацией отсекали мертвому палец, который и закапывали в землю. Если же не было возможности установить урну с прахом в гроб и опустить в могилу, то на урну бросали символическую горсть земли. Говоря о традиционных воззрениях и обычаях своих сограждан, Цицерон утверждает, что само по себе; сожжение тела еще не является погребением. Умерший считался погребенным только тогда, когда его останки забрасывали землей, (хотя бы в виде символической горсти, брошенной на урну с прахом). «Ибо, пока кости не засыпаны землей, место, где было сожжено тело, еще не находится под религиозным запретом, не является неприкосновенным; когда же останки засыпаны комьями земли, тело считается преданным земле, место называется гробницей, и только тогда на него распространяются многие религиозные права. Поэтому семью того, кто был убит на корабле и затем брошен в море, юрист Публий Муций признал „чистой“, так как кости такого человека не лежат на земле, но обязал наследника принести в жертву свинью: он должен соблюдать трехдневный траур и во искупление заколоть свинью-самку. Если же человек погиб в море, находясь в плавании, то обязанности те же, однако без искупительной жертвы и дней траура» (Цицерон. О законах, II, 57).
Поэтому-то у Горация душа человека, потерпевшего кораблекрушение, взывает к мореплавателю, готовящемуся отплыть:
Пусть ты спешишь, — недолга надо мною задержка: три горсти
Брось на могилу мою, — и в дорогу!
Гораций. Оды, I, 28, 35–36
Опускали ли в землю гроб с телом или урну с прахом, те, кто участвовал в погребении, расходились, обращаясь к умершему с одним и тем же последним прощальным приветствием: «Прощай, чистая душа; да покоятся мягко твои кости; да будет легка земля над твоими останками; да будет земля тебе пухом». Похороны завершались поминальной трапезой, а люди богатые, сверх того, раздавали мясо или денежные пожертвования беднякам.
В старину римляне имели обычай чтить память умершего, устраивая публичные зрелища, прежде всего бои гладиаторов, театральные представления. Известно, что в 174 г. до н. э. Тит Фламинин организовал в память о скончавшемся отце театральные представления, которые длились целых четыре дня (см.: Ливий. От основания города, XLI, 28, 11). Точно так же, чтобы почтить память полководца Луция Эмилия Павла, во время погребальных торжеств в театре были показаны две комедии Теренция. Организацией поминальных зрелищ занимались городские эдилы, но оплачивал все это гражданин — близкий родственник покойного.
Разумеется, никакие пышные похороны римских граждан не могли сравниться с торжественным погребением императора, особенно когда сенат издавал постановление, причислявшее умершего властителя к сонму богов. Отныне покойному надлежало воздавать божеские почести: это было связано с распространявшимся с Востока культом владык, свято чтимых и при жизни, и после смерти. Первым из обожествленных правителей стал Гай Юлий Цезарь: об этом распорядился его наследник Октавиан Август, добившийся присвоения ему посмертного титула «божественный», a также посвятивший ему храм и назначивший жрецов его культа. В дальнейшем обожествление умерших императоров стало в Риме устойчивой традицией — многие из них после смерти стали зваться «божественными».
Удостоился этой чести и император Септимий Север. Похороны его, состоявшиеся в 211 г. н. э. и описанные историком Геродианом, дают представление о том, как вообще проходили подобные торжества. В городе был объявлен траур. Совершались все полагавшиеся в этом случае религиозные обряды. Из воска была изготовлена со всей тщательностью фигура умершего — его точное подобие, и это изображение помещено на огромное ложе из слоновой кости, поставленное у входа в императорский дворец на разостланные златотканые ковры. Выставленной на всеобщее обозрение восковой фигуре императора были оказаны все подобавшие ему посмертные почести. Почти целыми днями с левой стороны от пышного ложа сидели сенаторы, облаченные в черное. Справа сидели женщины, мужья или отцы которых пользовались в Риме особым авторитетом и уважением. Ни на одной из них, пишет историк, нельзя было увидеть ни золотых украшений, ни ожерелий, а одеты они были в скромные одежды из белых тканей — в таких одеяниях знатные матроны появлялись в дни траура. Все это длилось семь дней. Первоначально восковая фигура изображала еще не умершего, а лишь умирающего императора.
Время от времени к ложу подходили врачи, «осматривали» больного, каждый раз объявляя во всеуслышание, что состояние его ухудшается. Наконец, было объявлено, что император скончался.
Знатнейшие и известнейшие молодые люди всаднического и сенаторского сословий приблизились к погребальному ложу, подняли его и понесли по Священной улице (виа Сакра) на старый римский форум. По обе стороны от ложа были воздвигнуты подмостки: с одной стороны разместился хор юношей, а напротив него — хор девушек из самых знатных семей в государстве. И те, и другие пели скорбные гимны и пеаны в честь умершего властителя. Затем ложе вновь поднимали и несли на Марсово поле, где уже был выстроен из мощных деревянных балок квадратный сруб, изнутри заполненный хворостом, а снаружи украшенный златоткаными коврами, фигурками из слоновой кости, цветными росписями. Над этой постройкой возвышалась другая, подобная ей, но меньшего размера и с открытыми дверцами. Еще выше располагались третий и четвертый срубы, и каждый был меньше предыдущего, так что вся конструкция напоминала по форме фонарную башню — маяк. Во втором ярусе этого сооружения помещали погребальное ложе, усыпанное благовониями, травами, фруктами, присланными со всех концов империи в знак почтения к усопшему властителю, поэтому вся башня была заполнена ими доверху. После чего всадники на конях в полном вооружении торжественно объезжали вокруг нее. Затем в таком же порядке объезжали погребальное сооружение повозки со стоявшими на них ездоками в пурпурных одеяниях и в масках, изображавших тех, кто снискал великую славу у римлян как полководец или император.
Далее наследник покойного, тот, кто принял власть после него, брал пылающий факел и подносил его к деревянной постройке; тем временем другие люди поджигали ее со всех сторон. Поставленные друг на друга, заполненные хворостом и сухими травами, срубы вспыхивали, и столб огня взвивался на огромную высоту. Считалось, что с огнем и дымом поднимается к небу душа усопшего императора, и он становится божеством среди других богов (Геродиан. История Римской империи, IV, 2).
После погребения период траура длился недолго — всего девять дней — и завершался поминальными жертвоприношениями вином, оливковым маслом и кровью жертвенных животных. Но память об умерших сохранялась, конечно же, надолго. Утешая своего друга Марулла, потерявшего маленького сына, Сенека в письме, которое он переслал Луцилию, обращается к убитому горем отцу с такими словами: «То и дело говори о нем, торжественно чти, насколько можешь, его память, — ведь воспоминанья станут приходить к тебе тем чаще, чем меньше в них будет горечи. (…) Если ты наслаждался его речами, его шутками, пусть еще детскими, чаще повторяй их… Бесчеловечно забывать близких, хоронить вместе с прахом память о них, щедро лить слезы, а вспоминать скупо. Так любят своих детенышей звери, своих птенцов птицы: их любовь неистова, порой до безумия, до бешенства, но утрата гасит ее. Такое не пристало разумному человеку: пусть его память будет долгой, скорбь — короткой» (Сенека. Нравственные письма к Луцилию, XCIX, 23–24).
