Эрнест Лависс - Том 4. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть вторая
Успех, достигнутый июльским правительством, был невелик; но оно было не прочь удовольствоваться им, чтобы наконец выйти из состояния обособленности. Поэтому оно сообщило державам, что принимает это предложение под тем условием, чтобы договор от 15 июля, о котором оно больше не хотело слышать, признавался всецело выполненным и чтобы вопрос о нем больше не поднимался. В случае принятия этого условия, французское правительство изъявляло готовность заключить с четырьмя державами, подписавшими договор 15 июля, соглашение по делам Востока. Но оно желало придать этому^соглашению вполне реальный характер: в нём должно быть выговорено не только закрытие проливов, на которое султан всегда имел право, но и независимость и целость Оттоманской империи, гарантии для сирийских христиан, свобода или нейтралитет путей в Азию через Суэцкий канал и по Евфрату, и т. п.
Ввиду этих предложений переговоры в Лондоне были ускорены, и в марте Франция получила проект протокола, который признавал договор от 15 июля выполненным и окончательно упраздненным. Конференция приняла проект соглашения между пятью державами. Правда, оно было гораздо уже, чем его хотел сделать Гизо. Россия безусловно отказалась гарантировать целость и независимость Оттоманской империи. Англия и слышать не хотела ни о дорогах в Азию, ни о сирийских христианах. Словом, проект заключал в себе только заявление, что константинопольские проливы и Дарданелы остаются в полной власти Турции и должны быть закрыты для военного флота всех остальных держав.
Гизо, хотя и мало удовлетворенный, был тем не менее готов согласиться с этим, — но тут вопрос об умиротворении Востока снова осложнился. Хатти-шерифом 13 февраля султан пожаловал Мехмеду-Али наследственные права на Египет, но, по наущению английского посла, обставил свое согласие такими оговорками и ограничениями, что оно почти сводилось к нулю. А именно, он оставлял за собой право каждый раз выбирать будущего пашу между наличными наследниками Мехмеда-Али; он требовал, чтобы способ взимания податей в Египте был установлен Портою и чтобы четвертая часть поступающих сумм шла в турецкую казну; чтобы наша сократил свою армию до 18 000 человек и чтобы он не имел права производить в воинские чины выше фельдфебельского. Мехмед-Али, разумеется, отверг подобное соглашение, и Франция заявила, что не может подписать договор о проливах, пока паша не получит удовлетворения. Этот новый конфликт был улажен благодаря вмешательству Меттерниха. 19 апреля султан подписал хатти-шериф, которым паша мог быть доволен: по этому новому акту власть над Египтом должна была передаваться в порядке первородства; паша мог назначать офицеров до полковничьего чипа включительно; наконец, он обязывался платить определенную дань, размер которой должен быть установлен по взаимному соглашению. На этот раз Мехмед-Али не стал упрямиться, понимая, что большего не добьется. Пальмерстон, находя, что паша не заслужил и этого, спова выставил некоторые возражения и, если бы это зависело от него, несомненно расстроил бы соглашение. Но венский, берлинский и петербургский дворы больше не желали служить орудиями английского раздражения.
Британское правительство на этот раз должно было уступить, и 13 июля 1841 года были заключены в Лондоне два так давно приготовлявшихся дипломатических акта — один при участии Австрии, Великобритании, Пруссии и России, другой — этими четырьмя державами с присоединением к ним Франции; первый объявлял египетский вопрос решенным, второй гарантировал нейтралитет проливов.
Таким образом, кризис кончился. Европа, два года находившаяся между войной и миром, избегла общего столкновения, которое несомненно расстроило бы весь порядок вещей, установленный Венским конгрессом. Но равновесие, восстановленное с таким трудом, было, по правде сказать, не очень прочно. На горизонте скоплялись тучи грознее, чем перед 1840 годом. Взаимные отношения великих держав» глубоко изменились. Пруссия поняла, какую выгоду она может извлечь из национального чувства, так сильно пробудившегося в Германии под влиянием недавних вооружений Франции, и начала подготовлять объединение немецких государств в ущерб Франции и Австрии. Последние две державы, раньше столь враждовавшие, были теперь заодно; июльское правительство, утратив возможность опираться на Англию, сблизилось с венским кабинетом и готово было примкнуть к его контрреволюционной политике. Англия скоро но всей линии должна была выступить против этой политики. Хотя ей и удалось унизить Францию и ослабить ее протеже, но она еще далеко не была удовлетворена. Египетский вопрос был решен не так, как ей хотелось. Правда, Мехмед-Али принужден был смириться; но Англии хотелось вовсе низвергнуть его, а это не удалось; власти Мехмеда-Али, распространявшейся теперь на меньшую территорию, была зато гарантирована прочность, которой она до кризиса не имела. В Константинополе же восточный вопрос был так же мало решен, как и в Каире. Проливы «были заперты лишь на бумаге. Меньше чем когда-либо Турция была способна внушать уважение к своим правам. Россия понимала, что, способствуя в союзе с английским правительством унижению Франции, она некоторым образом сама себя одурачила: она утратила выгоды, какие приобрела но договору, заключенному в Ункяр-Искелеси. Теперь Николай мечтал о том, как бы вернуть себе эти преимущества. Но для этого ему нужно было порвать со своей новой союзницей, Англией. Через несколько лет ему и пришлось довести дело до этого; таким образом, в договоре о проливах уже лежал зародыш Крымской кампании.
Ливанский вопрос. Но и в ближайшие годы, задолго до наступления этого нового кризиса, восточный вопрос не переставал занимать Европу. Если великим державам и удалось на некоторое время отвлечь свое внимание от Египта, где Мехмед-Али умер почти забытым[159], то они должны были в течение нескольких лет сосредоточивать его на Сирии, возвращенной султану честолюбивым пашой, но отнюдь не умиротворенной.
Горный массив Ливана, занимающий центральную часть этой провинции, населен двумя туземными народностями, очень стойкими и очень воинственными, которым Порта всегда должна была предоставлять широкую автономию. Это — друзы и мароциты, народы-соперники, между которыми с грехом пополам поддерживала согласие туземная династия Шехаб, управлявшая страной под верховенством Порты до 1840 года, когда глава этой династии, эмир Бешир, был низложен султаном. Последний умышленно передал его власть неспособнейшему из его сыновей, эмиру Касему. По мысли Абдул-Меджида и его министров, это был наиболее удобный способ перейти к установлению в Ливане прямого владычества Турции. Чтобы создать себе сколько-нибудь благовидный предлог для этого, турецкое правительство восстановило друзов, не имевших определенной веры и ради выгоды исполнявших кое-когда мусульманские обряды, против маронитов, исповедовавших христианство и горячо преданных своей вере. В.конце 1841 года в Ливане возникли беспорядки — грабежи, убийства и всякого рода насилия. Турецкое правительство тотчас же вмешалось и. якобы в интересах восстановления порядка, сместило Касема и назначило на его место турецкого генерала Омер-пашу. Автономия Ливана была фактически упразднена.
Но марониты горячо протестовали и были поддержаны Францией, которая со времен крестовых походов оказывала им покровительство, неизменно уважаемое турками и признаваемое Европой. Эта держава потребовала восстановления династии Шехаб. Она ничего не добилась, так как Англия (немало способствовапная последнему движению среди друзов) упорно противодействовала ее политике как в Сирии, так и в Константинополе. Но Омер-патпа был отозван, и после долгих переговоров султан постановил (в конце 1842 года), что отныне Ливаном будут управлять два шимапама, т. е. помощника саидского мушира, из коих один — для друзов — должен быть мусульманином, другой — для маронитов — христианином.
Это было бы не плохо, если бы территории обеих народностей легко поддавались размежеванию. Правда, северная часть области населена исключительно маронитами; но в центре и даже на юге обе народности до такой степени перемешаны, что множество христиан, попав под власть каймакама-друза, имели полное основание жаловаться. С другой стороны, Порта, желая еще более ослабить маронитов, вздумала прямо включить в Саидский пашалык значительную часть их территории, именно Джебаильский округ. Франция заявила энергичный протест против такого произвола, и в конце концов ей было дано удовлетворение (март 1843 г.). Что же касается управления смешанных округов, то вследствие интриг Англии переговоры по этому вопросу затянулись до конца 1844 года, когда султан, под давлением великих дерясав, наконец распорядился, чтобы в каждом из этих округов существовало по два вакиля, т. е. помощника каймакама: один — друз, другой — мароиит, из коих каждый должен был защищать интересы своих единоплеменников и единоверцев. Эта уступка не совсем удовлетворила христиан, требовавших, чтобы их вакили были подчинены исключительно маронитскому каймакаму. Порта пе без коварства решила подчинить их саидскому муширу. Друзы, как и легко было предвидеть, тотчас сочли себя обиженными и взялись за оружие при тайной поддержке английского консула (полковника Роза), поощрявшего их к всяческим насилиям, и турецких властей, гарантировавших им фактическую безнаказанность (апрель — май' 1845 г.). Тысячи маронитов были перерезаны, монастыри ограблены и разрушены, и даже был убит один монах. На сей раз июльское правительство, вопреки своей обычной осторожности, сочло нужным заговорить громко и властно: оно потребовало соответственного удовлетворения за насилия и убытки, причиненные «французским подданным и лицам, находившимся под покровительством Франции. Оно достигло этого, пригрозив Порте военной экзекуцией на сирийском побережье (17 октября). Однако новая организация Ливана была закончена лишь в 1846 году, когда при каждом каймакаме был учрежден совет по судебным, финансовым и административным делам из десяти членов, из коих христиан должно было быть большинство — шесть человек. Благодаря принятым мероприятиям Ливан некоторое время пользовался сравнительным спокойствием; но оба враждующих племени не были примирены: их антагонизм с удесятеренной силой прорвется наружу в 1860 году.
