Юрий Баранов - Обитель подводных мореходов
- Такие вопросы один человек никогда не решает.
- Правильно, - согласился Эдик с таким видом, будто его наконец-то начинают понимать. - Вот и я всё к тому же, ибо друзья наших друзей - это и наши друзья. Скажем, окажись на месте Дубко любой из близких друзей моего папб, наши с тобой корабельные роли очень даже могли бы поменяться.
- Всю жизнь за чью-то спину прятаться не станешь; каждый, в конечном счёте, получает не больше того, что заслуживает.
- Оставим заслуги - они чаще бывают по разнарядке, а не по уму. Время покажет, у кого их наберётся больше...
- Думай, как знаешь, - зажмурив левый глаз, Егор поднял рюмку с коньяком и посмотрел через неё на размытое, уродливое изображение Чижевского. - А служить пока что нам всё равно придётся вместе. От этого никуда не уйдёшь.
- Ты опять прав. Уйти трудно, так как пешком далековато будет, Эдуард себе на уме усмехнулся, - а вот уехать очень даже можно - это удобнее.
Егор знал, на что намекал Чижевский. Вопрос о его поступлении в академию считался делом решённым, и ему, по всей вероятности, оставалось лишь дожидаться официального вызова. Непрядов не испытывал зависти к своему однокашнику, скорее даже обрадовался, что скоро их дороги вновь разойдутся надолго, если не навсегда. Постоянные стычки обоим не сулили ничего хорошего. Да и Лерочка всё же пугала его своей не угаснувшей страстью. Невозможно было предугадать, что ещё могло бы взбрести ей в голову и как бы потом удалось оправдаться, что он в этом не виноват.
Лерочка так и не появилась из своей комнаты, точно присутствие в доме гостей её нисколько не занимало и ни к чему не обязывало. Непрядов понял, что настал самый подходящий момент уйти отсюда незамеченным. Он уже предвкушал благодатное тепло, полный покой и крепкий сон в своей комнате Оксана Филипповна всегда протапливала заодно и его печь.
На улице по-прежнему в полном безветрии стоял крепкий мороз. Брачной фатой покоились на склонах сопок снега. Всё так же величаво и немо полыхали в полнеба живые сполохи огня. Только на этот раз они восходили от горизонта нежным зеленовато-голубым светом, напоминая уже не гвардейскую ленту, а лёгкую газовую вуаль, в которой он последний раз видел Катю на арене. Аппарат раскручивал её в лучах прожекторов, и она стремительно прочерчивала под куполом круги, изящно изгибаясь и держа в руках трепетное голубое пламя истончённой материи.
В застоявшейся тишине громко похрустывал снег и жеманились под ногами гибкие плашки мостков. Непрядов шёл по ним и хотелось идти вечность, - лишь бы однажды добраться да сполохов и окунуться в них, обретя во вселенной собственное бессмертие и способность делать людей счастливыми. Ведь говорят же, что в новогоднюю ночь нет ничего невозможного: ещё один шаг и... свершится мечта. Так вот же они, сполохи - совсем рядом, а может, и в тебе самом отражается их свет, если надеешься и веришь в невозможное...
32
Долгожданно и коротко в Заполярье дуновение лета. Оно приходит на край континента как вздох облегчения после тяжкого сна. Вот и нынешнее подкралось из прогретых глубин России избытком материнского тепла и света, вызволив из оттаявшей земли робкую зелень травы, распушив листьями кудрявые головы рахитичных берёз и подмолодив на крутолобых скалах чубы рыжеватых мхов. Само небо растворилось в прибрежных озёрах и в буйной россыпи наливавшейся соком голубики. Веселее кричали горластые чайки, норовя подцепить зазевавшуюся пикшу или поживиться у борта плавбазы хлебной коркой. Майва-губа проснулась и похорошела, будто юная царевна после роковых чар злой колдуньи-зимы.
В хорошую погоду, чтобы хоть немного отвлечься от корабельных забот, любил Егор забираться на вершину сопки. Он сидел на прогретом солнцем валуне, наслаждаясь тишиной и покоем. О чём только не передумал, оставаясь наедине со своими мыслями. В Укромовке его также охватывало ощущение простора, от которого в восторге замирало сердце. Но там окружье горизонта казалось более близким и замкнутым, стиснутым кромкой дремучих лесов. Здесь же от прибрежных скал начинался ничем не ограниченный океанский простор. Где-то в отдалении небо и земля стушёвывались, как бы взаимопроникая друг в друга, и возникало странное чувство какой-то внеземной, космической субстанции, когда осознаёшь себя частью вселенной. С непостижимой силой чудесного ясновидения здесь разом представлялась вся Укромовка: от древней звонницы на высоком холме и до последней пропылённой травинки на деревенской улице. Это была его родина, которую он постигал умом и сердцем от бесконечно великого и до самого малого, которую любил, как умел, и которую защищал, как мог.
В экипаже Непрядов давно освоился и в бригаде для всех стал своим человеком, считая себя едва ли не аборигеном здешних мест. Единственно, что угнетало его и с чем он никак не мог смириться, это с необходимостью по-прежнему жить в разлуке с Катей. Последние письма от неё были какими-то тревожными, в каждой строчке сквозило недовольство собой и всем тем, что она делала в последнем номере. Егор успокаивал жену, полагая, что Катина хандра исходит от неминуемой в её работе "болезни" творческого роста. Но вполне возможно, что и затянувшаяся разлука давала себя знать.
В конце зимы Катя сумела-таки ненадолго вырваться к нему, и Егор с тех пор с теплотой и грустью перебирал в памяти каждый ими вместе прожитый день и час, - благо лодка всё это время оставалась у пирса. Потом Катя снова уехала, но стены опустевшей комнаты и всё, что в ней находилось, долго ещё оставались согретыми её милой улыбкой и прикосновением её нежных рук. Возгоревшийся было семейный очаг оказался таким же недолгим, как и полярное лето. И всё меньше согревали его остывавшие угли...
Но вот однажды Непрядов получил телеграмму, что Катя снова приезжает. Это известие всколыхнуло в нём океан радости, и он который уже раз почувствовал себя "счастливейшим среди смертных".
В своей комнате Егор навёл такой отменный порядок, что и пылинки не сыскать, - всё что можно перемыл, перетёр, перетряхнул и перечистил. Даже хилой растительности в сопках насобирал, соорудив из неё нечто вроде японской икебаны, украсившей стол. И больше всего теперь боялся, чтобы до прибытия жены, по закону подлости, не пришлось бы уйти в море, - тогда и радость его обернулась бы мучительной досадой, злой иронией судьбы.
Но получилось как нельзя лучше. В тот долгожданный день Непрядов прохаживался по пирсу, нетерпеливо поглядывая на высокий скалистый мыс, из-за которого должен был появиться рейсовый буксир. Хотелось бы, конечно, вырваться в Мурманск и встретить Катю на вокзале, только возможности такой не представилось - бригада лодок находилась в повышенной боевой готовности и все сколько-нибудь продолжительные отлучки на неопределённое время отменялись,
Погода устоялась по-летнему тёплая, солнечная, в заливе полный штиль. Но Непрядов всё же волновался: хорошо ли оделась Катя, не продует ли её на переходе морем. С тревогой думалось, что она такая ведь незащищённая, хрупкая - совсем не для здешних суровых мест. Даже сам Катин приезд казался подвигом во имя любви к нему.
Непрядов ещё больше заволновался, как только до его слуха долетел басовитый рёв буксира, входившего в бухту. Вот он бойко выскочил из-за мыса и, описав циркуляцию, устремился к пирсу, где нетерпеливо маялся Егор.
Вот и она, стоит на полубаке, улыбается, машет руками. В лёгоньком светлом плаще, в туфельках "на шпильках", Катя робко шагнула на зыбкую сходню, и здесь Егор подхватил её на руки, не стесняясь ничьих игривых ухмылок и вздохов. Они вновь были вместе.
Первые мгновенья встречи всегда у них получались пьяняще непредсказуемыми и шальными, будто первый глоток шампанского на свадьбе. Какие-то несвязные слова, восторженные взгляды, радостные улыбки - всё происходило само собой, как завихрение хрустальных струй в горном ручье.
Пока поднимались по мосткам в гору, Катя рассказывала о белых ленинградских ночах, передавала приветы от родни. О своей же работе не упоминала, как бы стараясь отвлечься и хоть немного отдохнуть от неё. Непрядов всё понимал. Ему и самому в этот день не хотелось помнить о службе.
- Какой ты у меня молодец! - похвалила Катя, как только переступила порог их комнаты. Поглядев на стол, где в широкой вазе красовалось Егорово цветочное творение, она пришла в восторг.
- Прелесть, - тихо вымолвила, склоняясь над вазой. - Северным сиянием пахнет...
Егор не стал возражать: "Так и должно быть, раз она этого хочет..."
- Ты надолго? - поинтересовался Непрядов, помогая жене раздеться.
- Кажется, теперь надолго, если не навсегда, - ответила она, и грустная улыбка скользнула по её маленьким, изящным губам.
- Ты серьёзно? - Егор так и замер в обнимку с её плащом, отказываясь верить собственным ушам.
- Этим не шутят, Егорушка, - и провела руками по платью, плотно охватывавшему её стройную фигуру, словно оно становилось уже ей тесным...
