Дмитрий Хмельницкий - Союз звезды со свастикой. Встречная агрессия (сборник)
Сведения и слухи о тайных советско-германских контактах умножились в послемюнхенский период. Так, в последних числах ноября 1938 г. посольство США в Варшаве и их миссия в Бухаресте одновременно сообщили в Вашингтон о тайном немецком предложении Советскому Союзу, переданному по частному каналу, заключить пакт о ненападении, а в первом сообщении речь шла также о предложении договориться о разделе сфер влияния132. В опубликованных по окончании войны мемуарах государственного секретаря США К. Хэлла подтверждается, что американцы обладали этой информацией с конца 1938 г.133 В начале следующего года французский посол в Берлине Р. Кулондр (переведенный туда из Москвы) спрашивал у А. Ф. Мерекалова, действительно ли имеют место признаки сближения СССР с Германией, как об этом пишет за последнее время печать134.
Во всем этом мало удивительного, учитывая постоянные советские заявления на самом высоком уровне о готовности к урегулированию отношений с Германией. После заключения пакта В. М. Молотов не скрыл того, что советское правительство «и раньше» считало желательным улучшить советско-германские политические отношения 135 . Но Гитлер не спешил, впрочем, как и Сталин. До поры до времени ему было выгодно разыгрывать антисоветскую карту так, как он это сделал в Мюнхене.
Одно из проявлений тайны, окружавшей советско-германские отношения, немецкий историк И. Фляйшхауэр усматривает в том, что Сталин лично контролировал вопросы этих отношений. При этом она ссылается на «псевдомемуары Литвинова» – Notes for a Journal (Записки для дневника), в которых говорится, что с января 1939 г. М. М. Литвинова лишили прямого доступа к советскому представительству в Берлине, потребовав от полпреда докладывать непосредственно Сталину136.
Рассекреченная ныне «особая папка» подкрепила предположение немецкого историка. Опубликованные в Лондоне в 1955 г. «Записки для дневника» действительно принадлежат М. М. Литвинову. Из донесения председателя КГБ СССР И. А. Серова правительству мы узнаем, что сигнальный экземпляр книги был добыт резидентурой КГБ в английской столице еще до ее выхода в свет. Жена Литвинова, Айва Вальтеровна, будучи допрошена в КГБ, сообщила, что при отъезде из США Литвинов (где он был полпредом в 1941–1943 гг.) оставил свои записи, «наподобие дневника (напечатанные на пишущей машинке)», которые она передала на хранение американскому журналисту Дж. Фриману. Не исключено, говорилось в донесении, что эти записи использованы в книге, содержание которой характеризовалось КГБ как «антисоветское»137.
Изучение опубликованной переписки М. М. Литвинова с полпредством СССР в Берлине за январь-март 1939 г., ограничивающейся четырьмя сравнительно малозначительными документами138, скорее подтверждает, нежели опровергает вышесказанное о личном участии Сталина в советско-германских контактах, начиная с осени 1938 г.
Международную ситуацию, созданную Мюнхеном, сталинское руководство постаралось обратить в свою пользу.
Конечно, с одной стороны, оно не смогло скрыть своей досады тем, что Германия снова уклонилась, по выражению журнала «Большевик», «от испытания огнем и мечом». Уступчивость Запада снова позволила Гитлеру выйти из кризисных ситуаций без потерь и даже укрепиться в намерении продолжить политику шантажа и угроз. Последний раз это случилось, по словам журнала, на конференции в Мюнхене, где «ни Чемберлен, ни Даладье не захотели, чтобы фашизм подвергся разгрому; поэтому они и предпочли произвести нажим на Чехословакию, чтобы принудить ее к капитуляции»139. Так капиталистические противники СССР вновь ушли от того, чтобы напрямую скрестить шпаги.
Но с другой стороны, неучастие Советского Союза в мюнхенской сделке за счет Чехословакии дало ему преимущество, и не только моральное. Эпицентр политико-дипломатических событий в послемюнхенский период чем дальше, тем больше смещался на Восток, превратив вскоре советскую столицу в дипломатическую Мекку предвоенной Европы.
Тенденция такого развития самоочевидна. Ограничив себя в известной мере договоренностями на Западе: мюнхенским соглашением между Германией, Великобританией, Францией и Италией 29 сентября 1938 г. (об отторжении Судетской области от Чехословакии и присоединении ее к Германии), англо-германской декларацией 30 сентября 1938 г. (с обязательством сторон «никогда больше не воевать друг с другом») и франко-германской декларацией 6 декабря 1938 г. (за «мирные и добрососедские отношения»)140, великие державы капиталистической части Европы, тем не менее, не сняли причин сохранявшейся напряженности между ними. Дело в том, пишет Л. И. Гинцберг, один из отечественных специалистов по проблеме немецкого фашизма, что «конечные цели германской политики не могли быть достигнуты в рамках договоренностей с Западом»141. Поэтому как демократические Англия и Франция, так и нацистская Германия в поисках новых возможностей для укрепления своих позиций неизбежно должны были, рано или поздно, обратить свои взоры в сторону СССР – последней неангажированной крупнейшей европейской державы, способной склонить баланс сил в ту или иную сторону.
Прогнозируя развитие событий после Мюнхена, М. М. Литвинов писал советскому полпреду во Франции, что не ожидает разрыва с Англией и Францией, которым это невыгодно, «ибо они тогда лишатся козыря в переговорах с Берлином». Западные страны обратятся к СССР за помощью, если не смогут договориться с немцами или если последние выдвинут неприемлемые для них требования142. В эти же дни советский полпред в Лондоне И. М. Майский говорил китайскому послу, что советское правительство изучает создавшуюся ситуацию «и пока не торопится с выводами», которые оно сделает «в свое время»143.
Почему в Москве не спешили с окончательным подведением итогов Мюнхена, объяснял позже М. М. Литвинов в письме советскому полпреду в Германии: « Мы отлично знаем , что задержать и приостановить агрессию в Европе без нас невозможно, и чем позже к нам обратятся за нашей помощью, тем дороже нам заплатят» 144 . Если антифашист Литвинов опускался до уровня торгаша, то можно себе представить, насколько циничными были рассуждения кремлевских руководителей, признававших только «классовую мораль». Время играло на руку Сталину, получившему долгожданный шанс выбрать момент, чтобы с шумом ворваться в европейскую политику. А через нее и в политику мировую.
Время перемен в советско-германских отношениях, которое предвидели немало аналитиков (что может стать предметом отдельного рассмотрения), приближалось.
Спустя месяц после Мюнхена советник посольства СССР в Германии Г. А. Астахов выслушивал предположения корреспондента американской газеты New York Standard о том, что Гитлер, желая запугать Англию и Францию, изменит антисоветский курс, пойдя на сближение с СССР. Подобный маневр, говорил корреспондент, произвел бы исключительно сильное впечатление на Лондон и Париж. Любопытна реакция Астахова: «Отвечаю ссылкой на отсутствие у меня сведений о намерениях Гитлера… [Мы] никогда не уклонялись и от возможности нормализации отношений с Германией, если последняя проявит к этому готовность» 145. Астахов давно пришел к заключению, что долговременная цель советской внешней политики заключалась в достижении политического урегулирования с Германией146.
В начале января 1939 г. полпредство СССР в Германии посетил статс-секретарь турецкого МИДа Н. Менемеджиоглу. Темой его беседы с полпредом А. Ф. Мерекаловым и советником полпредства Г. А. Астаховым были условия, при которых могла возникнуть общеевропейская война. Менемеджиоглу (одна из ведущих фигур турецкой дипломатии и будущий министр иностранных дел Турции) говорил, что «война немыслима, если СССР останется в стороне». Ибо, по его мнению, европейские страны не решатся воевать друг с другом, чтобы этим не воспользовался СССР. Отверг Менемеджиоглу и возможность создания широкой капиталистической военной коалиции против Советского Союза147. Чтобы масштабная война в Европе состоялась, конечно, нужно было прежде выяснить, какова будет в этом случае советская позиция. Но не раньше .
Напрашивающийся вывод: Мюнхен, усилив позиции Германии за счет государств демократического Запада, одновременно дал Гитлеру шанс попытаться дальше продвинуть свои экспансионистские планы в Европе через договоренности с Советским Союзом. В таком начинании его могли лишь ободрить постоянные советские заявления о том, что СССР стоял и стоит за улучшение отношений с Германией, при публичной демонстрации Советским Союзом своего растущего недовольства Западом и явными признаками его отказа от политики Народного фронта и коллективной безопасности. Создались предпосылки для сближения с обеих сторон – как с советской, так и германской.
Однако как могло произойти советско-германское сближение, на какой конкретной, прагматической основе?
