Яков Гордин - Мятеж реформаторов: Когда решалась судьба России
Около двенадцати Петр Бестужев вернулся в Экипаж — ему не сразу удалось попасть на двор казарм — и сообщил Николаю Бестужеву, что московцы одни стоят у Сената.
Николай Бестужев понял, что ждать больше нельзя.
Прежде всего надо было освободить ротных командиров, арестованных Шиповым в канцелярии. Он поручил это Беляевым и Дивову. Те бросились в казармы. Поскольку освобождение силой офицеров, арестованных бригадным командиром, — поступок глубоко криминальный, то участники акции всячески обходили на следствии этот эпизод — не совсем ясно, при каких обстоятельствах произошло освобождение ротных командиров. Известно только, что по дороге мичманы встретили Шипова, который приказал им вернуться, но они его не послушались. Так или иначе, ротные командиры оказались снова при батальоне.
Экипаж бурлил. Некоторые роты брали боевые патроны. Командир Экипажа пытался этому помешать. Напряжение достигло предела. Надо было выводить матросов.
Вышедший к строю лейтенант Чижов, друг Петра Бестужева, стал громко рассказывать матросам, что в Московском полку убили генерала, который заставлял солдат присягать.
Тут Николай Бестужев сделал последнюю попытку найти старшего офицера, за которым пошли бы и матросы, и офицеры.
Дивов, находившийся в этот момент рядом с ним перед строем Экипажа, рассказывал: "Капитан-лейтенант Бестужев 1-й подошел к капитан-лейтенанту Козину (своему старому товарищу. — Я. Г.), чтобы вел батальон на площадь, говоря: "Николай Глебович, ради бога, веди батальон, медлить нельзя, дело идет о спасении отечества, каждый миг дорог", — и, не видя ответа, сбросил с себя шинель и сказал: "Если ты не поведешь, я принимаю команду"".
Николай Бестужев, человек спокойной, целенаправленной отваги, не хотел брать на себя руководство Экипажем не из робости. Он никогда не служил в этой части, его там плохо знали, а он был уверен, что в такой момент Экипаж должен возглавить лидер, любимый и уважаемый большинством офицеров и матросов. Лидер, который в случае надобности мог бы повести Экипаж не просто на площадь, но и в бой.
Но обстоятельства не оставляли ему выхода — он должен был или отказаться от мысли вывести матросов на помощь московцам, поднятым его братьями, или принять на себя командование, а с ним и всю ответственность. Он понимал это. После восстания он сказал: "Я сделал все, чтобы меня расстреляли".
В тот момент, когда Николай Бестужев принял решение, с площади донеслись ружейные выстрелы.
Дальнейшее произошло мгновенно.
Услышав выстрелы, Петр Бестужев, конечно же, подумал о братьях — Александре и Михаиле, которых недавно видел перед каре московцев. Он бросился к строю, крича: "Ребята! Что вы стоите! Слышите стрельбу? Это ваших бьют!"
Этот крик был тем психологическим запалом, который вызвал взрыв.
Николай Бестужев скомандовал: "За мной! На площадь! Выручать своих!"
Тысяча сто гвардейских матросов ринулись за ним в ворота, отбросив Качалова, пытавшегося задержать колонну.
Шипов предпочел в эти минуты не появляться во дворе. Старшие офицеры — капитан-лейтенанты Лялин и Козин — хранили нейтралитет.
Гвардейский морской экипаж с полным составом нижних чинов и большинством офицеров бежал по набережной Екатерингофского и Крюкова каналов к Галерной улице, выходившей на Сенатскую площадь.
ФИНЛЯНДСКИЙ ПОЛКВ начале десятого часа утра генерал Головин, командир 4-й гвардейской бригады, в которую входил Финляндский полк, приехал в казармы полка и поздравил офицеров, собравшихся у полкового командира, с новым императором. Офицеры молчали. Как мы помним, одиннадцать офицеров-финляндцев встречались за три дня до этого с Оболенским у Репина и сочувственно отнеслись к агитации против новой присяги.
Поручик Розен выступил вперед и спросил у бригадного командира: "Где же наш государь цесаревич?" — "Вот я сейчас прочту — и узнаете!" — отвечал Головин.
Затем последовало долгое чтение манифеста и сопровождающих документов.
В это утро финляндцы не имели еще связи с центром. Решительно настроен был один Розен. Репин, числившийся больным, не мог появиться в полку. Полковники Моллер и Тулубьев, которые могли не допустить присяги, из игры вышли. Моллер охранял Зимний дворец.
В одиннадцать часов Финляндский полк присягнул в присутствии командующего гвардейской пехотой генерала Бистрома.
После присяги Розен поехал к Репину, а от него домой. Едва успел он надеть парадную форму для предстоящего визита во дворец, как вбежал подпоручик Базин, один из участников совещания 11 декабря, и сообщил, что "на площади множество войска и народу". Они бросились к Сенату. На следствии Розен показал: "Доезжая до конца моста (Исаакиевский наплавной мост. — Я. Г.), нельзя было далее ехать от тесноты, мы соскочили из саней, не знаю, куда пошел подпоручик Базин, но я, видя на площади войско со знаменами, вошел в ближний каре лейб-гвардии Московского полка, где видел двух офицеров оного полка, мне незнакомых. Солдаты кричали: "Ура, Константин!" В ту же секунду вышел из каре и поехал в полк, где у казарм нашел полковников Тулубьева и Окулова, капитана Вяткина и подпоручиков Насакина 2-го и Бурнашева; говорил им, что был в каре возмутившихся, что все полки идут к площади и что нам должно идти туда же. Полковник Тулубьев на то согласился, и я вбежал во двор казарм и закричал на дворе: "Выходи!" В сие время собрались прочие офицеры и сам полковник Тулубьев в этом же дворе, и тогда вошел я в роту и сказал: "Выходите скорее, уже все полки идут к площади!""
Этот текст — прекрасный образец декабристских показаний, в которых соединились видимость фактической правды и утаивание смысла происходящего. В Финляндском полку и на самом деле все происходило почти так, как показал Розен. Почти…
Показания Розена принципиально корректируются как нашим знанием о его предшествующих и последующих действиях, так и его правдивыми и, как правило, точными воспоминаниями.
Во-первых, Розен, придя домой с присяги, получил записку Рылеева, который просил его быть в казармах Московского полка. Это может показаться странным: зачем офицера, который должен поднимать финляндцев, приглашать к московцам, у которых есть свои офицеры-заговорщики? Но это — на первый взгляд. Розен, относившийся всю жизнь к Рылееву с огромным уважением, назвавший в его честь одного из сыновей (второго он назвал Евгением в честь Оболенского), наверняка не мог перепутать или запамятовать такой факт, как получение записки от Рылеева и ее содержание. Записка эта, безусловно, ждала Розена уже давно — он ведь ушел из дому до восьми часов. Рылеев, зная о том, что присяга у финляндцев еще не началась, конечно же, просил Розена связать Финляндский полк с Московским для единовременных действий. Это была одна из многих утренних акций Рылеева по координации действий будущих мятежных частей. И отправлена записка была, очевидно, после визита Якубовича к Бестужеву, когда отпала надежда на удар гвардейских матросов по дворцу, который и стал бы сигналом к действиям остальных полков.
В воспоминаниях Розен рассказывает о своем приходе в каре восставших очень близко к тексту показаний — и тут обнаруживается суть происходящего. "Взъехав на Исаакиевский мост, увидел густую толпу народа на другом конце моста, а на Сенатской площади каре Московского полка. Я пробился сквозь толпу, пошел прямо к каре, стоявшему по ту сторону памятника, и был встречен громким "ура!". В каре стоял князь Д. А. Щепин-Ростовский, опершись на татарской сабле, утомившись и измучившись от борьбы во дворе казарм, где он с величайшим трудом боролся: переранил бригадного командира В. Н. Шеншина, полковника Фридрихса, батальонного полковника Хвощинского, двух унтер-офицеров и наконец вывел свою роту; за ней следовала и рота М. А. Бестужева 3-го и еще по несколько десятков солдат из других рот. Князь Щепин-Ростовский и М. А. Бестужев ждали и просили помощи, пеняли на караульного офицера Якова Насакина, отчего он не присоединялся к ним с караулом своим? Я на это подтвердил им данную мною инструкцию накануне. (Насакин был на совещании 11 декабря, и Розен 13-го числа просил его, как караульного начальника при Сенате, охранять вход в здание, пока оно не потребуется восставшим. — Я. Г.) Всех бодрее в каре стоял И. И. Пущин, хотя он, как отставной, был не в военной одежде, но солдаты охотно слушали его команду, видя его спокойствие и бодрость. На вопрос мой Пущину, где мне отыскать князя Трубецкого, он мне ответил: "Пропал или спрятался, — если можно, то достань еще помощи, в противном случае и без тебя тут довольно жертв"".
Было около двенадцати часов дня. Конная гвардия еще не вышла из казарм, а 1-й батальон преображенцев еще находился на Дворцовой площади. Московцы стояли у Сената, окруженные только возбужденной толпой.
