Юзеф Чельгрен - Приключения в шхерах
Рыбаки посмеивались:
— Натянул нос, говорите? Вот уж истинно так! Теперь не скоро заживет.
Что ж, Христофор честно заработал свою морковку и молоко.
Чистюля-Ниссе был полной противоположностью Уноси-Ноги. Это был маленький аккуратный человечек, обутый в ладные, прочные сапоги. (Ножищи Уноси-Ноги вечно были замотаны какими-то тряпками, издававшими отвратительный кисло-затхлый запах дорожной грязи.) Руки и лицо у Чистюли-Ниссе всегда были чисто вымыты, и от него удивительно приятно пахло душистым мылом. Короче, он вполне заслужил свое прозвище.
Короба Чистюли-Ниссе были до отказа набиты множеством заманчивых вещей, которые он с готовностью выставлял на всеобщее обозрение. Чего тут только не было: разноцветные ленты, перламутровые пуговицы, восковые розы, пачки иголок, бумажные цветы, длинные бруски мыла, цветные открытки, гребенки и щетки.
Как увидел все это Дундертак, так и застыл, не в силах оторвать глаз. И показалось ему, будто светлее стало в их серой, убогой хижине, словно Чистюля-Ниссе принес в своих коробах самые диковинные сокровища земли.
От созерцания столь сказочных богатств у Дундертака закружилась голова. Но не так просто было удивить Малыша Христофора. Он осторожно обошел раскрытые короба, подозрительно принюхиваясь, будто чуя какую-то скрытую опасность. В нос ему ударил странный запах — запах мыла и туалетной воды. Маленький умный звереныш недоуменно почесал лапой за ухом. Но сколько он ни старался, сколько ни принюхивался, так и не мог толком ничего понять!
Когда наступил вечер, вокруг Чистюли-Ниссе собрался весь дом. А потом, когда с деловой стороной вопроса было покончено, гостеприимная хозяйка пригласила старика закусить чем бог послал. Чистюля-Ниссе с довольным видом разгладил свою белую волнистую бороду. Он благодарил, пожимал хозяйке руку и вообще не знал, как выразить обуревавшие его чувства.
— Совсем не везде потчуют хлебом, рыбой да еще добрым словом в придачу, — пожаловался он. — Нет, не перевелись еще на свете глупые и жестокосердные люди, которые презрительно взирают на Чистюлю-Ниссе с высоты своего благополучия. «Цыц, ты, тряпичная душа! — говорят они. Знать тебя не хотим! Проваливай-ка со своим барахлом подобру-поздорову!»
Чистюля-Ниссе жалобно развел руками, обводя слушателей тем непередаваемо печальным взглядом, какой бывает только у старых людей.
Дундертак сидел навострив уши и широко раскрыв глаза, с жадностью глотая все, что видел и слышал. У старого седобородого коробейника висели в ушах сережки, тихонько позвякивавшие в такт каждому движению головы. Дундертак знал, что рыбаки и боцманы часто носят в ушах оцинкованные медные кольца, якобы предохраняющие от ревматизма. Но таких сережек он никогда ни у кого не видел. Впрочем, мало ли чего он еще не видел в своей коротенькой жизни!
— «Цыц, говорят эти господа, — продолжал Чистюля-Ниссе. — Молчи и проваливай!» Все чаще и чаще слышу я эти слова. Конечно, кто хозяин в этом мире, тому нетрудно заставить молчать других. Но, случается, и этим господам приходится туго и кончают они куда как скверно. Уж кому, как не мне, это знать!
Чистюля-Ниссе печально покачал седой головой. Печально зазвенели сережки.
— Много-много лет назад жил на далеком острове в шхерах один барин. Когда-то он был капитаном дальнего плавания и стоял на мостике не одного большого корабля. Звали его Ниссе Норлунд. Этот Ниссе Норлунд выстроил себе далеко от всех дом, похожий больше на крепость. И заперся он в этом доме, чтобы не слышать больше звуков человеческого голоса.
Когда-то этому человеку дана была большая власть. От одного его слова зависела судьба целого корабля. А с ним, капитаном, заговаривать никому не полагалось. Бывало, стоит он на капитанском мостике, поднимет руку, скажет: «Молчать!» — и никто уже не отважится обратиться к нему с советом или разъяснением.
В конце концов он до того зазнался, что вообразил себя властелином мира. Дом его стоял на опушке леса, у самого берега моря. В лесу пели птицы, с моря налетал ветер, волны бились о берег. Но капитана, бежавшего от людской суеты, птицы, ветер и волны только раздражали. Ничто не имело права нарушать окружавшую его тишину. Поэтому, когда ему удавалось поймать какую-нибудь птицу, он залеплял ей клюв смолой и только потом уже отпускал обратно на волю. Птица была обречена на молчание. Она не могла больше петь, не могла клевать зерен и освежать горлышко росой. Но она была осуждена не только на вечное молчание. Приговор был страшнее: медленная смерть от голода и жажды. И наступал момент, когда она умирала этой страшной смертью. Умирала только потому, что Ниссе Норлунд желал тишины.
Но не во власти капитана было заставить молчать ветер и волны. Тогда он заколотил в своем доме все окна и двери и чуть ли не все время проводил взаперти, ибо не осталось у него больше ни капли мужества для того, чтобы принимать мир таким, каков он есть, чтобы с улыбкой внимать тысячам его голосов.
Но время от времени ему приходилось бывать в рыбачьем поселке, чтобы закупить кое-что в лавке. Тогда он затыкал уши большими кусками ваты и старался как можно незаметнее проскользнуть мимо рыбацких хижин, выбирая узкие, обходные тропки и грязные проулочки, где бродили одни свиньи. Он избегал смотреть встречным в глаза.
И вот однажды случилось так, что он возвращался в свою усадьбу позже обычного. Спустились сумерки.
Где-то поблизости заухала сова, предсказывая несчастье.
Капитану стало не по себе. Но он не мог поймать сову и избавить свои уши от ее пронзительного крика.
Он пошел быстрее. Но сова перелетела на другое дерево и опять жутко и угрожающе заухала где-то совсем рядом.
Под ногами у капитана шмыгали, шурша травой, полевые мыши. В придорожной канаве надрывались лягушки. Барсук, встав на задние лапы, тряс у дороги куст орешника.
Капитан прибавил шагу. Скоро его рубашка стала мокрой от пота. Сердце бешено стучало. Он едва переводил дух.
В стороне на пригорке сидела красно-рыжая лиса. Подняв морду к луне, лиса истошно и пронзительно завыла.
Казалось, весь лес преследует капитана. Он побежал.
Но спасения не было. Тысячи разнообразных звуков обрушились на него со всех сторон.
Все, как один, звери и птицы проснулись и о чем-то жалобно кричали ему в самые уши.
Капитан бежал из последних сил. В груди громко колотилось сердце, но остановиться он не смел. Не помня себя от страха, капитан мчался напролом через лес.
Ветки хлестали его по лицу. Камни до крови обдирали ноги. Колючки рвали одежду.
Еще немного, и капитан свалился бы без чувств.
Но, стиснув зубы и собрав последние силы, он все бежал и бежал, подхлестываемый невидимым безжалостным кнутом.
В ушах у него свистело, квакало, кричало, скрипело, смеялось, фыркало и плакало… Все живые твари, какие только есть на свете — на земле, на небе, в полях, лугах и лесах, — мчались за ним вдогонку на мягких лапах и бесшумных крыльях.
Каждый кричал по-своему, и их тоскливые крики раздирали капитану барабанные перепонки.
Капитан споткнулся. Упал. Поднялся. Побежал дальше…
Наконец-то!
Наконец-то дома! Он распахнул дверь — и вдруг свалился прямо на пороге.
Ибо все деревья около дома были усеяны громко кричащими птицами. Это были те самые птицы, которых капитан когда-то обрек на молчание и смерть, залепив им клювы смолой. В птичьем крике изливалась вся скорбь, все страдание и все одиночество живого существа. Словно удар ножом в спину, настиг этот крик капитана и поверг его на землю, прежде чем он успел переступить порог своего дома.
Но, сделав последнее усилие, капитан все же кое-как переполз через порог и трясущимися руками закрыл за собой дверь. Потом улегся тут же на полу и, смертельно усталый, в мокрой от пота одежде, заснул мертвым сном.
Когда он проснулся, завывал шторм и волны глухо бились о берег. Вся природа взбунтовалась. Капитан, надежно защищенный толстыми стенами своего дома, тщетно пытался заткнуть себе уши.
Но сквозь рев шторма и грохот волн услышал он голоса людей, звавших на помощь. Капитан в ярости сжал кулаки. А пронзительные вопли не утихали. В открытом море погибал корабль. Волны, разбиваясь, перекатывались через палубу. Ломались мачты. Людей одного за другим уносило в бушующее море.
Все громче, все отчаяннее кричали несчастные, моля о помощи. А человек, ходивший когда-то капитаном на морских кораблях, лишь плотнее зажимал уши ладонями, только бы не слышать криков. Но ничто не помогало. Вопли погибающих проникали к нему через все преграды. Тогда он бросился в постель и накрылся с головой одеялом. Наконец ему удалось заснуть, в то время как рядом шли ко дну люди, которым он мог бы протянуть руку помощи.
Когда капитан снова проснулся, было уже утро. В окно светило солнце. Шторм пронесся мимо. Море успокоилось. Корабля и людей как не бывало.
